|
1. После землетрясения
Пятая поездка с лучшей израильской русскоязычной компанией
«Турлидер»
на этот раз ознаменовалась знакомством с превосходным гидом
Ольгой Шелег,
живущей в Португалии почти двадцать лет, любящей и знающей ее, и сделавшей все, чтобы мы тоже поняли и полюбили эту чудесную страну.
Если театр начинается с вешалки, заграница начинается с паспортного контроля, где миловидная девушка по имени Ирина сказала, услышав русскую речь: «Пол-Португалии – русские».
Она, конечно, преувеличила, потому что в Португалии все еще больше португальцев, чем русских.
Что мы знали о Португалии? Что когда-то она была империей, что оставила свой язык Бразилии в качестве колониального наследия, что португальцы – отличные футболисты, что они придумали портвейн и... что еще? Долгие годы у этой страны была устойчивая репутация «задворков Европы». Говорили: «Если будете в Испании, заезжайте в Португалию. В общем ничего особенного, но симпатично».
Первое, что мы увидели, открыв утром гостиничное окно (настоятельно рекомендую первоклассный отель «Bessa» прямо у входа в Старый город) – убегающие в гору красные черепичные крыши, рассказавшие о топографии этого города лучше всякого путеводителя. Поэтому для лиссабонцев стали не роскошью, а средством передвижения фуникулер и столетний семиэтажный лифт в неоготическом стиле, смахивающий на железную колокольню.
Самый древний из городов Западной Европы, Лиссабон раскинулся на семи холмах подобно Риму и Иерусалиму. Или Хайфе с таким же делением на Верхний и Нижний город. Разве что в Хайфе Нижний город с его преимущественно арабским населением стоит намного ниже по социально-экономическому статусу, тогда как Верхний покровительственно взирает на него со склонов Кармеля. В Лиссабоне иное деление: все правительственные здания и учреждения, прекраснейшие площади и дворцы находятся в аристократичном Нижнем городе, зато Верхний, с хаотичной средневековой застройкой и крутыми лестницами, заполучил богему и Кафедральный собор с его строгим романским фасадом
в самом что ни на есть народном квартале Альфама (от «аль-хама», горячий источник – именно так звучит по-арабски название серных источников в Хамат-Гадер на сирийской границе) – с него собственно и начался Лиссабон, спускавшийся в то время с холма прямо к реке Тежу (в Испании – Тахо), которая впадает в Атлантический океан.
На снимке Альфамы хорошо виден купол церкви Санта-Энграсия, ставшей национальным Пантеоном.
Если заняться шутливой филологией на соискание ученой степени бакалавра Лиссабонского университета, одно открытие ее гарантирует: древнееврейские корни названия португальской столицы просто режут глаз и ухо. Ну, как же! Вслушайтесь: ли сабон! То есть, мне – мыло! Может, первый португальский король сказал это своему камердинеру и Его Величеству так понравилось звучание этих слов, что со временем «ли сабон» превратилось в Лиссабон.
Если за первую версию степени не дадут, у нас есть вторая, основанная на португальском названии столицы – Лишбоа. Отсюда один шаг до ивр. «литбоа» (привлечь к суду) или «лишбор» (переломать), что тоже дает немало простора фантазии.
Патриархальность светлого, зеленого, просторного, многоступенчатого Лиссабона с его разноцветными, разностильными фасадами, балконами из кованого железа и тут же – обшарпанными домами на горбатых, узких улочках, где все еще можно увидеть чистильщиков обуви и развешанное за окнами нижнее белье, успешно уживается со стеклянными небоскребами вдоль усаженного акациями Проспекта Свободы, который упирается в две площади в классическом стиле – Реставрации и Россиу.
Первая из них увенчана обелиском в честь местной «октябрьской революции» 1910 года и всегда пуста. Вторая – колонной с фигурой короля Педро IV и всегда полна народа, оправдывая свое значение «место встречи».
А между двумя площадями находится железнодорожный вокзал в стиле португальской готики, больше похожий на королевский дворец, с двумя подковообразными входами, за которыми ничего нет. То есть, нет дворца. А что же есть? Обыкновенный вокзал без всяких красот.
Впрочем, рядом есть настоящий розовый дворец с фресками, симбиоз итальянского Возрождения с барокко, разве что не королевский – когда-то в нем обитал маркиз Фош, которого теперь сменило туристическо-информационное агентство.
Площадь Россиу в центре Старого города, построенная на месте древнеримского ипподрома, интересна со всех сторон в прямом и в переносном смысле слова. Прежде всего, благодаря искусному мозаичному замощению, создавшему трехмерное пространство из волнообразных изгибов. На снимке хорошо видны черные волны, от которых всю площадь и прохожих буквально штормит, и требуется несколько минут, чтобы привыкнуть к тому, что под ногами совершенно ровная поверхность.
Два заказанных в Париже фонтана и обрамляющие площадь старые дома одной высоты делают ее очень гармоничной и уютной. Как и римская пьяцца Навона, Россиу прямо пенится жизнью вместе со струями фонтанов, дарующих облегчение от жары, наступившей в этом году уже в начале апреля.
А названия окружающих улиц все еще хранят память прошлого – улица Золотых дел мастеров, улица Серебряных дел мастеров, улица Шорников, Купеческая улица. Все они отвечали своему назначению до 1 ноября 1755 года, когда в праздник Дня всех святых, в 9:20 утра разразилось Великое лиссабонское землетрясение мощностью в девять баллов. Хотя... кто мог сказать это с такой точностью почти за двести лет до появления шкалы Рихтера? Одно очевидно: за пять минут столица Португалии превратилась в груду руин, среди которых лежали груды трупов. Цунами и пожары доделали остальное. И сегодня это уже совсем другой город, очаровательный сам по себе, но ничем не напоминающий прежний Лиссабон, оставшийся на старинных гравюрах.
Землетрясение стало рубежом в португальской истории и культуре, и в рассказах гидов часто можно услышать: «Это было после...»
В уголке Россиу притаилась местная достопримечательность, известная всему городу. И что же это? Не поверите – рюмочная! Да, да, самая настоящая рюмочная с портретом первого хозяина, где уже почти сто восемьдесят лет наливают из огромной бутыли самый лучший вишневый ликер «жинжа», ласково называемый «жинжинья».
И при этом спрашивают: «С вишенкой или без?» Если у вас хватило ума сказать «с», вам показывают подлинно цирковой номер: размеренным и проверенным движением большого пальца из бутыли выталкивается пробка, после чего прямо в рюмочку падает пьяная вишня.
Если кофе португальцы обоего пола и всех возрастов пьют с раннего утра, то в это знаменитое заведение они чаще забегают после работы, когда одна-две рюмочки уже не повлияют на рабочий процесс.
В воздухе пахнет кофе и апельсинами. В уши втекают ш-ш-шурщащие, ш-ш-шипящие, ш-ш-шелестящие звуки рассыпчатого португальского языка. На холме видны зубчатые стены замка Св. Георгия, похожего на неприступную крепость. Как и многое другое в Лиссабоне, замок был восстановлен и перестроен в XX веке.
Еще одно здание тоже выглядит дворцово-крепостным комплексом, хотя в нем располагается... городской КПЗ.
А в центре площади Фигейро, где торговцы овощами и фруктами уже раскладывают свой товар, восседает на коне король Жуан I Добрый, засиженный... нет, не голубями, а чайками.
Скверы с прудами и фонтанами заглушают городской шум и создают душевный покой,
а многие дома требуют отдельного рассмотрения и восхищения,
как и узоры мозаики на мостовой, и разноцветная керамическая плитка «азулежу» на стенах, которой в старину облицовывали дворцы и церкви, а потом перешли на жилые дома.
 
Повсюду – на вокзалах, в городском лифте, в магазинах и, особенно, в популярном у туристов деревянном желтом трамвае № 28 по прозвищу «собачья будка» – развешаны предупреждения о карманниках. Интересно, откуда вообще в когда-то безопасном Лиссабоне появились щипачи? Еще один импорт из бывших колоний или местные специалисты, прошедшие обучение у новоявленного Фейджина?
От Россиу прямой стрелой уходит центральный пешеходный бульвар Аугушта, заставленный кафе и магазинами, и названный в честь таксиста, возившего пассажиров по Лиссабону почти семьдесят лет. Бульвар служит как бы прелюдией к Триумфальной арке.
В отличие от всех прочих Триумфальных арок в мире эта установлена в память граждан, которые восстановили Лиссабон после землетрясения. А пройдя через арку, выходишь на просторнейшую Торговую, прежде – Дворцовую площадь, которая своими размерами, классицизмом, каменным окружением («От Синода к Сенату») и расположением на берегу реки сразу напомнила Санкт-Петербург.
Когда-то это были парадные ворота Лиссабона и, вместо океанских лайнеров, у причала стояли каравеллы, груженые богатствами из португальских колоний в Бразилии, Конго, Мозамбике и других. Сейчас здесь можно найти разве что двух крокодилов из песка и камушков, а каравелла осталась на уличных фонарях.
Португалия разделила судьбу других империй, у которых было прошлое, но не было будущего.
С Торговой площади, на другом берегу широченной Тежу хороша видна гигантская статуя Иисуса Христа, которая всего на десять метров ниже своего близнеца в Рио де Жанейро. Здесь он стоит лицом к лиссабонскому заливу и под звуки церковных хоралов, овеваемый ветрами, взирает на ажурный трехкилометровый подвесной мост, построенный той же американской компанией, которая осчастливила Сан-Франциско «Золотыми воротами».
А если бы Христос опустил очи долу, он увидел бы памятник, ставший достойным итогом эпохи великих завоеваний и колониального ига.
Из многочисленных памятников Лиссабона один требует отдельного рассказа, ибо речь идет о подлинно великом человеке и реформаторе калибра Петра Первого, малоизвестном за пределами Португалии. Его полное имя – Себастьян Жозе Карвалью-и-Мелу (1699-1782).
Он вошел в историю под именем маркиза де Помбала. Будучи опытным царедворцем, он, тем не менее, был достаточно смел и решителен, чтобы реформировать жизнь португальцев чуть ли не во всех областях от науки и промышленности до торгового флота и виноградарства, последовательно боролся с церковью, ограничив ее власть и влияние, и сумел взять инквизицию под контроль правительства. Именно он обеспечил своей стране светский образ жизни, процветающий и поныне. И, главное, Лиссабон был перестроен после землетрясения под руководством премьер-министра де Помбала, чьи архитекторы и инженеры сумели решить сложнейшую градостроительную задачу в кратчайшие сроки. А благодарные потомки поставили ему на одноименной круглой площади (которую жители называют «ротунда») сорокаметровый памятник, где маркиз, опираясь на льва, как символ власти, окружен своими реформами, как писатель – своими героями.
Из храмов Лиссабона особняком стоит монастырь иеронимитов Жеронимуш – грандиозный памятник португальского зодчества в эклектическом стиле «мануэлино», где самым причудливым образом переплелись элементы готики, Ренессанса и столь распространенного на Иберийском полуострове мавританского стиля. Основанные Генрихом-Мореплавателем в середине XV века, монастырские здания раскинулись на целый квартал во славу Великих географических открытий, позволивших финансировать длившееся почти сто лет строительство такого огромного сооружения, на которое пошли деньги от перепродажи индийских пряностей.
Здесь Васко да Гама провел ночь в молитве накануне отплытия в Индию и здесь же, неподалеку от двух королей, он похоронен слева от входа – напротив Камоэнса с мечом.
Если иезуиты традиционно сочетали скромный внешний вид храма с роскошью интерьера, иеронимиты-строители Жеронимуша пошли по другому пути: это мощное здание так же сурово внутри, как и снаружи. Ни золота, ни мрамора – только камень.
А чтобы ни у кого не было сомнений, что вояж Васко да Гамы внес решающий вклад в строительство монастыря, достаточно увидеть саркофаг на двух слонах.
Неподалеку от Жеронимуша есть еще одна достопримечательность – четырехэтажная башня Белен на воде, интересная своим «историко-зоологическим» фасадом, где можно найти что-угодно от крестов рыцарских орденов до носорога, а также тем, что она была частью многокилометровых фортификационных сооружений – что-то наподобие средневекового «Атлантического вала».
А в стороне скромно стоит памятник гидроплану, на котором в 1922 году двое отчаянных португальцев перелетели через Атлантику, по дорогу попивая портвейн, и по прилете в Америку продали за хорошие деньги пустую бутылку, как историческую реликвию.
Сказать честно, гидроплан произвел большее впечатление, чем 50-метровый мемориал первооткрывателям – подлинный продукт эпохи позднего соцреализма, от которого несет гигантоманией.
Этот мемориал был установлен при Салазаре и вполне типичен для любой диктатуры: диктаторы всегда любили монументальную скульптуру, которая делала маленьких людей большими, а Сталин, Гитлер, Франко и Салазар были, как известно, людьми небольшого роста.
Говоря о Лиссабоне, было бы несправедливо обойти молчанием современное строительство, которое особенно удачно воплотилось в районе ЭКСПО-98, где стоят два дома-парусника, а перед ними – всем известный Жиль, который показывает левой рукой на местный океанариум.
И, конечно, горожане могут по праву радоваться тому, что конкурс на строительство Восточного вокзала выиграл испанский архитектор Сантъяго-де-Калатрава, чьи футуристические произведения стоят в разных странах... хотя его Струнный мост при въезде в Иерусалим оказался явно не на месте.
До сих пор мы говорили о Нижнем городе, а вечерняя прогулка помогла во всей красе увидеть Верхний город.
Улица Камор уходит от площади Россиу, круто забираясь все выше и выше, заполненная народом и разноязычным говором.
Среди здешних магазинов есть самый маленький в Европе магазин «Улисс», торгующий перчатками,
и старейший действующий книжный магазин, которому скоро исполнится триста лет, что подтверждается сертификатом Гиннеса у входа. И что же продается в старейшем? «Майн кампф»!
Кажется, в этом квартале все пропитано литературой. Магазин женской одежды украшен вывеской «Дамское счастье».
А от Золя буквально два шага вверх до двух национальных поэтов Португалии – Пессоа на улице и Камоэнса на площади.
Фердинанд Пессоа сидит за столиком перед кафе «Бразильеро» и ему не хватает только стаканчика любимого вина, которое и свело его в могилу.
А рядом – свободный стул, куда, конечно, усаживаются туристы, но такое ощущение, что пустой стул наилучшим образом символизирует вымышленных Пессоа персонажей, которых он наделил не только творчеством, но также биографиями и внешностью. В России три поэта создали одну литературную маску. В Португалии один поэт породил два десятка таких масок.
Вот только в случае Пессоа все было намного печальнее, о чем он и написал:
Поэт измышляет миражи –
Обманщик, правдивый до слез,
Настолько, что вымыслит даже
И боль, если больно всерьез
(пер. А. Гелескула).
Нельзя не оценить точности самоощущения Пессоа, занимавшегося всю жизнь поденщиной, чтобы свести концы с концами: незадолго до смерти он написал краткую автобиографию, где в графе «профессия» отметил не столь очевидное различие: «Наиболее подходящее название — «переводчик», наиболее точное — «ответственный за переписку с иностранными клиентами в коммерческих учреждениях». Быть поэтом и писателем — не профессия, но призвание».
За спиной Пессоа, в центре уютной площади богемного квартала Шиаду, уселся известный поэт-сатирик XVI века Антонио Рибейру, для которого Шиаду стало второй фамилией. Его ироничная улыбка вполне подходит человеку, который мастерски передразнивал великих, имитируя их голоса, а своими стихами приобрел себе больше врагов, чем друзей. Несмотря на монашеское одеяние (в память о брошенном монастыре), Рибейру всегда любил выпить, от чего его сатиры достигали необходимой крепости. Этот памятник неизбежно напомнил Вольтера работы Гудона, на которого, вероятно, и равнялся португальский скульптор Жозе Соарес. К тому же у них так похожи и одеяние, и носы, и улыбка.
Луис де Камоэнс изображен не с пером, как подобает поэту, а с мечом, поскольку он был солдатом и драчуном, привыкшим отстаивать свою честь и не прощать обид. Если Сервантес потерял в бою руку, Камоэнс потерял глаз.
Легенда гласит, что Камоэнс плыл в море, загребая одной рукой, а другой держа над головой рукопись гигантской эпопеи «Лузиады», и добрался до берега. Истина же состоит в том, что он благополучно переплыл шестьсот лет, оставив нам не только свой эпос, но и блистательные сонеты с их бесконечной темой рока.
Итак, Судьбы узнал я благодать!
Лежу в пыли, и мне уж не подняться.
Все изменилось, так чему ж меняться?
Все потерял я, что еще терять?
(пер. В. Левика)
Статуи Камоэнса стоят чуть ли не во всех городах Португалии, а его цитаты, как во Флоренции – Данте, украшают стены зданий.
Прогулка по Верхнему городу с его перепадами уровней и крутыми лестницами требует немало сил, но все окупается увиденным.
Иезуитская церковь Св. Роха, покровителя больных, внутри сверкает золотом, стены облицованы каррарским мрамором, а свод искусно отделан яшмой и бронзой.
Судя по тому, что иезуиты построили свою первую церковь в Португалии после эпидемии чумы на месте бывшего чумного кладбища, Св. Рох сделал свое дело – лиссабонцы просто не знали, что землетрясение может быть пострашнее чумы.
В странном соседстве с церковью стоит памятник продавцу лотерейных билетов, видимо, намекающий на то, что прежде, чем обращаться с просьбами к Всевышнему, надо купить лотерейный билет.
А еще дальше – развалины средневекового кармелитского монастыря Кармо, чьи несущие арки выдержали землетрясение и не менее хорошо видны снизу.
Наконец, мы добрались до верхней площадки того самого лифта, который с успехом заменяет лиссабонцам Эйфелеву башню – железа меньше, зато какой вид!
2. Люди
Самая длинная цитата, которую просто необходимо привести, принадлежит Томасу Манну – из своего кабинетного далека он описал португальцев в романе «Признания авантюриста Феликса Круля». В пятой главе его герой встретил в поезде «Париж-Лиссабон» пожилого господина, который сказал:
«В стране, которую вы завтра увидите, вам встретится весьма занятное своей пестротой смешение рас. Смешанным, как вам, конечно, известно, было еще коренное население Португалии – иберийцы и кельты. А в течение двух тысячелетий финикийцы, карфагеняне, римляне, вандалы, свевы и вестготы, но главным образом арабы, мавры, немало потрудились, чтобы создать тот тип, который вы увидите, с весьма привлекательным добавлением негритянской крови, крови чернокожих рабов, которых во множестве ввозила Португалия, когда еще владела всем африканским побережьем. Поэтому не удивляйтесь известной специфичности волос, губ и меланхолическому животному взгляду, характерному для тамошних жителей. Но решительно преобладающим типом, вы сами это увидите, является мавританско-берберийский еще со времен так долго длившегося арабского господства. Из всего этого произросла не слишком мощная, но очень приятная порода людей: темноволосая, с чуть желтоватой кожей и довольно изящного сложения, с умными, красивыми карими глазами».
Разумеется, мы далеки от того, чтобы приписывать автору мнения его персонажей, но и слепо принимать их на веру тоже не следует. От этих слов за версту несет если не откровенным расизмом, то уж точно презрением к аборигенам, «бременем белых» и снисходительным сочувствием к «не слишком мощной породе людей». Это звучит несколько страшновато, если вспомнить, что сделала с десятками миллионов других людей одна «слишком мощная порода», к которой принадлежал Томас Манн – та самая, которая ввела обмеры циркулем человеческих голов и анализы крови для проверки чистоты расы.
Для такой большой территории, которую занимает Португалия с ее реками, горами, лесами, островами, самих португальцев не так много – 10,5 миллионов. 94% коренных жителей и 6% иммигрантов (преимущественно из Бразилии). Всего на два миллиона больше, чем в Израиле. А дальше сравнение идет по многим статьям. Здесь не только средиземноморский климат, но и тот же образ жизни. И даже рацион, где доминируют морепродукты. И, конечно, всеобщее помешательство на кофе, который пьют в кофейнях по несколько раз в день. А поскольку близость моря накладывает свою печать на характер жителей приморских городов, вольготность и неспешность португальцев
м напоминают нам самих себя. А в ту минуту, когда португалец садится за руль и жмет на газ, его сходство с израильтянином становится абсолютным.
У нас одна и та же средняя продолжительность жизни – 83 года – и те же проблемы с повышением брачного возраста и понижением рождаемости, разве что средняя израильская семья состоит не из трех, а из четырех человек. А вот в состав семьи в наших странах входят не только ее непосредственные члены, но и вся родня, которая собирается на праздники в полном составе.
Еще одно сходство проявляется в том, что традиционные и патриотичные португальцы не любят, когда иноземцы критикуют их страну – даже еду. А бразильские телесериалы давно породнили масс-культуру наших стран, как и три страсти граждан – застолье, футбол, лотерея.
В португальском парламенте, носящем гордое название Республиканской Ассамблеи, тон задают социалисты, социал-демократы и коммунисты. Португалия все еще больна социализмом, которым Израиль переболел в 50-х-60-х годах.
Работящие португальцы обеспечивают себя не только мясом и с/х продукцией, но даже рисом, который пополнил национальную кухню сладким рисовым пудингом.
При восьмипроцентной безработице средняя зарплата составляет 1000 евро, а пенсия – 400.
Сравнение туристическо-ресторанно-гостиничного бизнеса определенно не в нашу пользу: в Израиле нехватка отелей при дурном сервисе и завышенных ценах только отпугивает туристов. В здешних ресторанах есть зазывалы, о чем у нас даже не слышали. А о таком обслуживании, когда к тебе бегут сразу два официанта, можно только мечтать.
После ужина с портвейном десятилетней выдержки хозяин налил нам две рюмки вишневки «за счет заведения». А, получив чаевые, налил еще две и крепко пожал руку.
Из года в год миллионы христиан едут в Португалию, пополняя ее казну (15% от ВВП, что втрое больше местного с/х), в то время, как лишь крошечный ручеек течет в колыбель – в прямом смысле слова! – Иисуса Христа, чтобы пройти по местам его жизни и смерти. Кстати, о колыбели. В двух случаях португальцы позаимствовали названия библейских городов, разве что Вифлеем превратился в лиссабонский пригород Белем, а Назарет – в северный рыбацкий городок Назаре.
Многовековое смешение рас и культур превратило португальцев, подобно американцам, в синтетическую нацию, которая взяла у всех понемногу, впитала, переработала, отфильтровала и создала свой вариант близкого и понятного нам средиземноморского человека, лишенного всякой меланхолии. Прошлое осталось в памятниках, настоящее – в небоскребах и скоротечной политике, а будущее определенно за этой страной, которую десятки миллионов туристов открывают для себя каждый год.
К ним относятся здесь приветливо и дружелюбно, помогая чем можно. С английским языком, который португальцы изучают с первого класса, нет никаких проблем – не то, что в Испании или в Японии. А несколько слов по-португальски (хотя бы «бон дия», добрый день или «обригадо», спасибо, благодарю) настолько расположат к вам местных жителей, что они наговорят кучу комплиментов и не хуже американцев похвалят ваше произношение.
Сказав, что маркиз де Помбал обеспечил своей стране светский образ жизни, мы нисколько не погрешили против истины: сегодня уже никто не назовет Португалию такой же традиционно католической страной, как Италия и Испания. Католическим королям есть от чего переворачиваться в своих роскошных гробах: крещение и свадьба перестали быть обязательным церковным ритуалом, да и вся институция брака больше не нуждается в освящении церковью. Молодые пары, живущие в гражданском браке и рожающие детей, не подвергаются никакому остракизму и обладают такими же правами, как и все прочие. И еще: здесь никто не разгуливает с крестами на шее напоказ. Они почти наверняка есть, но это – сугубо личное дело каждого, не требующее никакой демонстрации для самоутверждения. Старшее поколение еще ходит на воскресную мессу – в остальные дни в церквах почти ни души.
После всего этого у гигантского Христа над городом есть все основания развести руками.
3. В тени королевы
Вечером мы пошли на популярный мюзикл «Амалия», посвященный жизни обожаемой португальцами Амалии Родригес – королевы «фаду». По жанру фаду (от лат. «фатум», рок, судьба) можно отнести к городским романсам, хотя в них немало сходства с цыганскими романсами с их кровоточащими страстями.
Театр, где давали «Амалию», укрылся в переулке в центре города. Уютный, старомодный, с бархатными креслами, человек на триста. Зал был полон и при первых же звуках гитары взорвался аплодисментами.
А дальше... дальше было что-то странное. Вряд ли можно назвать актерами совершенных дилетантов. Все противоестественно и карикатурно: слова, жесты, эмоции. И подмена страстей кривлянием. По сцене движутся манекены, заводные куклы, марширующие, как солдаты на плацу, не зная, что делать с руками.
И все же после каждого романса зал рукоплещет, подпевает, кричит «браво», внимательно следит за перипетиями жизни любимой Амалии, переживает и с трудом удерживает, а то и не удерживает слезы. В чем же дело? Почему в театре ежедневный аншлаг, если мюзикл так плох и актеры так убоги? Те, кто не слышал Амалии Родригес, никогда не поверят, что речь идет о великой певице. Может быть, все дело в том, что португальцы сентиментальны и чуть ли не пуповиной связаны с теми, кто входит в национальный Пантеон (а Амалия Родригес там и лежит неподалеку от знаменитого футболиста Эйсебио). От ностальгии нет лекарства, и они хотят снова и снова слышать репертуар настоящей Амалии и возвращаться к своей молодости.
Но в том-то и штука, что имитация, да еще такая плохая, никогда не заменит оригинал, и две живые (неживые!) певицы не могут соперничать с мертвой королевой, с ее широкоскулым лицом, чувственными губами и огромными черными глазами, взирающими с большого экрана над сценой на вялотекущее действо.
В старой кинохронике и отрывках из фильмов настоящую Амалию не слышно, хотя она что-то поет, и это немое кино напрочь забивает весь мюзикл, делая его смешным и нелепым.
На вопрос «Неужели все было так плохо?» ответ готов: «Конечно, нет. Гитарист был очень хорош».
Было бы лучше, если бы мы сходили в один из ресторанов Альфамы, которые славятся своими фадишта – исполнителями фаду.
Зато «Амалия» вызвала естественное желание послушать саму Амалию. Ту самую, которая, даже умерев, живет в душе португальцев. Боже, что за голос был у Амалии Родригес – смесь водопада с листопадом, вгоняющая в томительную лихорадку. Без форсирования и модуляций, без надрыва и фальши, этот голос рвет на куски сердце рассказами о любви, которой никогда не будет, но тоска по ней перетекает в нас подобно яду, такому же сладкому, как портвейн.
4. Принцесса Диана
Расположенная на холме Эвора похожа на все средневековые города старой Европы, сохранив атмосферу и очарование прошлых веков, от которых осталась обязательная городская площадь, церкви, уютнейшие узкие улицы и дворики.
На улицах, само собой, идет торговля сувенирами, преимущественно из пробки, чем особенно славится Португалия, собирающая обильный урожай с пробковых дубов. Причем, каждый дуб нумеруется в специальном «паспорте»,
его обработка строго регламентируется, и владелец дубовой рощи несет личную ответственность перед государством, поставляющим на мировой рынок 50% пробки. В самой Португалии больше половины добываемой пробки идет на... пробки. Винные. Тридцать миллионов в день!
Сырье выглядит вот так:
А его производные из спрессованной пробковой крошки – от кошельков и обуви до сумочек, платьев и заколок – так:
В свое время Эвора была королевской резиденцией, но два пожара оставили от дворца Мануэля I только женскую галерею в ощутимо мавританском стиле, которая, подобно женщинам, хранит следы былой красоты.
А поскольку именно в Эворе Его Величество назначили командующим индийским флотом Васко да Гаму, его памятник в городском саду стоит на своем месте. Хотя вовсе не похож на героев, намертво застывших в бронзе и в истории, ибо граф и вице-король Индии дон Васко да Гама в прямом смысле слова отклонился от канона.
По праву гордясь своим первооткрывателем, португальцы не станут вспоминать о той жестокости, с которой вице-король расправлялся с аборигенами, убивая и сжигая их живьем.
А по соседству с Васко да Гамой спрятался в зелени лиричный памятник португальской поэтессе Флорбеле Эшпанке, писавшей эротические стихи, о которой Пессоа сказал, что их души были двойниками. После трех замужеств она покончила с собой за месяц до выхода прославившей ее книги.
Церковь Св. Франциска с ее лаконичным и строгим фасадом
приобрела особую известность благодаря одной из капелл, для отделки которой монахи использовали пять тысяч скелетов, собранных с церковных и монастырских кладбищ Эворы, решив, таким образом, две задачи: нехватки мест для захоронений и наглядного доказательства бренности человеческой жизни. Незачем фотографировать черепа и кости, покрывающие стены, чтобы понять смысл простой надписи на одной из арок: «Наши кости ждут ваших».
Теперь понятно, на кого равнялись римские монахи-капуцины, разукрасившие свой монастырь подобным образом почти на двести лет позже.
У входа в церковь, следуя традиции главного местного промысла, неизвестный художник изобразил Христа на берегу Иордана, стоящим на... пробковом покрытии.
Первенство Эворы проявилось и в другом: здешний Кафедральный собор из серого гранита в романо-готическом стиле, который возвышается над городом – один из лучших средневековых храмов Португалии. Почему-то все здешние старые соборы напоминают крепости. Может быть, с тактическо-превентивной целью отпугнуть противника одним лишь видом.
А с другой стороны собора – еще одно воспоминание о Риме: четырнадцать коринфских гранитных колонн, оставшихся от храма, построенного в I веке н.э., который в путеводителях ошибочно связывают с именем богини охоты Дианы.
Натурально, в римские времена по соседству с храмом располагался форум, от которого остались только воспоминания. А вот у богини охоты есть живое продолжение.
Если кому-то повезет, он встретит рядом с колоннами не меньшую древность в обличии молодой дамы с собачкой. Ее зовут Диана Альварес Перейра де Мило, 11-я графиня Кадавал, и она занимает второе место на ветви престолонаследников, если португальцам придет в голову возродить монархию. Пока же 39-летняя графиня, получившая образование в Американском университете в Париже, коротает время в своем дворце, сочиняя длинные исторические романы на основе семейных преданий. В 2008 году она вышла замуж за принца Шарля-Филиппа Орлеанского и ее пятилетняя дочь носит титул Ее Высочества принцессы Изабеллы Орлеанской. Саму же сиятельную писательницу следует величать так: Ее Королевское Высочество принцесса Диана, герцогиня Анжуйская. Так что если кого-то интересует перевоплощение принцессы Дианы, можно сказать, что она жива-здорова и живет в португальском городе Эвора.
На обратном пути в Лиссабон мы заехали в Кромлех Альмендриш – крупнейшее скопление мегалитов на Иберийском полуострове.
«Скопление» – самое подходящее определение для девяноста пяти грубо обработанных диких камней, напоминающих обелиски, которые были установлены около девяти тысяч лет тому назад. Разве что здесь было не кладбище. Но что же тогда? По одной версии, древний храм богов плодородия. По другой – не менее древняя обсерватория. По третьей – как же без этого! – следы инопланетян.
До английского Стоунхендж с его правильными очертаниями и кольцевыми сооружениями португальским мегалитам далеко, но и те, и другие мучают нас своей непостижимой загадкой, на которую пока не ответили ни историки, ни археологи, ни астрономы.
Отсюда неодолимое желание прижаться к мегалиту, чтобы зарядиться скрытой в нем энергией и уверовать, что ее хватит если не девять тысяч лет, то хотя бы еще на двадцать.
5. В масонском колодце
От Лиссабона до Синтры можно доехать на электричке всего за сорок минут и оказаться прямо в центре города.
С чего же начать? С нагорного дворца Пена? До него мы не добрались, но полжизни видели его московскую копию – особняк Морозова на Воздвиженке, переименованный в Дом дружбы народов.
Тогда, может, с того, что в этих местах, известных под названием Лунные горы, укрывалась уже упомянутая богиня Диана. А поскольку в греческом пантеоне богиня охоты и Луны Артемида звалась также Синтией, отсюда предположительно пошло название Синтры.
Но лучше сразу начать с Байрона. В первой песне Чайльд-Гарольда (18:19) он сказал о Синтре все, что чувствует каждый приезжий, хотя и смертельно оскорбил португальцев первой строчкой:
Презренные рабы! Зачем судьба им
Прекраснейшую землю отдала –
Сиерру, Синтру, прозванную раем,
Где нет красотам меры и числа (...)
В тени дубрав, на склонах темных круч
Монастырей заброшенных руины,
От зноя бурый мох, шумящий ключ
В зеленой мгле бессолнечной лощины.
Лазури яркой чистые глубины,
На зелени оттенок золотой,
Потоки, с гор бегущие в долины,
Лоза на взгорье, ива над водой –
Так, Синтра, ты манишь волшебной пестротой.
(пер. В. Левика)
В память о Байроне, который побывал в Синтре в 1809 году, благодарные жители назвали его именем улочку-лестницу в центре города.
Задолго до Байрона португальские монархи оценили красоты Синтры, сделав ее летней резиденцией. Потом мавры построили на холме замок-крепость, вокруг которого и образовался город. В интернете попалось такое: «Сегодня замок пребывает в состоянии руин, но руины эти в очень хорошем состоянии».
Увы, сокрушительная волна лиссабонского землетрясения докатилась и сюда, так что сегодняшняя Синтра датируется концом XVIII – началом XIX века.
Королевский дворец, в отличие от Эворы, отстроили заново и, когда Андерсен увидел его в 1866 году, гостя у португальских друзей, то спросил: «Все чудесно, но зачем они поставили на крыше два бокала для шампанского?» При всей его фантазии великий сказочник никогда не догадался бы, что два белых конуса – это печные трубы королевской кухни.
Андерсен наверняка оценил бы другое: привязанное к карете пасхальное яичко, чтобы не только извозчик, но и лошади чувствовали приближение праздника.
Из красот Синтры большой популярностью пользуется четырехэтажный неоготический дворец, который сделал бы честь и королям. Усадьба Кинта-да-Регалейра на протяжении двух веков переходила из рук в руки, пока ее не приобрел эксцентричный бразильский торговец, меценат, коллекционер и масон Антониу Аугусту Карвалью Монтейру, известный в народе как «миллионщик Монтейру», который увлекался философией, теософией и даже алхимией.
В аллее богов и богинь одна из них прижимает к груди то ли свирель, то ли динамит, а вокруг по весне – настоящее буйство азалий, глициний и камелий.
Нанятый миллионщиком итальянский архитектор Луиджи Манини спросил его «Что изволите?» и услышал, что ему нужно построить дворец, совместив все известные стили с национальными, историческими, мифологическими и эзотерическими элементами, а также масонской символикой. Что и сделал Манини, показав себя также первоклассным ландшафтным архитектором и наполнив всякими выдумками сады, которые террасами спускаются с холма.
А на вопрос архитектора, где взять воду для искусственных прудов, гротов и фонтанов, «миллионщик Монтейру», не долго думая, провел в усадьбу... акведук.
Немало решимости и осторожности требуется, чтобы спуститься по мокрым, скользким ступеням винтовой лестницы в тридцатиметровый «Колодец инициации»,
похожий на перевернутую вверх ногами башню, где можно легко сломать и ноги, и голову. Если Монтейру хотел, чтобы мы совершили духовное путешествие из тьмы к свету, он своего не добился.
Рассказ о чудо-дворце надо закончить тем, что в конце 80-х годов прошлого века его купила японская корпорация Аоки, но через десять лет мэрия Синтры собрала необходимую сумму, чтобы выкупить то, что считается «национальным достоянием». А поскольку к усадьбе Кинта-да-Регалейра круглый год не зарастает народная, то бишь туристическая тропа, мэрия не только оправдала свои расходы, но и начала считать доходы. В точности, как масон-миллионщик.
6. Конец земли
Из Синтры мы поехали на мыс Рока, где, наконец, понимаешь, что такое запад. Всю жизнь мы твердили «запад, запад». И вот мы в той точке, за которой континентальной Европы больше нет. Конец запада. Поезд дальше не идет. Есть только океан. В ста сорока метрах под ногами Атлантический океан в своем будничном величии катит волны, ударяя ими в скалу и рыча от негодования, что они не достают до людей. А люди толпятся вокруг каменной стелы, на которой высечены слова Камоэнса: «Там, где кончается земля и начинается море». Что может быть точнее!
На горе – маяк, а под ним – целое поле цветов, которые, как оказалось, носят не менее громкое название, чем мыс Рока – «карпобротус». Так напоследок Европа прощается с потерянной сушей. К фантастическому закату на западе мы опоздали, но, может, здесь и надо призадуматься не столько о закате солнца, сколько о закате Европы,
который сто лет назад предсказал Шпенглер. Вот какие мысли могут навеять желтые цветочки.
Я писал, что цитаты Камоэнса можно встретить везде, но никак не ожидал, что встреча состоится у входа в... общественный туалет. Это – цитата из «Лузиад», чья третья строчка украшает стелу над океаном.
Слушая романс Вертинского «О всех усталых», трудно догадаться, что навеяло Тэффи первые строки «К мысу ль радости,/ к скалам печали ли,/ к островам ли сиреневых птиц...» Теперь я думаю, что Тэффи писала о Португалии, где хватает и мысов, и скал, и островов, и даже Острова Зеленого Мыса тоже входили в ее владения. С другой стороны, если бы она, в самом деле, здесь побывала и вдохнула запах океана, ее строки были бы свободны от этой каши – мысуль.... печалили...
Итак, на крайнем Западе мы были. Остались еще три края.
7. Главный претендент
Не успели мы проститься с Камоэнсом на мысе Рока, как встретили его в курортном городке Кашкайш на «португальской Ривьере», где он сидит уже без меча, но с книгой, как и подобает национальному поэту.
А главная площадь – с тем же «штормящим» узором, что и Россиу – украшена неизбежным королевским памятником. На этот раз – Педро I, глядящий прямиком на пляж. Жаркая весна в этом году – с трудом верилось, что мы не в Тель-Авиве. Безмятежные и веселые люди на пляже, в море и на набережной создавали полную иллюзию, что мы никуда не уезжали.
Памятник красавице-рыбачке, устремившей взор в море, не привлек бы особого внимания, не будь она обмотана... канатами. Видимо, предусмотрительный рыбак позаботился о том, чтобы в его отсутствие у жены не было никаких соблазнов.
А поскольку памятник стоит напротив симпатичного дома, не исключено, что здесь и жила рыбачка по имени Мария-Елена, хотя, с другой стороны, чтобы построить такой дом, ее муж должен был владеть не шаландой, а целым рыболовецким флотом.
Набережная проходит мимо крепости, перед которой стоит еще один неожиданный персонаж. Издали он выглядит как... Сталин или Мао Дзэдун с биноклем в руке на борту корабля, больше похожего на трибуну.
А на самом деле? На самом деле, это еще один король – Карлуш I, который, в отличие от других королей, весьма преуспел в живописи, был недурным маринистом и выставлял свои картины на выставках под чужими именами. Но противники монархии были чужды изящным искусствам, поэтому в 1908 году в Лиссабоне злодеи-карбонарии застрелили толстого и безвредного Карлуша вместе со старшим сыном на глазах у королевы, которая отбилась от них букетом.
Сто лет спустя на месте убийства собрались на мемориальную церемонию несколько сот членов монархической партии во главе со своим председателем, претендентом на престол, герцогом Браганским. Как мы помним, в Эворе живет принцесса Диана – вторая по очереди. А герцог – первый. Но поскольку в сегодняшней Португалии его шансы на корону не так велики, то, будучи профессором экономики, 72-летний герцог Дуарте II работает финансовым консультантом.
8. Сокровища тамплиеров
В городок Томар приезжают с одной целью – увидеть замок тамплиеров с построенным на его территории монастырем.
Уже через несколько шагов становится ясно, что рыцари-храмовники не только воевали с маврами, но и учились у них, ибо вокруг царит мавританская дворцовая культура с ее обязательными внутренними двориками, где пахнет апельсинами, галереями, аркадами, узорчатой облицовкой, фонтанами. Монастырский двор, окруженный галереей, определенно берет свое начало от патио.
Но связи с маврами исчезают в церкви-ротонде Шарола, представляющей собой усеченную пирамиду. В некоторых гранях пробиты окна, напоминающие бойницы во внешней крепостной стене. Восьмиугольная арочная ротонда – своеобразная алтарная часть церкви, которая от спирального закручивания, уходящего к самому куполу, становится легкой и чуть ли не воздушной.
Если же приглядеться... нет, не исчезли связи с маврами. Достаточно посмотреть на святых с их не европейскими бородами, чалмой и странными символами власти на одеждах.
Из нескольких окон монастыря в позднеготическом стиле одно поражает своим изощренным наличником с океанскими мотивами: запутанные морские канаты, диковинные водоросли, кораллы, королевские символы и крест рыцарского ордена Христа. Этот наличник похож на картину в музее, где рама стала самостоятельной ценностью, а картина... ее просто забыли нарисовать.
Водостоки или «гаргульи», как нередко бывает, сделаны в стиле примитивизма, чем особенно хороши. В общем здесь собралась неплохая компания для знаменитых парижских химер. Пока писал, вспомнил, что напоминает слово «гаргулья» – имя колдуньи Гагулы из «Копей царя Соломона».
А просторы трапезной и кухни таковы, что невольно возникает вопрос: не здесь ли – под полом или в стене – спрятаны легендарные сокровища тамплиеров, которые любители кладов ищут уже не первый век?
Говорят, что в XIX веке Англия предложила в обмен на этот монастырь списать огромные долги Португалии. Ну что же, англичане понимали толк в красоте. А португальцы – в долгах.
9. Костер из евреев
Евреи появились в Португалии не позднее I века н.э.
После захвата Пиренейского полуострова маврами евреи ладили с ними так же, как и в Испании. С победой Реконкисты их положение не ухудшилось. Во всяком случае, не сразу. Христианским королям нужны были еврейские врачи, ученые, банкиры, переводчики. При королевском дворе евреи традиционно занимали посты казначеев и лейб-медиков. Поначалу монархи благосклонно смотрели на то, что у их еврейских подданных были равные с христианами экономические права и судебная автономия. А социальную автономию гарантировали семь еврейских кварталов в Лиссабоне и Порту.
С 1289 года евреев обязали носить отличительный знак – желтую шляпу, которая через сто лет сменилась красным магендавидом, а позже – желтым кружком.
В цифровом порядке менялись короли, которые относились к евреям то лучше, то хуже. Милости чередовались с погромами, блага – с давлением церкви. Инквизиция то ослабляла хватку, то усиливала. Но до поры-до времени еврейская община жила своей жизнью, а отдельные евреи достигли немалой славы на профессиональном поприще.
Математик и астроном Авраам Закуто, изобретатель металлической астролябии, стал придворным астрономом короля, и консультировал Васко да Гаму перед его историческим походом. Астрономическими таблицами Закуто пользовался и Колумб.
Философ Уриэль Акоста (да Коста), усомнившийся в божественной природе учения Моисея и доктрине о загробной жизни, опередил Спинозу дерзостью вольнодумца и отлучением от синагоги. Он покончил с собой, даже не представляя, что, благодаря немецкому драматургу Карлу Гуцкову, его имя будет греметь на российской сцене вплоть до начала 20-го века.
Врач Антониу Нунес Рибейру Санчес отправился работать в Россию, где был лейб-медиком при императрице Елизавете и спас от плеврита будущую императрицу Екатерину Вторую. Он написал мемуары о России и трактат «О парных русских банях, поелику споспешествуют они укреплению, сохранению и восстановлению здоровья».
Другой врач Гарсия ди Орта провел тридцать лет в португальской Индии и написал книгу «Беседы о лечебных травах и лекарствах Индии», ставшую новым словом в фармакологии. Но после его смерти инквизиция обвинила ди Орта в иудействовании, его останки были эксгумированы и сожжены.
Разжигание церковью антисемитских настроений не раз приводило к еврейским погромам. Да и короли все чаще прислушивались к требованиям принять ограничительные меры против евреев. Так, Жуан II запретил евреям нанимать слуг-христиан, носить шелк и драгоценности, ездить верхом. В то же время в 1492 году, когда их изгнали из Испании, король разрешил ста двадцати тысячам испанских евреев поселиться в Португалии, правда, только на восемь месяцев и при условии, что они уплатят подушную подать. Но как только в перенаселенных еврейских кварталах вспыхнула эпидемия чумы, король приказал испанским евреям досрочно покинуть страну. Тех, кто не успел это сделать, продали в рабство.
В 1495 году королем стал Мануэль I Счастливый. Его еврейские подданные оправились от страха, как только король отменил все ограничения своего предшественника. Но их радость длилась меньше года: заключив политический брак с наследницей испанского престола, дочерью католических королей Фердинанда и Изабеллы, Мануэль по их требованию издал 4 декабря 1496 года эдикт, предписывающий всем евреям Португалии в течение десяти месяцев креститься или покинуть страну. Евреи пустились в бегство. Последовало указание, что изгнанники могут уезжать только через лиссабонский порт. Евреям обещали корабли. Кораблей не было. Около пятидесяти тысяч евреев привезли из порта и собрали на площади Россиу, где их насильно крестили и объявили «новыми христианами».
В углу Россиу, перед входом в доминиканскую церковь с обгорелыми от пожара стенами, стоит круглый камень с вырезанным магендавидом и в нем – надпись на португальском: «В память тысяч евреев, ставших жертвами нетерпимости и религиозного фанатизма, убитых во время резни 19 апреля 1506 года». Этот памятник был установлен пятьсот лет спустя.
А с другой стороны – одна строчка на иврите «В память евреев – жертв резни», рядом с которой чья-то варварская рука нарисовала... серп и молот.
В последующие двести пятьдесят лет в Португалии проходили аутодафе, на которых старые христиане сжигали новых. Так, в 1739 г. на костре в Лиссабоне был сожжен драматург Антонио Жозе да Сильва, тайно исповедывавший иудаизм, которого в виде особой милости сначала задушили гарротой.
В раритетной антологии В. Парнаха «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции» («Академия», 1934) есть сонет да Сильвы «Живой мертвец», в котором он пророчески предсказал свой конец.
Итак, я мертв и жив, живой мертвец.
Из пепла Фениксом встаю, живой,
Сгораю мотыльком в огне, мертвец.
Спасителем евреев от продолжения преследований инквизиции стал все тот же маркиз де Помбал, который приказал уничтожить списки «новых христиан» и, протестуя против еврейской метки, принес королю три желтых кружка. Маркиз объяснил: «Один – для вас, один – для меня, и еще один – для главного инквизитора».
Даже если это – такая же благая выдумка, как и легенда о датском короле, надевшим желтый магендавид во время немецкой оккупации, никто не усомнится в благородных помыслах маркиза, для которого все люди были равны.
В годы Катастрофы многие евреи из оккупированных нацистами стран Европы бежали на Запад через Лиссабон, поскольку со стороны Салазара (как и Франко) не было никаких особых препятствий. При этом Салазар, объявивший о нейтралитете, избегал всякой гласности, что обошлось настоящим крахом одному из португальских дипломатов.
Консул в Бордо Аристидас де Соса-Мендес спас в 1940 году около 20000 еврейских беженцев, выдав им въездные визы, вопреки инструкциям своего правительства. За это он был лишен консульского звания и пенсии, и умер в нищете в 1954 году. Незадолго до смерти он сказал: «Если столько евреев пострадали из-за одного католика (имея в виду Гитлера – В.Л.), то не страшно, если один католик пострадал из-за евреев». В аллее иерусалимского музея Яд Вашем есть дерево, посаженное в честь португальского праведника мира Аристидаса де Соса-Мендеса.
При всех основаниях считать маркиза де Помбала своим героем, в начале XX века у португальских евреев появился собственный герой по имени Артуру Карлуш де Барруш Башту (1887-1961).
Он дослужился в армии до капитана, но был предан военному суду и уволен со службы за то, что официально вернулся к иудаизму в 20-х годах. Именно Барруш Башту начал восстанавливать еврейскую общину Португалии. Он возглавил кампанию за необходимость обрезания, создал журнал «ха-Лапид» (ивр. факел), способствовал строительству синагоги в Порту и сделал все, чтобы в тридцати четырех городах появились еврейские общины. Правда, с годами число евреев стало все меньше и в 90-х годах не превышало несколько сот, но сегодня общая цифра увеличилась до тысячи.
Учитывая, что у немалого числа португальцев есть еврейские корни, неудивительно, что древнееврейский язык – до тех пор, пока его не пришлось скрывать – внес свою лепту в развитие португальского языка, оставив в нем немало заимствований. Например, «сабато» взято от «шаббат». «Мапа» (у португальцев с ударением на первом слоге) в обоих языках означает географическую карту. Наконец, самой удивительной находкой стал герб лиссабонского архиепископа, в центре которого красуются две безошибочно узнаваемые буквы древнееврейского алфавита (каф и далет), причем вторая повторяется трижды.
При отсутствии огласовки есть разные варианты прочтения этих букв: ка-дэ-дэ-дэ, ку-ду-ду-ду, ка-да-да-да. Что бы это могло означать?
23 апреля 2017 года бывший премьер-министр Португалии и нынешний генсек ООН Антонио Гуттереш попросил прощения у евреев за изгнание и сказал, что «это была глупейшая ошибка, совершенная Португалией». В свое время то же самое сказал об изгнании евреев из Испании турецкий султан, предположив, что Фердинанд с Изабеллой просто выжили из ума.
В пожелтевшей газетной заметке тридцатилетней давности нашлись слова одного из руководителей еврейской общины Португалии: «Не думаю, что есть другой народ в мире, который относится к нам так чудесно, как португальцы. В этой стране просто удовольствие сказать кому-нибудь: «Я – еврей».
10. Врата науки
Когда мы впервые услышали это таинственное, экзотическое название – Коимбра? Судя по всему, в конце 50-х, когда в российском прокате появилась аргентинская кинокомедия «Возраст любви» с незабываемой Лолитой Торрес, чьи фотографии можно было купить в каждом газетном киоске. Там она и пела песню «Коимбра, божественный город». Еще две строчки, понятные без перевода – «Коимбра на реке Монтегу» и «Коимбра – город студентов». И неоднократное упоминание фаду, которые в Коимбре поют совсем не так, как в Лиссабоне, по большей части в мужском исполнении.
Не прошло и полвека, как скрытое в подкорке название обрело плоть, как только мы приехали в этот подлинно божественный город.
Былая столица Португалии, Коимбра заставляет пожалеть, что студенческая юность миновала, потому что в этом городе жизнь течет вокруг одного из старейших в Европе университетов, а студенты составляют шестую часть населения. Впрочем сверху этого не видно.
Именно здесь выяснилось еще одно сходство между нашими странами. В Израиле говорят: «Иерусалим молится, Хайфа работает, Тель-Авив пляшет».
В португальском варианте это звучит так: «Брага молится, Порту работает, Коимбра учится, Лиссабон кутит». Не знаю, как насчет кутежа и работы, но то, что район университета и прилегающие улицы забиты студентами – это факт.
На Торговой площади стоит памятник не королю, а трехкратному премьер-министру Португалии Йоакиму Антонио де Агияру, который в 1834 году, будучи министром юстиции, издал закон о закрытии монастырей, католических школ, монастырских приютов и богаделен, «и других религиозных заведений» с передачей их собственности в государственную казну. Отсюда – перо в одной руке, и свод законов – в другой. Достойный наследник маркиза де Помбала, Агияр увековечил светский характер государства, с удовлетворением взирая с высоты на дело своих рук.
Прогулка по улицам Коимбры создает ощущение, что со средних веков здесь мало что изменилось.
Средневековый монастырь Святого креста скромно стоит на маленькой площади, плотно окруженный домами, хотя ему есть, чем похвастаться: тут и великолепный портал эпохи Ренессанса, и совершенно необычный орган, напоминающий пушечный фрегат, и, наконец, тот факт, что именно здесь похоронены два первых португальских короля – отец и сын.
Кафедральный романский собор Се-Велья, построенный в XII веке в честь победы христиан над маврами, стал одним из символов Коимбры. Но, победив мавров на поле боя, создатели собора явно не избежали их влияния. Здесь короновались португальские короли в те времена, когда Коимбра была их резиденцией.
Бронзовая девушка Трикана работы Жозе-Марии Альвеса коренным образом отличается от девушек с гитарой, с характером и без адреса. Она проста, миловидна и бессловесна.
В народе босоногую Трикану, олицетворяющую жительниц Коимбры (а их и зовут «триканами»), окрестили «девушкой с кувшином», в котором она, должно быть, носила воду из реки Монтегу, держа его на голове, как у нас – арабки. Сколько мужчин обнимали красавицу-босоножку, чья холодность уже непоправима.
Неподалеку есть и другая девушка, вся состоящая из музыки, потому что это – памятник португальской гитаре (не семи-, а десяти- или двенадцатиструнной), которую молодой скульптор Алвеш Андре взял и оживил. Чтобы по достоинству оценить его озорство, нужно обойти «гитару» сзади.
И рядом – воспоминание об эпохе мавров. Казалось бы, малозаметная арка связывает Нижний город с Верхним, но как много говорит ее название – Аль-Медина (араб.«город»).
Этот второй после Мекки по святости для мусульман-суннитов город до сих пор существует в Саудовской Аравии, так что речь идет вовсе не о простой арке, которая в старину служила городскими воротами, а о желании завоевателей построить на Иберийском полуострове арабские города с древними названиями. Городов больше нет, а названия сохранились.
Так мы дошли до расположенного на горе и буквально вознесенного над городом старинного университета – главного магнита, который влечет сюда людей со всего мира. Его нередко сравнивают с Кембриджем или Оксфордом в том смысле, что это – город в городе. Но этим сравнение и ограничивается. Потому что здешний университет, основанный в Лиссабоне в XIII веке, представляет самостоятельную архитектурную ценность – особенно для любителей барокко.
Чего стоят главные железные ворота! Вот они – настоящие врата науки, сфотографированные с двух сторон.
Парные коринфские колонны, а между ними – ниши, в которых помещены аллегорические скульптурные изображения факультетов. Еще в двух идентичных нишах, с внешней и внутренней стороны входа – скульптуры королей. А увенчаны ворота аллегорическим изображением Мудрости, которую теоретически должны приобрести выпускники.
Но посмотрите внимательнее: на сетке ворот красуются... клочки студенческих мантий, по традиции разорванных на радостях по поводу окончания университета, как символ того, что бывший студент начинает новую жизнь.
А дальше начинаются чудеса.
Двор? Да нет же – площадь. Плац, где смело могут маршировать войска.
И в самом центре – король Жуан III Благочестивый, который шириной лица и беретом сильно смахивает на знаменитый портрет Генриха VIII кисти Ганса Гольбейна-младшего. Но почему он?
Потому что именно король Жуан распорядился не только окончательно перенести университет из Лиссабона в Коимбру, но и передал для его нужд королевский дворец, показав себя подлинно просвещенным монархом. По его же указанию открыли новый факультет – искусствоведения, где учился Камоэнс. А среди самых знаменитых выпускников факультета правоведения – маркиз де Помбал, «миллионщик Монтейру» из Синтры и Антонио Салазар собственной персоной, который, как и Сталин, начинал с семинарии, собираясь стать священником, но решил сменить ориентацию.
Этот двор достоин внимательного осмотра. Главная достопримечательность и здешний фольклор – часовая башня со старинным колоколом по прозвищу «Коза», возвещавшим в прошлом начало и конец занятий. И горе тому студенту, который с последним ударом не сидел в своем классе.
В университетский комплекс входят колоннада, построенная для королевского дворца на развалинах арабской крепости,
богато украшенные порталы разных факультетов,
бесконечные коридоры и внутренние дворики,
и библиотека Жуанина – не менее знаменитая, чем сам университет.
Жаль, что в библиотеке нельзя фотографировать. Из ее четырех этажей один занимает книгохранилище, включающее около 1,5 миллиона книг, и три – читальные залы. Деревянные панели богато украшены орнаментами и росписями, а в разделенных декоративными арками читальных залах – золотом, синем и красном – столы сделаны из красного и эбенового дерева с богатой инкрустацией. До самого потолка поднимаются четырнадцать стеллажей, причем нижние затянуты сеткой, чтобы любопытные туристы не взяли на память раритетные издания. А чтобы в дубовых книжных полках не заводились насекомые, толстые стены и двери сделаны из тикового дерева для поддержания в библиотеке нужной температуры.
Не исключено, что этот же фактор повлиял на то, что на протяжении трехсот лет отлично сохранились и кожаные обои, и кожаная обивка кресел и, главное, кожаные переплеты книг.
Еще одно сожаление вызвало то, что не удалось посмотреть редкое издание Танаха – один из десяти экземпляров, уцелевших от лап инквизиции.
Поскольку вся библиотека была построена на месте бывшей тюрьмы, под ней еще сохранилось несколько камер, где в прошлом за всякие правонарушения сиживали студенты, а сегодня... может, там проводятся концерты камерной музыки?
Перед библиотекой – вход в капеллу Св. Михаила с дивным органом, расписным потолком и голубой облицовкой, где студентам разрешено проводить венчание и крещение детей, которых можно смело причислить к плодам науки.
Вы спросите, а как же органист попадает к своему инструменту? Для этого есть потайная лестница.
Либеральные правила позволяют туристам пройти по залам университета, что делает общую картину гораздо полнее. Так, например, выглядит бывший «зал приватной экзаменовки», где сегодня можно увидеть портреты всех ректоров.
Это – актовый зал,
который в оригинале носит громкое название «Докторский» или «Зал докторских капюшонов», подразумевая средневековые одеяния соискателей ученых степеней. Здесь проводится защита диссертаций, при которой соискатель сидит внизу, а члены приемной комиссии взирают на него с галереи. Разумеется, все в черных мантиях, но без париков. В полном соответствии с названием зала здесь вручают дипломы свежеиспеченным докторам наук.
А это – «зал алебардщиков», где выставлена коллекция холодного оружия, которым пользовались университетские охранники в те годы, когда в нем была необходимость.
У студентов в Коимбре есть своя форма: в аудиториях – черные мантии (как и у преподавателей), на улице – черные суконные плащи для обоего пола, придающие носителям романтический вид.
Ношение формы обязательно на официальных и праздничных мероприятиях, когда к плащам прикрепляют ленточки, цвет которых означает факультет, а количество – год обучения. После майских экзаменов студенты сжигают свои ленточки, символически освобождаясь от годичного бремени, и участвуют в параде, дополняя костюм красным цилиндром и красной тросточкой.
На улицах можно нередко увидеть студентов, продающих туристам леденцы и прочую мелочь, ожидая в дополнение несколько монет за право с ними сфотографироваться, как «римские легионеры» у Колизея или «исполнители фламенко» у королевского дворца в Мадриде.
Любопытно, что в Коимбре существует... «дедовщина»: старшекурсники, которые посвящают новичков в студенты, вправе заставить их выполнять самые невероятные задания, от которых нельзя отказаться. Но все эти забавы носят совсем не тот характер, когда потребовалось бы вмешательство администрации или полиции.
11. Голубой город
Порту считается столицей севера. По площади и населению он вдвое меньше Лиссабона, но по красоте, холмистому ландшафту, архитектурному разнообразию, необычайной прелести домов с индивидуальными фасадами, и какому-то радостному сиянию всего облика Порту смело может равняться со столицей.
Поселившись в историческом центре и выглянув утром в окно-иллюминатор, мы увидели на маленькой площади... Лермонтова. Конечно, это был обман зрения, но все же стройный, молодой король Жуан I чем-то действительно напомнил знакомый образ, хотя шляпа и сабля несколько отвлекали.
Площадь носит легко понимаемое название Баталья: памятник установлен в честь победной битвы христиан с маврами, положившей начало эре европейской экспансии в Африке.
А сразу за углом, на возвышении стоит чудная церковь Св. Ильдефонсо – первая из голубых церквей этого города, которую мы увидели. Ее барочный фасад, облицованный уже знакомой плиткой «азулежу» – просто загляденье, а комбинация серой суровости с небесной голубизной может примирить с тяготами жизни.
В двухстах метрах отсюда по главной пешеходной улице Санта-Катарины красуется еще одно голубое здание – капелла дас Альмас (порт., букв. «капелла душ»), которую, как сказал Наполеон о другой церкви в другой стране, хотелось бы поставить на ладонь и увезти с собой.
Самое интересное, что она была построена в 1929 году, но ее создателю Эдуардо Лейте удалось мастерски воспроизвести классический стиль XVIII века.
Прогулки по любому городу хороши с раннего утра, когда на улицах еще нет людей, а сами улицы и дома предстают во всей красе. Что ни улица, – узкая, кривая, убегающая вверх или падающая вниз с поворотами и крутыми спусками – то настоящая коллекция разноцветных фасадов.
75-метровая колокольня барочной церкви Клеригуш (клериков) видна отовсюду, и так великолепна, что легко затмевает ее портал. Она стала визитной карточкой Порту. Тот, кто заплатит два евро и преодолеет двести сорок ступеней, увидит город у своих ног. Но вот ноги...
Другая барочная церковь ду Кармо с настенным плиточным панно до того слилась с соседней кармелитской церковью, что их можно принять за одно здание, но это не так. Поскольку стены церквей не могли соединяться, между ними построили дом шириной... в один метр. Непонятно, кто и как там жил.
Через дорогу от церкви разбит городской парк, где с разных сторон можно увидеть две скульптуры, одну – трагическую, другую – юмористическую.
Первая, где старец, похожий то ли на Ницше, то ли на Флобера, прижимает к себе молодую девушку, повествует о связи с замужней женщиной несостоявшегося священннка и беллетриста XIX века Камилу Каштелу Бранку, которого посадили за это в тюрьму вместе с его возлюбленной. До этого он сидел в тюрьме за то, что выкопал останки первой жены. Написав двести шестьдесят томов забытых ныне романов и ослепнув от сифилиса, он застрелился.
Другая работа «Тринадцать смеющихся людей» не оставляет равнодушными ни взрослых, ни, особенно, детей, потому что все хотят оказаться в этой компании, чтобы зарядиться ее весельем.
Это – еще одна оригинальная скульптура, которая никуда не укатится.
А это? Неужто в португальском языке есть такое слово?
Теперь есть, поскольку «Молоко» – популярный магазин женской одежды, чей владелец вроде бы услышал когда-то округлое и смешное русское слово, сделав на нем гораздо больше денег, чем на молоке.
Как и во многих городах мира, Ратушная площадь – эпицентр общественной жизни, а ее монументальность вполне соответствует духу солидного и дорогого квартала, где расположены банки и редакции газет. Формально это место носит название площади Свободы на бульваре Союзников.
Конный памятник королю Педро IV в треуголке, которого мы видели на колонне в центре Лиссабона, вполне традиционен. Поэтому намного интереснее другое: правители всех времен и народов только говорили, что их сердце с народом, а король Педро в самом деле завещал ему свое сердце, что отражено на постаменте в барельефе под названием «Отказ от сердца».
Торжество модерна вокруг площади видно невооруженным глазом. Точнее, глазом, вооруженным фотоаппаратом.
Напоминанием о том, что здесь находятся газетные редакции, стал памятник продавцу газет, чья кепка несколько диссонирует с треуголкой.
И сразу за углом – голубая церковь Конгрегации, подтверждающая, что перед нами – стиль Порту, его почерк, его особенное выражение лица, которое есть у каждого города.
Но все, что мы видели, бледнеет в сравнении с интерьером городского вокзала Сан-Бенту, построенного в 1916 году. Если на фасад церкви Св. Ильдефонсо пошло 11000 плиток, на вокзал – 20000, превратив его в настоящий музей и показав, какого результата может достичь плиточная отделка общественного здания. Чего только нет на этом голубом ковре, над которым художник Жорж Колас работал десять лет: эпизоды из португальской истории, религиозные традиции, эволюция транспорта и – как же без этого! – баржи с портвейном на реке Дору и перегрузка бутылок на телеги.
Забавно, что автор проекта был так занят, что забыл про... билетные кассы. Пришлось достраивать.
Близость реки Дору сказывается в том, что по всему городу летают чайки и их хриплые голоса слышны повсюду. Они так привыкли к людям, что не только садятся рядом с ними, но и попрошайничают.
Кафедральный собор XII века даже на Страстную пятницу пустовал, т.к. жители соседних приходов молятся здесь все реже и реже. Под благодушным взором епископа в красных ризах церковный хор состязался с профессиональным и явно проигрывал.
А в толпе туристов сидел трубач, собиравший на пропитание. Судя по всему, это был уникальный полиглот. Двух слов по-русски было достаточно, чтобы он заиграл «Широка страна моя родная».
От собора начался долгий спуск к причалу, где ждали прогулочные кораблики, дарующие один из лучших видов на город – с воды. Но по дороге хватало своих прелестей.
Любимый в народе инфант Генрих-Мореплаватель (с чайкой на голове, а как же!) стоит напротив Торгово-промышленной палаты, соперничая с ней помпезностью украшений. А рука инфанта протянута в правильном направлении – к реке, впадающей в Атлантический океан. Мол, верной дорогой идете, товарищи португальцы!
Стоило нам отплыть, как стал лучше виден квартал Рибейра, по которому мы гуляли, с налепленными друг на друга домами.
А на другом берегу вырос на горе бывший августинский монастырь Серра-ду-Пилар с круглой крышей церкви Богоматери, расположенный со стратегической точки зрения так удачно, что военные использовали его в качестве опорного пункта во время войн и блокады Порту. До монастыря можно добраться на фуникулере, чьи кабинки катятся над головой в обе стороны.
Конечно, всеобщее внимание привлекает мост Марии Пии, который никто не называет иначе, как мост Эйфеля. Знакомая легкость и ажурность.
Разве что мост в Порту Эйфель построил на двенадцать лет раньше знаменитой башни. Но французских туристов это никогда не смущало, и они посмеивались над португальцами: «Ну, вы даете – перекинули через реку Эйфелеву башню».
А вот как выглядит самый первый мост Эйфеля в Португалии, построенный в городке Пезу-да-Регуа, когда он еще не решил проблемы легкости и ажурности.
В городе пахло магнолиями, но стоило причалить к берегу, как запахло портвейном. И не мудрено. Пригород Вила-Нова-ди-Гайя буквально утыкан рекламными щитами контор и складов десятка самых известных португальских, немецких, французских и английских виноторговых компаний, вовремя понявших, что в вине не только истина, но и большие барыши.
Там, где раньше причаливали корабли с заморскими товарами, теперь стоят торговые суда, увозящие во все страны мира лучший португальский портвейн. И тут же швартуются кораблики с туристами, которых сразу ведут в погреба. Мы стали добычей компании Калем.
По погребам, уставленным огромными бочками с красным, белым и розовым портвейном, нас вела говорившая по-русски девушка Агата, которая с пулеметной скоростью поведала все этапы приготовления «нашего портвейна», начиная со сланцев, где лучше всего выращивать виноград. От нее мы узнали, что в Португалии двадцать девять сортов винограда; что дубовые бочки для хранения вина импортируют из Франции и Америки; что открытую бутылку «винтажного» портвейна надо выпить в течение полугода. А потом началась дегустация, после которой стало ясно, что это дешевое винцо не имеет ничего общего с «винтажем», и, если бы не совет нашего многоопытного гида, мы ушли бы из погреба не солоно хлебавши. Точнее, нахлебавшись улучшенного варианта «трех семерок», которые раз и навсегда испортили вкус целому поколению. А так мы купили правильную бутылку.
Но если пить, так и закусывать. Я еще ничего не сказал о португальской кухне, а она очень хороша и отвечает всем вкусам – от мяса до морепродуктов, которые пользуются такой популярностью, что даже на Новый год на стол подают запеченого осьминога, наделяя щупальцами всех гостей. Название одного португальского блюда мы, как выяснилось, знали с детства, ибо оно называется... биток. Ну, конечно, биточки. Коштелета – вовсе не котлета, а отбивная на кости. А бакаляу – это не бакала и не хек (которым и закусывали «три семерки»), а треска, приготовляемая во всех видах и формах самым замечательным образом.
А уж если перейти к десерту, начать надо с «паштель де ната» – национального португальского пирожного в виде корзиночки из слоеного теста с заварным сливочным кремом. Если у французов есть эклер (опять же совсем не то, на чем мы выросли), у португальцев есть паштель. Самым вкусным было то, что мы ели в лиссабонской кондитерской на площади Реставрации и брали на вынос. На втором месте идет «кейжада» – традиционное пирожное с творожным овечьим кремом.
Теперь никто из гурманов не бросит в меня камень. А если захотят чем-то бросить, пусть это будет паштель или кейжада.
12. Другая Португалия
Можно объехать все города Португалии и не увидеть страну такой, какая она есть. Но можно поехать на один день на северо-восток, чтобы открыть другую сторону золотой португальской медали: страну виноградников, царство виноделов, сельскую идиллию и патриархальную жизнь в долине бесконечной, широкой и полноводной реки Дору, текущей из Испании на протяжении почти девятисот километров, из которых добрая четверть досталась португальцам. Вокруг этой четверти и устроена террасная посадка винограда. Она преобразовала ландшафт, четко обозначив границы того региона, который здесь называют «зеленым», идеально подходящим по всем параметрам для виноградарства. Поэтому когда португалец говорит «зеленое вино», он имеет в виду не цвет, а место.
А по пути – бесконечные поля и леса, и вдоль дорог – вереск, маки, мимозы, и гнезда аистов на вышках электропередач.
Похоже, в Португалии все начинается с маркиза де Помбала. Одна из его ключевых реформ состояла в том, чтобы ограничить район виноградарства только долиной Дору и, таким образом, гарантировать высшее качество портвейна, который производится только здесь. Не знаю, как и сколько пил маркиз, но именно он учредил в Лиссабоне Институт портвейна, который находится в Верхнем городе рядом с остановкой фуникулера: там-то и можно отведать лучшие сорта. Институт портвейна? Звучит странно, не правда ли? Согласитесь, что трудно себе представить Институт виски или НИИ водки. Тем не менее, в Португалии государственный Институт портвейна стал общепризнанной и мощной организацией, чье слово – закон для всех виноделов, а его жесткий контроль исключает любой брак в производстве. Под его наблюдением идут процессы брожения, фильтрации и пр., в ходе которых столичные контролеры получают на анализ готовое вино, а виноделы с трепетом ждут результатов: признают ли их вино соответствующим ГОСТам, а главное – «винтажным» (когда урожай был особенно хорош), что сразу увеличит его стоимость. Перекатывая на языке сладковато-тягучий портвейн с его дивным букетом, начинаешь лучше понимать, что госконтроль – совсем не такое плохое дело, как казалось раньше.
Что же касается маркиза де Помбала, то благодарные виноделы поставили своему благодетелю совершенно замечательный памятник, где маркиз, с буклями и сложенными губками, выглядит в точности, как король из «Бременских музыкантов».
Винодельческое хозяйство называется «кинта». Они живописно разбросаны по холмам довольно далеко друг от друга, и там с утра до вечера кипит работа – под ласковым солнцем и в полной тишине, которая пьянит не хуже портвейна. Есть большие кинты, дающие по три-пять миллионов литров в год, и маленькие – по пятьдесят тысяч. Но в битве за «винтаж» все равны, и главное – умело помогать земле разродиться лучшим виноградом, а потом в дело вступает технология.
К маленьким хозяйствам относится кинта ду Тедо, где работает двадцать человек.
Здесь-то и выяснилось, что ручная, а правильнее – ножная работа попрежнему опережает новейшую технологию. Так что виденные в юности здоровенные грузины, которые в огромном чане давили виноград ногами, знали, что делали.
Знают это и в кинта ду Тедо, где в темных погребах – ряды бочек-великанов, счет идет на гектолитры, а терпкий запах портвейна, кажется, пропитал даже цементный пол.
Подпись под карикатурой: «Хорошо, хорошо, вы нас убедили – мы купим кинта ду Тедо».
А вот дегустация – дело совсем не шуточное, потому что от ее успеха зависит, купят ли заезжие иностранцы вино или нет. Во всяком случае, попробовать никогда не мешает.
Кажется, что в Португалии пьют все. В любом придорожном ресторане люди начинают с графинчика красного, чье содержимое делает обед долгим и веселым. А уж нескольких дегустаций за время поездки хватило, чтобы поверить, что этот праздник души и тела будет продолжаться бесконечно.
Кроме кинт, в Португалии есть частные усадьбы, славные своими садово-парковыми ансамблями. Впрочем, нередко и там тоже делают свое вино. Одну из них – Авеледо – мы посетили, попав в сущий рай.
Думаю, так и выглядели сады Эдемские, когда по ним, под крики павлинов и прочей живности, прогуливалась самая первая парочка. Кажется, что в этом романтическом англо-французском парке растет вся ботаника – от азалий и свисающих лианами глициний до векового эвкалипта.
Впрочем, что значит векового? Ему двести три года и он не подает никаких признаков увядания. Когда этот эвкалипт был еще небольшим, рядом с ним сфотографировались хозяева усадьбы. С тех пор сменилось несколько поколений, но та же семья – да еще с новым поколением той же семьи работников! – сохраняет свой дом в той же красоте, которую не оценит только слепой.
А рядом с семейной фотографией стоит местный гид Роза-Мария, которая позже устроила нам дегустацию их собственного «зеленого» вина «Казал гарсиа», очень популярного в Португалии и заграницей. Как-то в письме знакомого писателя я прочел, что в одном парижском доме он пил желтое сицилианское вино. Теперь я могу сказать, что под руководством Розы-Марии мы пили португальское «зеленое»-красное и «зеленое»-белое вино. Она сказала, что его лучше пить молодым. Видимо, чтобы дольше быть молодым.
Учитывая регулярную сменяемость поколений, хозяева построили специальный домик для новобрачных, для которых даже есть целая аллея – в день свадьбы ее усыпают лепестками всех растущих здесь цветов.
Люди позаботились не только о себе, но и о домашних животных. За домиком новобрачных есть домик для коз, где виднелись родители, а козлята остались внутри.
Как и положено в раю, тут есть лебединое озеро, где овдовевший лебедь долгое время не подпускал к себе ни одной кандидатки, но... одной повезло.
При всей любви к козам и лебедям, хозяева усадьбы не забыли и о себе. Это – их летняя резиденция, куда они приезжают из Лиссабона, пользуясь не только многочисленными покоями, но и домашней часовней.
А в винном погребе нашлась забавная диковинка: бутылка из-под русской водки, которую хозяин усадьбы получил в подарок в 1921 году и решил, что его вино должно производиться только в таких бутылках. Так и пошло.
13. Охотничий дворец
После того, как мы видели в Коимбре место упокоения первых португальских королей, было вполне естественным увидеть охотничий дворец последних королей в Бусаку, расположенный в горах. Он не случайно напоминает Кинта-де-Регалейра, поскольку их строил один и тот же архитектор.
Еще больше этот «кружевной» дворец напоминает песочные замки, которые строят дети на берегу моря. Сегодня он превращен в популярный отель, где португальцы любят устраивать свадебные церемонии, так что внутрь туристов не пускают... разве что одним глазком.
А в галерее – превосходные панно из «азулежу» с широким сюжетным диапазоном, от любовных свиданий до Васко да Гамы.
Но больше всего Бусаку славится своим волшебным лесом с гротами и прудами, который в XVII веке посадили монахи-кармелиты, верившие, что самые диковинные растения, привезенные со всего мира в эпоху Великих географических открытий – лучший способ общения со Всевышним. А в XX веке власти превратили монастырский лес в государственный лесопарк, поняв, что лучший способ общения с посетителями – плата за вход. Пешком все еще бесплатно, на велосипеде – два евро, на машине – пять, на минибусе – семь.
Лес начинается сразу за стенами дворца и нужно, по крайней мере, несколько свободных часов, чтобы по нему погулять. Но у кого есть эти часы?
14. Назад – в пещеры!
Наш «батальный» опыт не ограничился площадью в Порту и мы доехали до городка Баталья, славного двумя вещами – гротом и монастырем.
Грот называют «Пещерой монет», рассказывая легенду о разбойниках, которые ограбили богатого купца и, спасаясь от преследования, уронили в грот мешок с золотом. То ли сам купец упал в грот, так и не расставшись со своим мешком.
Героями более реальной истории стали два охотника, которые в 1971 году в погоне за лисой обнаружили подземные карстовые пещеры на разных уровнях. Вслед за ними грот тщательно обследовали геологи и спелеологи, оценив его важность для науки, а муниципальные власти Баталии еще быстрее оценили его важность для бюджета. Поскольку грот находился на частной земле одного из охотников, тот вложил свои деньги в его исследование, разработку и благоустройство, после чего благороднейшим образом передал его государству без всякой компенсации. Государство тоже проявило благородство, начав делиться с владельцем грота немалой выручкой от туризма.
По большому счету этот грот с причудливыми гроздьями сталактитов и кустами сталагмитов мало чем отличается от тех, которыми могут похвастаться разные страны – от Израиля до Гибралтара. Хотя на глубине в пятьдесят метров порой не менее увлекательно, чем на земле.
Нашим местным гидом был Данило, который признался, что у него есть еврейские корни. Насчет корней не знаю, а вот еврейское чувство юмора у него определенно есть. Про сталактит со сталагмитом, растущими навстречу друг другу, он сказал: «Они встретятся через 10000 лет. Если к тому времени кто-то из вас сюда приедет – вход бесплатный».
Самое забавное, что внутри грота легенда о потерянных деньгах нашла подтверждение. Чуть ли не в каждом озерце рассыпаны монеты. Но их вряд ли потерял разбойник или купец – скорее, щедрые туристы, привыкшие бросать деньги в фонтаны, бросают их и сюда тоже.
У каждого из причудливых залов, созданных природой, есть свое название: Каскад, Пастор, Детская, Озеро счастья, Фонтан слез, Вертеп, Свадебный торт и – веселее всего – Красный саммит, видимо, в честь недавней встречи Путина с Лукашенко.
Но все же в этот раз на земле было интереснее, чем под землей, потому что доминиканский монастырь Санта-Мария да Витория ошеломляет своей полыхающей или пламенеющей готикой.
Монастырь, в котором готика соединилась с «мануэлино» в настоящей каменной феерии, прославив на века португальскую архитектуру, стал национальным музеем и Пантеоном шести португальских королей, строивших его больше ста лет, начиная с 1385 года.
К нашему невезению именно в этот день музейные работники бастовали, так что монастырь можно было осмотреть только снаружи.
На память о великой баталии, где португальцы победили кастильцев, на площади перед монастырем остался сидеть на коне черный рыцарь по имени Нуно Альварес Перейра. Это под его началом была одержана победа, во славу которой построили монастырь. Рыцарь выглядел очень живописно на фоне ярко-голубого неба, которое казалось выложенным столь любимой в Португалии керамической плиткой.
15. Секрет короля
Окруженный крепостной стеной городок Обидуш – один из древнейших в Португалии: его основали еще кельтские племена. От римлян остались хорошо сохранившийся акведук и сторожевая башня.
Обидуш состоит всего из двух улиц, давая представление о принципах градостроительства в средние века. Входят и выходят через одни ворота.
К тому же главная улица выложена белыми каменными плитами, так что сбиться с маршрута невозможно.
А предпосылки к этому есть, потому что на каждом шагу, в сувенирном половодье, предлагают отведать все той же «жинжи», то бишь вишнёвки теперь уже не лиссабонского, а местного разлива. И вишенку просить не надо – у нас она была в комплекте, нанизанная на зубочистку. А поскольку напиток за один евро подают в шоколадных наперстках грамм на двадцать, то ими и закусывают.
Трехъязычная реклама вишневки опирается на короля, подразумевая, что Их Величество знали секрет рецептуры, по которой ягоды отмачивают в течении года, не добавляя при изготовлении ликера искусственных красителей и консервантов.
Но не вишневкой единой жив Обидуш, так же как Португалия – портвейном. Он уютен, наряден, полон цветов, мощеных дорожек и в то же время попрежнему готов к обороне.
И не только к обороне. Готовность к атаке видна в местном кафе, где сохранилось подобие тарана.
Казалось бы, городок так мал, что его можно обойти за полчаса. Можно, но зачем? Зачем торопиться в городе, где время остановилось еще в средние века. Не верите? А вы посмотрите на горожан.
«Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
Думаю, в Обидуше «милые» затруднятся ответить.
|