|
I. ГОЛЛАНДИЯ
1. Рука капитана
Испытанное в Амстердаме лет тридцать назад ощущение свободы и счастья вернулось в первую же минуту при виде каналов, мостов и домов необычайной узости под остроконечными, черепичными крышами с выступающими со ската лебедками. Здесь для крупногабаритных вещей окна заменяют дверь.
Свобода буквально разлита в воздухе – от свободы любви до свободы марихуаны. Прямо на трамвайной остановке сидела девушка и спокойно сворачивала «косячок». Она из того счастливого поколения, которому не ведомы запреты «Траву не мять» и «По траве не ходить». Поэтому толпы молодых людей преспокойно лежат на траве прямо в центре Музейного квартала, на площади перед Риксмузеем.
Между прочим, если посмотреть на Рикс именно с этой точки, нельзя не заметить его сходства с... амстердамским Центральным ж/д вокзалом, что неудивительно, поскольку их проектировал один и тот же архитектор Питер Кайперс, возродивший традиции готического церковного зодчества.
Рикс все так же огромен, прохладен и чарующе бесконечен, как в те дни, когда в нем собирались устроить церковь, но, к счастью, устроили музей. Конечно, у всех свои вкусы и привязанности, и Рикс забит настоящими сокровищами, но все же душа сразу летит на второй этаж к старым мастерам, где из зала в зал, по нарастающей, гремит гимн голландской живописи, где за грустящими женщинами Вермеера и весельчаками-пьяницами Халса начинается Рембрандт, которого видно издалека по толпе перед «Ночным дозором», чье официальное название «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбурга».
Если в Лувре настенная стрелка ведет к «Монне Лизе», в Риксе она не нужна – «Ночной дозор» помещен так, что в него буквально упираются все посетители. В отличие от 80-х, когда еще не наступила эра мобильных телефонов, сегодня это – просто бич: перед шедевром Рембрандта стоит чуть ли не заслон из людей, желающих сфотографироваться на фоне картины, чтобы по возвращении домой, ткнув пальцем в снимок, гордо сказать: «Я и Рембрандт».
Но картиной, которая причинила такой ущерб репутации и благополучию художника, лишив его клиентуры и дохода, дело не ограничилось: на шумной и развеселой площади Рембрандта, перед памятником ему самому, стоит бронзовый вариант, в точности воссоздающий все детали облика и экипировки солдат капитана Кока.
Причем обилие желающих сфотографироваться с ними привело к тому, что левая рука бравого капитана буквально отполирована до блеска миллионами рукопопожатий, и, кажется, ни в одном путеводителе еще не сказано, что только так наверняка сбудутся ваши самые смелые мечты.
Визит в Рикс логично закончился Ван-Гогом, чтобы перейти по соседству в его собственный музей – просторный, тихий и удобный. За долгие годы музей приобрел палитру Ван-Гога, его тюбики с красками и даже шкатулку с разноцветными мотками шерсти, на которых он экспериментировал с цветами. От обилия дурных репродукций и беспардонного использования картин Ван-Гога для рекламы утрачиваешь представление о буйной яркости его красок, будь то зеленые трещины в полу («Спальня в Арле») или желтизна маркизы в «Ночном кафе», о котором так дивно рассказано в «Письмах брату». Рекламируя «Тощий мост» в Амстердаме, его почему-то никогда не сравнивают с картиной Ван-Гога «Мост в Ланглуа», хотя сходство налицо, разве что свой мост он писал в Арле, признавшись брату Тео: «Я чувствую себя здесь прямо как в Японии».
Японская пара долго стояла перед «японскими вариациями» Ван-Гога, загадочно пересмеиваясь при виде иероглифов. Может быть, они имели такое же отдаленное отношение к японскому языку, как трудно различимые буквы в Библии, которую держит рембрандтовская «Пророчица Анна» – к древнееврейскому языку. Еще более это очевидно на его картине «Пир Валтасара» в лондонской Национальной галерее, где надпись на стене состоит из явной ивритской абракадабры. А в Риксе было забавно то, что оказавшаяся рядом израильтянка тоже обратила внимание на знакомый квадратный шрифт и сказала мужу: «Ани хошэвет, ше зэ иврит» («Я думаю, это – иврит»). На что моя жена машинально кивнула: «Нахон» («Верно»), чему обе очень удивились.
А вот – сразу две копии «Подсолнухов» (рядом с ними тоже принято фотографироваться) и целая серия автопортретов, как результат мучительного авторского изучения и постижения лица, которое с тех пор маячит даже на рекламе автомобильных покрышек и на вывеске пивной.
Но при все красотах музея Ван-Гога не пропустите его соседа – городской музей современного искусства Стеделек, где собрана отменная коллекция: от Моне и Ван-Гога (там осталась еще одна картина из тех двухсот, которые когда-то хранились здесь до появления отдельного музея) до Пикассо, Сутина, Шагала, русского авангарда (Кандинский, Малевич, Розанова) и немецкого экспрессионизма («Голубой всадник»). А рядом с ними – «Олень» Осипа Цадкина.
Музей был полупустым. Растерянного вида женщина громко спросила служителя, указывая на картину Пикассо: «Это – подлинник?» Японец фотографировал шагаловский «Автопортрет с семью пальцами» и недоуменно рассматривал надпись на идише «Россия–Париж». А потом перевел взгляд и фотоаппарат на «Скрипача» с желто-зеленой скрипкой. Интересно, о чем думал молодой японец, разглядывая старого еврея ростом выше колокольни среди покосившихся примет исчезнувшего мира.
В нашем случае музей сыграл роль спасательного круга, т.к. неожиданно пошел ливень и музейное кафе стало лучшим укрытием для голодных туристов. Правда, бифштекс был маленьким, зато яблочный штрудель – большим.
2. Велосипедная страна
Амстердам – не только свободный, но очень вольный и веселый город. Если уж Тель-Авив называют «городом без остановки», Амстердаму этот титул надо было присвоить в первую очередь. Такое ощущение, что на здешних улицах и площадях, в барах, кафе, ресторанах и пивных гуляют с утра до ночи и с ночи до утра. Куда ни заглянешь, всюду полно людей, которые выпивают, закусывают и смеются. Причем, в одном месте они делали это под табличкой... «Политбюро» (!)
И, конечно, прежде всего в глаза бросаются велосипедисты. Голландия – велосипедная страна, обогнавшая все прочие в борьбе за экологию. Не знаю, как там по количеству автомашин на душу населения, но то, что у каждого голландца есть велосипед – это точно. Этих велосипедистов не просто много – их стаи, полчища, мириады, и все они несутся по ровной и гладкой поверхности своей земли. На них нет никаких касок и шлемов, и, тем не менее, число ДТП здесь минимально. К тому же климат, как и рельеф местности, располагает к тому, что велосипедист не превратится в лужу пота еще до того, как доедет до места. Студенты и монахини, секретарши и автомеханики, инженеры, кассирши и финансисты, старички и старушки мчатся по своим особым дорожкам в полной уверенности, что пешеходы шарахнутся в сторону, и у них даже есть свои собственные светофоры с изображением велосипеда. Король и тот ездит на работу на велосипеде, подавая личный пример тем подданным, которые по разным причинам все еще не пересели с четырехколесного транспорта на двухколесный. Так же просто решена и проблема с детьми: к велосипеду прикреплен короб со скамейкой, где и сидят малыши, которых родители везут в ясли и в детсад.
Побывав в Голландии, Карел Чапек выявил влияние велосипеда на национальный характер: «Человек на велосипеде привыкает заботиться о себе и не путаться под колесами других велосипедистов; он ждет удобного случая и тотчас нажмет на педали, как только перед ним окажется пядь свободного пространства (...) велосипед устанавливает между людьми известное равенство (...) воспитывает в них любовь к тишине...»
Город забит велосипедами. Причем, как с людьми, так и без людей. Порой совершенно непонятно, то ли эти велосипеды привязаны, то ли брошены.
Говорят, что новые велосипеды часто крадут, поэтому граждане предпочитают ездить на старых, с которыми не жалко расстаться. Рядом с ж/д вокзалом есть специальная парковка для двух тысяч велосипедов, но разве с этим может возникнуть какая-то проблема?
Кроме экологии, велосипед поддерживает голландцев в отличной спортивной форме, да и как же иначе, если они ежедневно крутят педали: здешние мужчины и женщины любого возраста стройны, сухощавы, а их выправке могут позавидовать как профессиональные солдаты, так и арабки, носящие на голове тазы и кувшины.
По степени популярности за велосипедами идет трамвай, любимый самими голландцами и туристами, которые, приобретя проездной (и на автобус тоже), могут кататься на нем по всему городу целый день по шестнадцати маршрутам, многие из которых начинаются и заканчиваются у Центрального ж/д вокзала. Так что, попав не в то место, садитесь на трамвай, возвращайтесь к вокзалу и начинайте прогулку сначала.
В некоторых трамваях, в самой середине, в отдельной будке сидит человек, сильно похожий на кассира, хотя деньги за билет или проездной все равно платят водителю. Что же делает этот, в будке? Отвечает на вопросы туристов. К туристам голландцы относятся с редкой доброжелательностью, радушием и всегдашней готовностью помочь, что делает пребывание в их стране еще приятнее. Кстати, не удивляйтесь вопросу в музейных кассах «Из какой страны вы приехали?» Им это нужно для статистики.
Не могу не привести очаровательный совет из путеводителя: «Гуляя по улицам Амстердама, не стесняйтесь заглядывать в окна. Здесь это не считается неприличным. Наоборот – жители города не вешают шторы, чтобы прохожим было удобнее рассматривать их жилище. В старые времена считалось, что честным людям скрывать нечего, а если прячешься за тряпкой – значит, нечист на руку. Вот и по сей день выставка жизни в окне – одна из любимых забав голландцев».
3. На воде и на суше
В Амстердаме определенно нельзя заблудиться, потому что четыре главных радиальных канала всегда служат указателями общего направления, да и других указателей тоже хватает. Но для начала, чтобы познакомиться с городом, лучше всего сесть на застекленный прогулочный катер, который провезет по всем каналам с ауди-гидом на девяти языках, включая русский. Правда, как раз русский перевод оказался совершенно комическим в исполнении какой-то пары кривляк, которые, среди прочего, сообщили, что «в Риксмузее есть Ван-Гог и другие артефакты».
Но даже это стало сущей ерундой по сравнению с волшебством самих каналов, по которым плавают не только туристические катера, но также утки с лебедями, водные велосипеды и моторные лодки с... шампанским. Как? А так: заказываете на свою компанию моторку с капитаном или без, но с обязательным ведерком, в котором охлаждается шампанское, а на столике, накрытом белой скатертью, стоят бокалы и легкая закуска. И плывете себе среди этой оглушительной красоты под кряканье уток, возлежите на кожаных сиденьях как римские патриции, и, как они же, поднимаете бокалы во славу хорошей жизни, благосклонно кивая тем, кто завистливо машет вам с мостов. А тем временем катер проходит мимо плавучих домов, которых здесь насчитывается несколько тысяч, и где преспокойно живут люди, окруженные геранью, домашними животными и птицами, и палисадниками. Урегулировав уровень воды плотинами и дамбами, голландцы не боятся наводнений.
Как чудесно увидеть весь город снизу, когда эти узкие дома с декоративными фасадами, прилепившиеся друг к другу, кажутся чуть ли не разноцветным частоколом, окружающим сушу, которую люди с таким трудом отвоевали у воды. Мы привыкли к тому, что дома отделены улицами и дворами, между домами есть обязательная мостовая с тротуарами, а тут все эти функции выполняют каналы или «грахты». Они рассекают Амстердам таким образом, что множество домов стоит прямо у воды, отражаясь в ней. В прошлые века это делалось для удобства купцов, которые могли получать товары с лодок и судов прямо у своих дверей, что называется «с доставкой на дом».
И каким-то странным образом чуть ли не у каждого из пятисот каналов вам покажут «самый узкий дом в Амстердаме», «самый узкий дом в Голландии», а то и «самый узкий дом в мире». Во всяком случае белый дом на фотографии, известный как «дом кучера Триппа», вошел в историю после того, как богатый купец-оружейник Хендрик Трипп (заказавший Рембрандту портрет своей дочери Марии) услышал, как его кучер вздыхал: «Ах, если бы у меня был дом шириной хотя бы со входную дверь дома моего хозяина!» И его мечта сбылась. Никто не знает, как звали кучера, но все знают, где находится его дом.
Размеры этих домов объясняются тем, что налог на земельные участки был очень высок, поэтому фасад делали предельно узким, а основную застройку вели в глубину, стараясь расширить верхние этажи, от чего вместе с деформацией песчаного грунта некоторые из домов наклонились вперед и остались в таком «пизанском» состоянии на долгие годы.
Вдоль каналов хватает роскошных особняков трехсотлетней давности, одни из которых превращены в музеи (театральный, этнографический и даже сумочный), а другие – в отели. Разве что в этих отелях по понятным причинам нет лифта, и не каждому по силам взобраться с чемоданом на верхний этаж. Хотя... может, попросить хозяев поднять багаж лебедкой?
Рядом с архитектурной стариной «золотого века» в Амстердаме есть и весьма оригинальные современные здания, будь то оффис-«балка», музей кино или научно-морской музей «Немо» с его коллекцией географических карт и глобусов всех времен.
Лучшей рекламой «Немо» служит самый старый парусник «Амстердам», принимавший участие в морском походе Ост-Индской компании. Правда, это – не затонувший оригинал, а копия.
Недалеко от развеселого портового квартала Зеедек, где по ночам гуляют моряки из разных стран, стоит Башня плача. У кого – Стена, у кого – Башня. Она названа так потому, что на ней-то и рыдали безутешные морячки, провожая мужей в далекое плаванье и посылая им прощальный привет.
Вернувшись на сушу, стоит присмотреться к тому, с какой фантазией декорированы парапеты.
А во время прогулки по городу можно принять участие в репетиции оркестра
или зайти в один из амстердамских двориков, чтобы ахнуть от того, что там можно найти.
4. Уважайте работников секса
Знаменитая улица Красных фонарей – на самом деле, не улица, а целый квартал, занимающий около четверти кв. км., который амстердамцы прозвали «Де-Вален» или «Де Валесез» («стеночки») – в память о городских стенах, за которыми уже с XIV века поселились первые проститутки.
Квартал уютно укрылся за «Гранд-отелем Краснапольского», чью фамилию почему-то пишут через второе «а». Там такие же каналы, мостики и узкоплечие дома, как и во всем городе, но погоду делает сладкий аромат порока, витающего над этим людным местом с его переулками и закоулками, секс-шопами, музеем секса и кофейнями, где торгуют марихуаной, и где толпы людей хотят увидеть «это» своими глазами.
Тридцать лет назад «это» было в витринах – настоящих магазинных витринах, в которым вместо товаров и манекенов сидели живые разноцветные женщины и в ожидании клиентов занимались самыми будничными делами: смотрели телевизор, читали, вязали, пили кофе. Сегодня витрин больше нет – остались своего рода застекленные душевые кабинки с кафелем и пыльными бордовыми шторками, в которых стоят полуголые труженицы секса старше 21 года (как требует новый голландский закон о легализации проституции), улыбаясь ошалевшим мужчинам из всех стран мира. Таких кабинок насчитывается около трехсот. Женщин по-прежнему запрещено фотографировать, но разрешено на них глазеть, к чему они, похоже, привыкли. Обмен улыбками, подмигивание, несколько заманчивых жестов и дверь открывается для быстрых переговоров. Нет, так нет, а если да, клиент входит, шторка задергивается, время пошло. Здесь самое лучшее место для понимания девиза «Время – деньги».
Вы спросите, а как женщины? Они по-прежнему разноцветны, но работа на конвейере не проходит даром. Впрочем, это – не музей, сюда приходят за другим, так что некая потрепанность живого товара вовсе не смущает потребителей. За безопасностью женщин в оба глаза следят серьезные ребята, с которыми лучше не связываться. Именно здесь можно встретить таких криминальных типов и деклассированных элементов, которых тоже надо было бы выставить на всеобщее обозрение в душевых кабинках.
По вечерам, когда темнота скрывает ободранность домов, мусор в переулках и затхлую воду в каналах, а вокруг вспыхивают красные фонари, квартал становится просто романтическим, разве что у этой романтики есть четкий тариф.
Деловое предложение: вывесить меню с обозначением всех услуг и расценок, со скидками в дневное время и комплексной ценой за групповое обслуживание.
Но это еще не все: если сесть на лавочку спиной к входу в Старую церковь, в глаза обязательно бросится что-то блестящее на булыжной мостовой. Чтобы поверить своим глазам, надо подойти поближе. Еще ближе. Нет, не с этого ракурса. А вот теперь правильно.
Появление такого бронзового фрагмента около церкви кто-то сочтет богохульством, но, во-первых, 42% населения Голландии составляют атеисты, а, во-вторых, повторяю, Амстердам – вольный и веселый город, чей озорной дух проявляется и в такой форме. Возможно, женская грудь на мостовой работы Роба Ходжсона стала элегическим воспоминанием о тех далеких временах, когда именно здесь бродили в поисках клиентов самые дешевые городские проститутки. Если так, становится гораздо понятнее не только резон, но и запредельная терпимость голландцев, поставивших в 2007 году прямо перед той же церковью «Красотку» – памятник проститутке, стоящей в дверном проеме, голландского скульптора Элс Риерсы с табличкой «Уважайте работников секса всего мира».
5. Прогулка по гетто
Трехэтажный дом Рембрандта с зеленой дверью и зелеными ставнями, который ему пришлось продать, спасаясь от кредиторов, стоит как раз на границе еврейского гетто – там, где в 20-х годах XVII века поселились несколько тысяч евреев, бежавших от испанской и португальской инквизиции.
Здесь-то и понимаешь, что Рембрандту не надо было тратить время и силы на поиски натурщиков для библейских персонажей, потому что они были его соседями. Ему было достаточно выйти из дома и пригласить в студию седобородого еврея с вековой печалью в глазах, чтобы превратить его в короля Шаула, плачущего от звуков арфы Давида, тоже написанного с одного из обитателей гетто.
Исходя из того же предположения, понимаешь, кто остался на портретах разных стариков, «Архитектора» и даже Гомер напоминает все тот же типаж.
Известно, что в окружение Рембрандта, кроме его домашнего врача Эфраима Бонуса, входил живший напротив первый еврейский печатник в Амстердаме, неутомимый апологет иудаизма Менаше Бен-Исраэль, которого художник обессмертил, написав его портрет и сделав четыре офорта для его религиозно-мистического трактата «Камень славы».
Лучшему пониманию Рембрандта способствует такой раритет, как восторженное эссе Пастернака-отца «Рембрандт и еврейство в его творчестве» (изд. Зальцман, Берлин, 1923), вышедшее однотысячным тиражом с номером 322 на моем экземпляре. Эту тоненькую книгу автор заканчивает такими словами: «...и поныне еще ни в еврействе, ни вне его среди воспевших еврейство не было более «еврейского» художника, чем великий Рембрандт».
Внимательно изучая еврейский быт и традиции, Рембрандт наверняка не раз бывал в Португальской синагоге неподалеку от своего дома, ставшей с тех пор одной из достопримечательностей Амстердама, за вход в которую даже евреям приходится платить 6,5 евро. А по субботам эта синагога не работает.
Но, при всей роскоши синагоги, в которой ярко горят свечи, поскольку туда до сих пор не провели электричество, в бывшем гетто Амстердама, ставшем сегодня известным на всю Европу блошиным рынком «Ватерлоо», вас поджидает встреча с не менее знаменитым современником Рембрандта. Если от его дома спуститься вниз по перпендекулярной улице вдоль канала Званенбургвал, рядом с мостиком уже издалека виден памятник, установленный в 2008 году.
В этом месте родился Спиноза. В Гааге бронзовый Спиноза сидит, в Амстердаме стоит. Его одеяние усеяно большими и маленькими птицами, которые по замыслу голландского скульптора Николаса Дингса символизируют мультикультурное общество Амстердама, а полированный гранитный шестигранник – остроту ума Спинозы, чьи слова и сегодня надо было бы выбить на стенах парламентов всех стран мира: «Цель государства – свобода». Самому же Спинозе его стремление к свободе обошлось очень дорого, потому что ортодоксальные соплеменники, возмущенные его сомнениями в подлинности Танаха и попытками понять природу Божественного, отказались признать за ним право на свободу мышления. Не сумев убить 23-летнего философа, они подвергли его анафеме: «По произволению ангелов и приговору святых мы отлучаем, изгоняем и предаем осуждению и проклятию Баруха д’Эспинозу (...) Да будет он проклят и днем, и ночью. Да будет проклят, когда ложится и когда встает от сна. Да будет проклят при выходе и при входе! (...) никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какую-либо услугу, ни проживать с ним под одной кровлей, ни стоять от него ближе, чем на четыре локтя, ни читать ничего им составленного или написанного».
РАЗМЫШЛЕНИЯ У ПАМЯТНИКА СПИНОЗЕ
Еврейской памяти заноза
Все колет, сколько бы ни жил.
Но как же все-таки Спиноза
Бойкот раввинов пережил?
Коптит и тлеет жизни проза,
Веревки вьют из наших жил.
Но как же все-таки Спиноза
Бойкот раввинов пережил?
Пришли жаре на смену грозы,
И ливень город обложил.
Но как же все-таки Спиноза
Бойкот раввинов пережил?
Парик, жабо, без позы поза,
Печалью тронуты уста.
Стоит себе Барух Спиноза,
От философии устав.
6. Божья обитель
К месту нахождения Бегинажа или католической богадельни можно подойти с двух сторон – из переулка по диагонали от конной статуи принцессы Вильгельмины на ул. Рокин, если стоять к ней спиной,
или, идя от площади Дам по длинной торговой улице Калверстрат, дойти до переулка между домами № 130 и 132, откуда виден главный вход, открытый с 8.00 до 17.00.
Часы доступа становятся понятны, когда входишь внутрь этой уникальной институции, существующей более шестисот лет и окруженной высоким забором от любопытных глаз. Отменное архитектурное решение закрытого пространства, в котором кольцеобразно расположены сорок семь кирпичных домов с церковью посредине, гарантирует обитателям полное уединение. Самый старый дом датируется второй половиной XV века,
остальные, отстроенные после пожара – началом XVII века.
Здесь, в тишине и покое, живут в домах с садиками девяносто три одиноких старушки, которым дано провести остаток жизни в подлинно райских условиях. В средние века подобным образом монастыри решали жилищно-бытовые проблемы женщин, чьи мужья ушли в крестовые походы, а позже монастырскую помощь сменила филантропия и муниципальная забота о престарелых, неимущих гражданах. Двести лет подряд власти протестантского Амстердама вели борьбу с католиками, но при этом не тронули Бегинаж, сохранивший по сей день свою автономию.
Рано утром там не было ни души, и только из капеллы доносились звуки органа, отрезая шумный город со всеми его заботами, соблазнами и грехами. Девяносто три старушки не должны думать о тяготах бытия, а только выращивать цветы в своих садиках и молиться, наслаждаясь уютом этого рая и навсегда налаженной жизни.
Если вы возвращаетесь из Бегинажа по ул. Калверстрат в сторону пл. Дам, обратите внимание на стену с карильоном – колоколами разной величины, которые ежечасно вызванивают чудную мелодию, а в окошках появляются фигурки рыцарей.
История гонений на голландских католиков не ограничивается только Бегинажем. В Амстердаме есть еще одно место, которое надо посетить, ибо там все необычно, начиная с названия дома-музея «Господь наш на чердаке».
Под этим названием известен бывший дом купца Яна Хартмана, который при ближайшем рассмотрении оказался хорошо законспирированной католической церковью в миниатюре. По сути дела, это – совершенно уникальная церковь со своей собственной архитектурой. Внизу – кухня с подсобными помещениями и чудесной кафельной плиткой синего цвета, потом начинаются головокружительно крутые узкие лестницы, одна из которых похожа на корабельный трап, тем более, что при отсутствии перил приходится держаться за толстенный канат, потом – клетушка для исповедальни, а на чердаке – узкий, богато обставленный зал с галереями, способный вместить до двухсот человек.
Вывод: дело не в размере храма – Богу хватает и чердака.
7. Дом Анны Франк
Этот дом по адресу Принценграхт, 263 известен во всем мире, как и короткая жизнь одной из его обитательниц.
Сюда обязательно надо прийти. И не бойтесь длинной очереди.
Во-первых, это время можно использовать для чтения знаменитого «Дневника» и размышлений о поразительной проницательности маленькой девочки, сумевшей понять то, чего не поняли миллионы взрослых.
Во-вторых, можно внимательно рассмотреть сам четырехэтажный дом у канала, который почти не изменился с 1635 года.
В-третьих, вокруг всегда можно увидеть нечто интересное.
В-четвертых, можно заглянуть в соседнюю Вестеркерк – ту самую церковь, где в общей могиле для бедных похоронен Рембрандт, и чьи колокола слышала в убежище Анна Франк. Это и стало поводом для того, чтобы поставить за церковью ее статую голландского скульптора Мари Андриессен, известной своими работами по увековечиванию памяти жертв Катастрофы.
В-пятых, в течение часа есть все шансы на то, что вы попадете внутрь.
Вход в убежище остался таким, каким он и запомнился: закрывавшаяся изнутри на крюк потайная дверь, замаскированная вращающимся стеллажом, на чьих полках все еще стоят папки из конторы Отто Франка. За этой дверью начинается само убежище, где двадцать пять месяцев скрывались, жили, замирали от страха, ссорились, мирились и надеялись восемь человек: чета Франк с дочерьми Марго и Анной, чета Ван-Пелс с сыном Петером и дантист Фриц Пфеффер.
В сравнении с тем, что было раньше, главным и очень важным дополнением стали ауди-материалы с голосами выживших, и прежде всего – телеинтервью самого Отто Франка: «Большинство родителей не знает своих детей (...) Я знал, что Анна ведет дневник, но пока я его не прочел, я даже не мог себе представить всю глубину и остроту ее мыслей, которые порой были очень критичны». Последнее, видимо, касалось тех страниц, где Анна писала о своих напряженных отношениях с матерью, которые отец изъял до публикации, и они появились в печати только полвека спустя.
Другие голоса, идущие вслед за посетителями из комнаты с комнату, из отсека в отсек, принадлежат двум женщинам – Мип Хис-Сантрушитц и Беп Фоскёйл, и двум мужчинам – Йоханнесу Клейману и Виктору Кюглеру. Первые трое были сотрудниками Отто Франка, четвертый – его компаньоном. Это они помогли восьми евреям продержаться два года, обеспечивая их продуктами, одеждой, газетами и журналами. Христианская церковь нередко причисляет к лику святых за всякие чудеса, тогда как эти четверо голландцев были подлинно святыми людьми, которые ежедневно жертвовали своей жизнью, выжили в лагере после ареста и были причислены к Праведникам народов мира иерусалимским музеем Яд-Вашем. Как вспоминала Мип: «Однажды господин Франк вызвал меня к себе в кабинет, сказал, что он с семьей уходит в убежище, и спросил, смогу ли я им помогать. Я ответила: «Что за вопрос?! Конечно, да».
Она и нашла в разгромленном гестаповцами убежище дневник в матерчатой обложке в красную клетку, несколько школьных тетрадей и разрозненные листы, исписанные с обеих сторон. Все это Мип передала Отто Франку, который опубликовал «Дневник» своей дочери в 1947 году на голландском языке, а через пять лет книга вышла в английском переводе под названием «Дневник молодой девушки». Проданный в количестве 30 миллионов экземпляров, «Дневник» оказался на втором месте после Библии, намного опередив Шекспира. Его перевели на 67 языков, неоднократно инсценировали и экранизировали, и включили в школьную программу разных стран. Но об этом автор «Дневника» так и не узнала, умерев от тифа в концлагере Берген-Бельзен в марте 1945 года за считанные недели до освобождения.
Импортер специй и представитель немецкой компании по производству пектина, Отто Франк был очень деловым человеком, который, почуяв опасность, построил в задней части дома полноценную меблированную квартиру с коврами, диванами, кухней, ванной и туалетом. На обоях все еще приклеены фотоснимки кинозвезд из коллекции Анны. Лежат под стеклом принесенные друзьями-голландцами журналы «Кино и театр», и молитвенник на немецком и иврите, который девочка неохотно читала по требованию матери.
У восьмерых евреев были все шансы выжить и выйти на свободу. Но удалось это только Отто Франку, который, взяв в руки дневник своей дочери, испытал самое сильное потрясение после Освенцима.
Кто же их выдал? Кто донес на них в гестапо? Как уверяет музейный буклет, «несмотря на различные расследования, проведенные после войны, предатель так и не был установлен». Тем не менее, историки и исследователи назвали два имени предполагаемых предателей: работник фирмы Франка, голландский нацист по имени Антон Ахлерс и уборщица на складе Лена Хартог. Кто-то из них позвонил в гестапо 4 августа 1944 года, рассчитывая на обещанное вознаграждение.
Пять комнат с глухо завешанными окнами на третьем и четвертом этаже остались пустыми по желанию Отто Франка, и его можно понять: от них веет не только безлюдьем и холодом, но почти физическим осознанием того, что шесть миллионов жильцов других домов и квартир никогда больше туда не вернулись. Правда, все это не помешало амстердамскому муниципалитету потребовать от Франка-старшего и других голландских евреев, уцелевших в лагерях, оплатить счета за газ и электричество, которыми пользовались захватившие квартиры нацисты и их голландские пособники.
Звонят колокола соседней церкви, те самые, которые слышала Анна Франк, и звенят в ушах ее слова из самой длинной записи во вторник, 11 апреля 1944 года: «Кто наложил на нас эту ношу? Кто отметил нас, евреев, среди других народов? Кто заставил нас так страдать во все времена? Бог сотворил нас такими и Бог нас спасет. И если мы вынесем все страдания и все-таки останемся евреями, то мы, может быть, из обреченного народа станем примером для всех (....) Мы не можем быть только голландцами, англичанами, вообще гражданами какой-нибудь страны, мы при этом должны еще оставаться евреями, и мы останемся ими».
А для цитаты при входе выбраны другие слова: «Когда-нибудь кончится эта ужасная война, и мы снова станем людьми, а не только евреями».
Никого из героев «Дневника» больше нет в живых. Последней в 2010 году ушла Мип. И в том же году буря свалила старинный каштан, который тоже вошел в «Дневник», так что сегодня никто не увидит «дерево Анны Франк».
Зато колокола Вестеркерк все звонят и звонят. И никому не придет в голову спросить, по ком.
8. Во славу железной дороги
Начнем с того, что для путешествия по благословенной Голландии не нужна машина. Для этого есть поезда. Быстрые, удобные, кондиционированные и чистые, одноэтажные и двухэтажные, они настолько точно ходят по расписанию, что по ним можно проверять часы. На перроне есть электронное табло с точным временем прибытия поезда, в чем можно не сомневаться. И, если на табло написано, что поезд отходит в 8.53, это означает, что его не будет ни в 8:50, ни в 8:55. Он подойдет в 8:51, чтобы собрать пассажиров и ровно в 8:53 двинуться в путь.
Поэтому при отправлении, прибавив ходу, всегда можно успеть на поезд, потому что он никогда – никогда! – не уйдет раньше положенного времени.
На том же табло, кроме указания платформы, с которой уходит поезд, перечислены все остановки, и бегущая строка дает возможность лишний раз убедиться, что вы сели туда, куда нужно. В вагоне тоже есть экраны с названиями остановок, что особенно облегчает передвижение иностранцам. Им только надо усвоить несколько несложных правил.
Правило № 1. Если вы не успели купить билет на вокзале, где нет автоматов, это можно сделать у контролера, который, тоже как часы, появляется в вагоне в первые же минуты.
Правило № 2. Удешевленные билеты во второй класс подразумевают, что вы сядете в вагон, на котором написано 2, а не 1.
Правило № 3. В голландском поезде есть «вагон тишины». Что это такое? Самый обычный вагон, разве что на окне написано «Просьба соблюдать тишину». Вы спросите, в каком смысле? В самом прямом. Молчок. Ни слова. Ни звука. Никаких разговоров. Сколько едете, столько молчите. Натурально, в этот вагон садятся исключительно любители тишины, читающие книги и газеты, занятые своими компьютерами или просто желающие поразмышлять о всякой всячине без помех со стороны разговорчивых пассажиров. Если же вы, сев в такой вагон, осмелитесь нарушить запрет, вас немедленно призовут к порядку, нарушив тишину самым грубым образом.
Надо сказать, что и в других вагонах обычно тихо, разве что завалится толпа туристов или попадется крикливая мамаша с детьми. Тихо даже во время штурма вечернего поезда в час пик. Не найдя свободного места, люди молча стоят, не выражая никакой ненависти к тем, кто сидит. И среди них были две явно обеспеченные пары в вечерней одежде, которые ездили развлекаться на уикэнд именно на поезде, чтобы воспользоваться 50% скидками на ж/д билеты.
Вот на таком поезде мы и отправились в Гаагу.
Но прежде чем сказать несколько слов о Гааге, хочу раз и навсегда разрешить спор, который идет в интернете не только на русском, но и на английском языке: можно ли поехать из Амстердама в Гаагу с заездом в Дельфт и как вернуться в Амстердам? Неверная постановка вопроса сразу вводит в заблуждение, предполагая, что Дельфт почему-то отрезан от ж/д, поэтому из Гааги надо ехать туда трамваем, на нем же возвращаться в Гаагу и уже оттуда – в Амстердам.
Все это – полная ерунда. Вернуться в Амстердам можно откуда угодно и когда угодно теми же замечательными голландскими поездами, которые ходят часто и стоят совсем недорого. Так что, купив билет Амстердам-Гаага туда и обратно, и посмотрев Гаагу, вы садитесь на поезд, через 10 мин. оказываетесь в Дельфте, а после его осмотра снова садитесь со своим билетом на любой поезд, идущий в Амстердам или проходящий через него.
Настоящий вопрос в другом: стоит ли совмещать Гаагу и соседний Дельфт в один день?
Технически, если времени в обрез, это можно сделать, промчавшись с раннего утра по Гааге и, едва дыша, прискакав в Дельфт, чтобы потом сказать: «Был и там, и там». Но, поверьте, этого не стоит делать. Гаага заслуживает отдельного дня и Дельфт – тоже. Увы, по незнанию мы совместили и толком не увидели Гаагу, потому что торопились в Дельфт, где были свои рано закрывавшиеся соблазны. Не повторяйте нашей ошибки.
9. Как впасть в детство
При всех разговорах о маленьком городе Гаага достаточно велика, чтобы поездки в разные концы заняли не менее половины дня, а то и больше. Мы были там в субботу, когда был закрыт Дворец мира, превращенный в Международный суд, а самое большое расстройство состояло в том, что знаменитый музей Маурицхёйс безнадежно закрыт на реконструкцию, из-за чего не состоялось наше свидание со старыми мастерами.
Тем не менее, прогулка по городу была славной, начиная с необычной скульптуры рядом с ж/д вокзалом, на которой нет никаких опознавательных знаков, но издали лицо черного гиганта с сиамским близнецом чем-то неуловимо напоминает Пушкина.
Отдавая дань международному статусу Гааги, там понастроили небоскребы, которых почти нет в Амстердаме, но между ними все же не теряются любопытные дома.
В великолепном дворцовом комплексе Бинненхоф, где заседает парламент и находится кабинет премьер-министра, было пустынно, что сделало его еще очаровательнее, а его дворы, арки и переходы – еще романтичнее.
А на улице к нам вперевалку подошла совсем не пугливая чайка. Правда, она отказалась съесть курагу (которую тут же уволокла ворона), зато согласилась показать, какой у нее размах крыльев.
Однако поездка в Гаагу будет надолго связана не столько с красотами домов и дворцов, сколько с посещением парка Мадуродам, куда от вокзала идет трамвай № 9.
Мадуродам это – «мини-Голландия», где под открытым небом построен целый город из семисот пластмассовых макетов зданий и сооружений со всех уголков страны в масштабе 1:25. В результате любой собор и колокольня превращаются в игрушечные домики, на которые смотришь не снизу вверх, а сверху вниз. Именно здесь каждый наверняка почувствует себя Гулливером в стране лилипутов. Да вы сами посудите!
Название Мадуродам объясняется с первых же шагов. Во время войны 29-летний юрист Джордж Мадуро входил в голландское Сопротивление, сражался с нацистами и погиб в Дахау в 1945 году. Его родители дали деньги на строительство парка.
Здесь можно увидеть все, о чем уже говорилось ранее и что составляет славу Амстердама – от королевского дворца на пл. Дам до Рикса и, конечно, все каналы, по которым плывут маленькие лодочки, а по реке – корабли. Их можно привести в действие карточкой активации и таким же образом устроить автогонки. Маленькие самолеты приземляются в аэропорту, а по ж/д идут игрушечные поезда. Вокруг – сотни крохотных человечков и крохотных, но настоящих деревьев (не выше 60 см), которые регулярно подстригают. Архитекторы-ландшафтники не забыли даже о садовой скульптуре.
А поскольку миниатюрные копии зданий и сооружений, в самом деле, воспроизводят оригиналы со всей Голландии, рядом с каждым макетом установлена табличка с названием объекта и точным расположением данного города на карте страны.
Кроме того, здесь детей учат, как строить дома, используя для этого «лего» или старый верный «конструктор».
Между прочим упомянутые карточки, выдаваемые вместе с билетами, позволяют по ходу движения активировать установленные на дорожках компьютеры и услышать самые разные истории в виде комиксов, делающих все сложное простым и доступным даже для детей. Не думаю, что Дворец мира вызовет такую же радость, как Мадуродам.
Только здесь можно впасть в детство самым безопасным и веселым образом.
10. Тайны Вермеера
Пока в Дельфте не закончат стройку у вокзала, приезжать туда не очень приятно. Сначала тебя посылают в одну сторону, потом – в другую, потом стрелка выводит на пустырь, где все перекопано, а стоит повернуть по другой стрелке, как натыкаешься на кладбище велосипедов.
Но все это – временные трудности, которые продолжаются не более четверти часа, пока не доходишь до центра города. А там начинаются чудеса.
В отличие от сонной Гааги, где утром на улицах было относительно мало людей, в Дельфте яблоку негде было упасть – еще и по той причине, что на знаменитую субботнюю барахолку у канала съезжаются люди со всей округи.
Как и во многих голландских городках, здесь тоже можно сесть на катер и проехать по каналам. Если бы мы это сделали, то почти наверняка успели на Королевскую фабрику дельфтского фарфора, чей бело-синий фарфор стал образцом для русской гжели. Почему катер, а не автобус? Потому что в Дельфте, похоже, копают не только у вокзала, но и в других частях города, так что до фабрики проще добраться по воде, чем по суше. Но и на суше, сказать правду, в самом центре тоже торгуют тем же самым фарфором.
А вот с другой целью приезда в Дельфт получилось не совсем так, как хотелось. Здесь есть Центр Вермеера, да и где же ему еще быть, если именно в этом городе родился и умер Йоханнес (Ян) Вермеер-Дельфтский.
Но в его Центре нет ни одного оригинала, т.к они давно рассеяны по музеям и художественным галереям всего мира. А что же есть? Репродукции в сопровождении психоанализа в попытке понять этого загадочного художника, о котором так мало известно.
Если поверить, что на картине «Сводница» мы видим автопортрет Вермеера, он был очень недурен собой. И наверняка нравился женщинам, которых так много на его картинах. А, может, это одна и та же женщина, которая в одном и том же интерьере получает, читает и пишет бесконечное любовное письмо? Но как же она хороша и как светится то прядь волос, то щека, то сережка. И свет всегда льется с левой стороны.
От самого Вермеера не осталось никаких писем, да и современники были весьма скупы в описании его внешности, жизни, привычек. Толком даже неизвестно, учился ли он где-нибудь или был самоучкой. И это при том, что его избрали деканом гильдии Св. Луки, объединявшей местных художников, которые регулярно выпивали в том самом доме, где расположился Центр Вермеера.
Уцелело всего 34 картины дельфтского кудесника – капля в море по сравнению с 700 картинами Рембрандта. Но, повидимому, это объясняется не праздным образом жизни художника, а его занятостью мирскими делами и заботой о пропитании пятнадцати детей (!) К тому же он продолжал отцовскую торговлю картинами, да еще помогал матери содержать трактир. Где уж тут следовать древнему девизу «Ни дня без черточки», который в XX веке превратился в «Ни дня без строчки».
В судебном прошении о списании долгов своего скоропостижно скончавшегося мужа жена Вермеера описала его последние дни: «... во время разрушительной войны с Францией он не только не мог продать хоть что-то из своих картин, но также, к своему большому ущербу, остался с картинами других художников, которыми он торговал. В результате, страдая от бремени забот о своих беспомощных детях, он погрузился в такое состояние расстройства и упадка, принимая все происходящее близко к сердцу, что это доводило его чуть ли не до безумия, и всего за полтора дня он превратился из здорового человека в мертвого».
При всех прочих тайнах Вермеера одно стало общеизвестным фактом: он похоронен в Старой церкви.
А у входа в эту церковь – статуя Гертруды ван Оостен, умершей в 1358 году богомолки, почитаемой в Дельфте, которой, судя по внешним признакам, было не чуждо все человеческое.
В главном дельфтском дворце Принсенхоф («Двор принца») сильнее чувствуется дух бывшего монастыря Св. Агаты, нежели дворца. И как раз здесь стоит столбом наилучшая реклама знаменитого фарфора.
В центре рыночной площади у Новой церкви установлен памятник еще одному славному сыну города – юристу Гуго Гротиусу, отцу международного и морского права. Это он первым высказал кажущуюся сегодня тривиальной мысль, что моря и океаны принадлежат всем людям. И это в то время, когда нидерландская империя воевала за господство в морях и океанах.
Сегодня Гротиус с довольным видом взирает на толпу людей, уничтожающих тонны еды под колокольный концерт. Поскольку он был не только юристом, но также поэтом и драматургом, можно предположить, что, держа в руках перо, он мысленно набрасывает недурной сюжет о смертном грехе обжорства для своей новой пьесы.
Однако едят и пьют не только на Новой площади, но и на соседней Старой, где за кружкой пива собираются исключительно местные жители. И надо сказать, что сотни людей, тихо и весело сидящих за столиками без криков и выяснения отношений, производят сильное впечатление.
11. Парусники в церкви
В отличие от Гарлема, старинный маленький голландский городок Харлем, давший название опасному и беспокойному нью-йорскому кварталу, тих, спокоен и великолепен. До него всего 15 минут езды от Амстердама. Разумный совет состоит в том, чтобы снять номер в отеле именно в Харлеме (где к тому же нет городского налога), а не в безобразно дорогом Амстердаме, куда можно быстро и просто приехать с самого утра, провести там весь день, а вечером так же быстро и просто вернуться в Харлем, из которого без всяких проблем можно разъезжать по другим городам.
Так же, как театр начинается с вешалки, Харлем начинается с вокзала в стиле арт-нуво.
Как видите, все сделано с большим вкусом, с легкой тоской по модерну начала 20-го века и не без юмора: в вокзальном туалете, как в старой доброй коммуналке, с бачка свисает веревка с фаянсовой ручкой.
И прямо на вокзальной площади начинается история города Харлема в виде редкого по благородству и необычности композиции памятника.
Как гласят шесть строк на табличке: «Во время осады Харлема испанскими войсками с 11 декабря 1572 года по 12 июля 1573 года город героически сопротивлялся в течение долгих месяцев. Капитан Вигборд Рипперда или барон Вигборд Рипперда из Винсума был назначен принцем Вильгельмом Оранским руководить обороной города. Кенау Симонсдохтер Хасселер, профессиональный кораблестроитель и лесоторговец, была назначена командовать женским батальоном».
Что из этого следует? То, что феминистки добились первых успехов уже в XVI веке, да и женский батальон появился задолго до Керенского.
Очарование маленького Харлема, построенного по проверенной модели с использованием топографии Нижних земель, никого не оставит равнодушным. Здесь даже дерево выглядит музейным экспонатом.
И тут же городская вилла с римскими отголосками.
Впечатление от выхода на Старую площадь троекратно усиливается мощью и красотой собора Св. Бавона и окружающих купеческих домов, в которых когда-то жили харлемские отцы города, а в доме с балконом и крыльцом квартировала городская стража.
В соборе сразу бросается в глаза знаменитый орган, на котором играли Моцарт, Гендель и Лист. А также редкая кедровая древесина, использованная при облицовке потолка главного нефа.
И, конечно, никто не пройдет мимо моделей трех парусников с их немой молитвой «Боже, храни тех, кто в море!», которые совершенно спокойно соседствуют с изображениями святых и алтарем, а также с толпой прихожан, которые после утренней мессы пьют кофе с печеньем и живо обсуждают местные новости.
В этом соборе похоронен тот, ради кого стоит приехать в Харлем – один из лучших живописцев «золотого века» Франс Халс, к музею которого ведут указатели по всему городу.
Халс прожил такую долгую жизнь, что на закате даже вышел из моды. Позднейшие исследователи, исходя из слухов и сюжетов его картин, необоснованно считали его то драчуном, то пьяницей, тогда как в действительности он так же, как Вермеер, был почтенным отцом большого семейства (где пятеро из восьми детей стали художниками), торговал картинами и был деканом местой гильдии Св. Луки. А вот в отличие от Дельфт, где нет ни одного Вермеера, в пяти залах харлемского музея собрана самая большая коллекция работ Халса.
Музей Франса Халса находится в тихой улочке в здании старинного дома престарелых.
Вся жизнь Халса связана с Харлемом, и он был настолько почитаем, что отказывался ездить к заказчикам в Амстердам – они сами приезжали в его студию, чтобы получить свой портрет. В этом деле и был мастером Франс Халс: от портретов местных бюргеров, застывших в угрюмой деловитости, и торжественных парных свадебных портретов (муж слева, жена справа), где доминирует его любимый черный цвет, до групповых портретов офицеров гражданской гвардии он ухитрялся находить тончайшие особенности человеческих характеров и даже ловить настроение. Там, где у других художников компания офицеров превращалась в склад оружия, сапог и лент, на холстах Халса остались элегантные кавалеры и лихие рубаки, которые многодневными возлияниями отмечали ни что иное, как демобилизацию. Перечень их имен под одной из картин обессмертил этих почтенных граждан, о которых известно только одно: они позировали Франсу Халсу.
Надо отдать должное дизайнерам музея, которые сопроводили пиршество на картине «Банкет офицеров гражданской гвардии Святого Георгия» накрытым столом в центре зала для лучшего воссоздания атмосферы ушедших веков.
При всей сюжетной легкости и веселости многих картин Халса, написанных, казалось бы, несколькими взмахами кисти, при его славе и удачливости, на старости лет и та, и другая от него отвернулись, и он коротал свои дни в приюте для престарелых, где его тиранили регентши или дамы-патронессы. Но Халс в долгу не остался: он изобразил их безобразными старухами, чьи лица больше похожи на маски.
Кроме картин самого Халса и его современников из великолепной харлемской школы, в коридорах музея есть много разных произведений искусства. Об одном из них хочется сказать отдельно. Это высокие напольные часы редкой красоты и абсолютной точности.
Они отбивают каждые полчаса и час одной из дюжины мелодий, что и было, когда мы вошли в коридор. Ровно в час раздался тихий веселый перезвон, а за ним – один удар, напоминающий корабельные склянки, как привет из XVIII века. Харлемский часовой мастер Йоханнес Коломби знал свое дело: за двести с лишним лет после его смерти эти часы не отстали ни на секунду. Однако Коломби был не только умелым мастером, но также великодушным и щедрым человеком: он завещал, чтобы его деньги остались нетронутыми до 1999 года и были потрачены исключительно в пользу бедных. К 1999 году первичная сумма в 16.000 гульденов превратилась в 9.2 миллиона и бедняки получили первое пособие с той же точностью, с какой идут часы мастера Коломби.
В Харлеме мы выполнили наказ, без которого не обходится ни один путеводитель: попробовали голландскую селедку. Ее продают в киосках, раскрашенных в цвета национального флага, либо увешанных флагами. Нежнейшая селедка с лучком в изрядном количестве оправдала все ожидания. Вот разве что запить ее было нечем, т.к. наша походная фляга взяла и протекла.
12. Каналы первого этажа
Утрехт – еще один средневековый город-государство со своей архитектурой и вздымающейся над городом и страной самой высокой колокольней. Самый старый в стране Домский собор Св. Мартина XIV века – тот магнит, который притягивает сюда множество людей. В его величественных формах первичная романская готика сменилась французской, потом – немецкой, так что неудивительно, если возникнут воспоминания о Кёльнском соборе. В 1674 году ураган снес неправильно построенный неф, в результате чего колокольня и церковь разделены.
Камерность и уютность Утрехта, набитого студенческой братией, сразу снижают привычный бег и даже пульс. Все становится таким же медленным, как вода в каналах, а вокруг возникают прелестные дома и памятники, включая тот, который увековечил торговку курами на том месте, где были мясные ряды, и другой – безымянного и самого необычного зайца, которого нам приходилось видеть в жизни.
Утрехт славится уникальными для Голландии двумя уровнями набережной: на верхнем – улица, а на нижнем, прямо у каналов – винные подвалы, жилые дома, рестораны.
Это лучше всего видно с прогулочного катера, которым управляла капитан Йоланда, изучавшая русский язык в местном университете и рассказавшая по-английски своим пассажирам о красотах Утрехта в то время, как катер проходил под двадцатью пятью мостами.
А мимо проплывали остатки крепостных стен с бойницами, памятники бывшим бургомистрам, сиротские приюты и бегинаж, демонстрирующие постоянную заботу о старых, больных и беспомощных. И, конечно, все те же дома на воде, виденные в Амстердаме, старый пароход, где сто лет спустя после его спуска на воду курят марихуану, и китайский ресторан, где в меню входит самый настоящий опиум для народа.
13. Поменяемся?
Что было бы, если бы мы поменялись странами? Что устроили бы голландцы в Израиле, а израильтяне – в Голландии? Как они справились бы с нашими соседями и что сказали бы о нас их соседи? Допустим, на Гол (ан) ландских высотах они стали бы выращивать тюльпаны, в Средиземном море разводить селедку, по Негеву гонять на велосипедах, а то взяли бы и осушили Мертвое море – ведь им не привыкать – и нашли там нефть.
А всерьез голландцы демонстрируют, какие возможности можно выжать из самой перенаселенной страны в Европе. Поездки по разным городам показали, что здесь полно иммигрантов и это – не обман зрения: их три миллиона из семнадцати. Безработица в Голландии чуть выше нашей, но трудоустройство и зарплата тоже выше, рабочая неделя короче, и через три года работника принимают в штат. Они работают меньше всех в западном мире, но при этом бьют рекорды производительности труда, отказываются отвечать на звонки с работы, вернувшись домой, не боятся увольнения, не устраивают забастовок, а если изредка устраивают, то всего на несколько часов и превращают их в карнавал с обильной закуской, песнями и плясками. Пенсионный возраст (67) тот же для мужчин и для женщин. Наконец, в Голландии свято чтут семейный ужин.
МОМЕНТАЛЬНЫЙ СНИМОК
Страна каналов, велосипедистов,
Плотин и лестниц – уже не найдешь,
Где все опрятно, вымыто и чисто,
И где тюльпаны заменяют рожь.
Страна, где спешки нету и в помине,
Все тонет в исторической пыли,
А дух времен, живущий и поныне,
Смешался с дерзким духом конопли.
Течет вода в каналах под мостами,
Дома-пеналы выстроились в ряд,
И мы с тобою к Вечности пристали,
Обнявшись у ее железных врат.
II. БЕЛЬГИЯ
1. Самоубийство архитектора
Если Амстердам тянется ввысь, Брюссель расползается вширь. Его дома солидны, округлы и приземисты с налетом фламандской основательности и надежности. Готика сменилась классицизмом, озорство – серьезностью, национальное – интернациональным, а засилье велосипедов – машинами.
Очень удобное расположение гостиницы с чудесным видом из окна
позволило избежать русской народной дилеммы: налево пойдешь – к Северному вокзалу попадешь, направо пойдешь – в центр придешь. Причем и то, и другое занимало всего десять минут неспешной ходьбы по бульвару, где стоит фонтан с забавной скульптурой «Чехарда». Еще забавнее, что такую же «Чехарду» мы встретили в Брюгге по соседству с дверью в никуда.
А прямо за соседним бульваром раскинулась просторная и пустынная Площадь мучеников. После бельгийской революции 1830г. под ней захоронили останки революционеров, павших за свободу, и в цокольной части монумента со словом «Patria» создали своего рода Пантеон. В конце XIX века к этой классической композиции добавили еще два памятника: автору текста национального гимна «Брабансонна», актеру Александру Деше и участнику революционных событий, графу Фредерику де Мероди, чей подлинно революционный облик кажется чуть ли не универсальным.
Между прочим, написав стихотворение для спектакля, Деше никак не думал, что оно станет гимном, точно так же, как забулдыга-фантазер и первый «rolling stone» Нафтали-Герц Имбер (так он себя и называл еще в конце XIX века!) в самых сладких снах не мог предположить, что две строфы его стихотворения «Наша надежда» превратятся в гимн Государства Израиль.
Лучшим примером неоклассицизма стала бывшая биржа, смахивающая на Большой театр. Там уже давно не торгуют акциями, а проводят театральные фестивали.
А рядом с этим массивным зданием видны застекленные руины старинного монастыря, напоминающие о том, что бельгийской столице вот-вот стукнет полторы тысячи лет.
Но вовсе не биржа увлекала нас, и не древние руины, а тот ажурный шпиль, который виден уже издалека и служит лучшим маяком, в какой бы части города вы ни находились.
Еще через несколько шагов открывается проход туда, куда обязательно и сразу приходят все приезжающие в Брюссель: Grand Place.
От нее буквально перехватывает дыхание. Так и слышишь общее «ах!», которое ходит кругами по площади под щелканье фотоаппаратов. Гран Пляс считают самой красивой площадью в мире. И по праву.
Замкнутая в каре, Гран Пляс органично и герметично окружена средневековыми домами с самыми причудливыми фасадами, среди которых спорят о первенстве стоящие напротив ратуша и Дом короля.
Белоснежная готическая ратуша с почти стометровой резной башней, увенчанной огромным флюгером с покровителем Брюсселя, Св. Михаилом, поражающим дракона – самое старое, большое и впечатляющее здание на площади. Вероятно, с помощью полевого бинокля можно подробно рассмотреть установленные по фасаду барочные статуи, изображающие сцены из истории города. Казус состоит в том, что дверь в главной башне не сцентрирована – как гласит предание, когда архитектор заметил свою ошибку, он наложил на себя руки. Это ли не высший пример самокритики!
Поскольку ратуша все еще действующая, туда практически не пускают туристов (разве что дважды в неделю организованные группы). Так что нам осталось положиться на знаменитый в 50-х и 60-х годах американский путеводитель Артура Фроммера «Европа за 5$ в день», который полвека назад обратил внимание на два обрамленных объявления, висящих по обе стороны входа в главный зал ратуши: они изданы бургомистрами оккупированного Брюсселя Адольфом Максом и Ф. Д. ван де Мелеброком во время Первой и Второй мировой войны. Оба призывают граждан сохранять спокойствие и не сотрудничать с врагом, особенно, с любым марионеточным режимом, который могут установить оккупационные власти. И оба заканчиваются одними и теми же словами: «Я был, остаюсь и буду единственным законным бургомистром Брюсселя».
Дом короля больше напоминает итальянский дворец, хотя за ним укрепилось простонародное название «Хлебные ряды», поскольку в XIII веке здесь находился лабаз хлеботорговцев и хлебные лавки.
Когда герцоги Брабантские реквизировали перестроенное из деревянного в каменное здание под придворный суд, у него появилось новое название – Дом короля. Сегодня в нем находится Исторический музей, где на втором этаже устроена гардеробная того самого главного писуна (Манекен Пис), который стал символом Брюсселя, и его регулярно переодевают в один из семисот (!) костюмов со всех стран мира. Среди читателей этих заметок наверняка найдутся те, кто бросят в меня камень с криком: «А где же фото Манекен Пис? Ты куда задевал ребенка? Почему о нем ни слова?»
А вы думаете, что нужно?
Дома на площади можно рассматривать до бесконечности: в старину у них не было номеров, поэтому дом называли по вывеске, статуе на крыше, барельефу, элементу декора на фасаде, бюсту в нише, изображениям зверей и птиц. Отсюда и пошли такие названия как «Звезда», «Волчица», «Лиса», «Мешок», «Тележка», «Рожок», «Павлин», «Осел», «Золотая шлюпка», «Ветряная мельница», «Оловянный котелок», «Одинокий сельский домик», «Лебедь». Кстати, в последнем, принадлежавшем гильдии мясников, останавливались Маркс с Энгельсом, не сумевшие повлиять на политэкономическую историю Бельгии.
Но самое привлекательное находится под портиком дома «Звезда», где лежит медная статуя поэта XIV века Эверарда Серкласа, героя борьбы между гильдиями и патрициями. Скульптор Жульен Дилленс изобразил героя умирающим от рук проклятых патрициев, но в 1902 году он никак не мог предвидеть, какие увечья причинят поэту руки миллионов туристов, которых гиды и путеводители убедили, что прикосновение к руке поэта исполняет самые заветные желания. Кончилось тем, что статую увезли на реставрацию, заменив ее копией.
В амстердамской части заметок я писал о «руке капитана», а заодно можно вспомнить о изображении быка в главном миланском пассаже, который гарантирует исполнение мечты, если наступить ему на яйца и повернуть ногу по часовой стрелке, что и проделывают туристы всего мира. Но бык на то и бык, чтобы вытерпеть такое издевательство.
2. Мужик с собачкой.
Как сообщила в интернете российская туристка, «самые лучшие вафли продают напротив статуи мужика с собачкой». Не будучи в Брюсселе, невозможно догадаться, о ком идет речь. А идет она о еще одном бургомистре Шарле-Кареле Булсе, который умер за две недели до начала Первой мировой войны, и, кроме памятника, удостоился улочки его имени, ведущей с Гран Пляс к той самой площади, где он и расположился у фонтана с любимой собакой.
Кстати, больше всего Булс прославился своей борьбой с дурацкими архитектурными планами короля Леопольда II: смелый бургомистр добился городского указа, запрещающего менять фасады домов на Гран Пляс, и добыл необходимые средства для реставрационных работ. Так что нашим общим «ах!» мы обязаны ему.
А с вафлями стоит быть разборчивее: и в магазине, и на лотках они могут оказаться суховатыми, а не свежевыпеченными, да и начинка порой не столь свежа и аппетитна, как на витрине.
Продолжая прогулку, мы наткнулись на два памятника, которые доказали, до какой степени Брюссель – интернациональный город.
Первый из них, на площади Испании, узнает каждый. Это – копия памятника в центре Мадрида, ставшего побратимом Брюсселя.
Герои Сервантеса преспокойно добрались до Бельгии и едут дальше – туда, где еще крутятся ветряные мельницы мировой несправедливости.
А вот, чтобы опознать второй памятник, потребовалось наклониться к табличке.
Барток. Бела Барток – гордость Венгрии, один из крупнейших композиторов XX века, которого так лаконично изваял его соотечественник Имре Варга.
Дополнительную прелесть официальным зданиям придают барельефы, как бы снижая их чрезмерную серьезность и уравнивая с другими домами в этом городе.
Неподалеку от Гран Пляс есть два места, каждое из которых стоит навестить. Одно из них – галерея (пассаж) Св. Юбера с девизом под самой крышей «omnibus omnia», что можно перевести как «все для всех». Это – первая в Европе крытая улица длиной более 200 метров, где среди бюстов и статуй расположились магазины на любой вкус и где, в самом деле, можно найти «все для всех». Именно там мы приобрели дорожку на стол из знаменитых брюссельских кружев.
А в этом магазине продают... нет, вовсе не сумки, потому что все выставленные сумки сделаны из знаменитого бельгийского шоколада.
Другое популярное место – «Чрево Брюсселя»: множество кафе и ресторанов, заполнивших несколько улочек, где вечером не пробиться от желающих хорошо и вкусно поесть. В холодное время года хозяева заведений общепита включают обогреватели, так что, сидя снаружи, чувствуешь себя как внутри. Здесь мне и принесли восхитительного «цыпленка по-гентски», чтобы почувствовать вкус города, куда мы собирались поехать.
На многих уличных переходах замечаешь, что полосы выложены не из камня, а из мрамора, который никогда не сотрется.
А среди попадавшихся по пути магазинов один заслужил снимка хотя бы из-за своего названия «Давид и Голиаф». Что же тут продают? Пращи? Доспехи? Нет. Все гораздо проще: цемент, камень и мрамор.
Как в каждом приличном европейском городе, в Брюсселе есть метро. Но надо иметь в виду, что здешние билетные автоматы не принимают банкноты. Никаких бумажных денег – только монеты, которыми надо запастись заранее.
Одна из станций метро носит имя Жака Бреля, тогда как в Париже до сих пор нет станции Эдит Пиаф, в Нью-Йорке – Фрэнка Синатры, а в Москве – Булата Окуджавы. Впрочем, если бы бельгийцам хватило чувства юмора, они могли увековечить память еще одного национального героя, и тогда привычное объявление звучало бы так: «Станция Жака Бреля, пересадка на станцию Эркюля Пуаро». А для пуристов, которые негодующе заявят, что негоже называть станцию метрополитена именем вымышленного литературного героя, у нас есть достойная и не менее детективная замена: «... пересадка на станцию Жоржа Сименона».
Но рассказ о бельгийском общественном транспорте будет неполным, если не сказать несколько слов о поездах. Так же как бельгийское пиво не уступает голландскому, бельгийские поезда такие же скоростные, комфортабельные и точные, как в Голландии, позволяя быстро и легко добраться в любое место. Но в Брюсселе нужно иметь в виду, что там три вокзала – Северный, Южный и Центральный.
Выйдя поздно вечером из здания вокзала, мы очутились в совершенно незнакомом, пустынном месте, рядом с небоскребом Еврокомиссии, вокруг которого бродили бомжи и алкаши. Когда где-то в углу мелькнула будка железнодорожников, мы решили, что спасены. А дальше был такой диалог:
– Вы не подскажете, как дойти до бульвара Жакмена?
– Дойти? Это далековато.
– Ну почему же? Утром мы пришли из отеля пешком.
– Да? Ну, тогда идите вон в том направлении, только не заходите в тоннель – он для машин.
– А сколько идти?
– Минут сорок.
– Как сорок? Мы пришли на вокзал за десять минут.
– Может, вы знаете какой-то короткий путь. Но раньше, чем за сорок минут, вы отсюда не дойдете. Садитесь на метро.
При этом никому из нас не пришло в голову, что мы просто ошиблись вокзалом и говорим о разных местах. Чтобы сесть на метро, у нас не было нужного количества монет. Но такси обошлось ровно в ту же сумму, что и поездка на метро, да еще с прибаутками водителя-араба, пытавшегося утаить сдачу. Он не знал, что мы приехали из страны, где такие номера не проходят.
3. Храмы
Имя архитектора барочной церкви Иоанна Крестителя в Бегинаже осталось неизвестным, как и имя скульптора, трудившегося над убранством ворот столь нетипичного для Бельгии фасада.
А изящная и стройная церковь Святой Екатерины с отдельной колокольней построена по проекту архитектора Жозефа Пуларта, соединившего романский стиль и готику с элементами ренессанса и заслужившего целую площадь его имени рядом с уродливо-гигантским Дворцом юстиции, известном в народе как «мамонт».
За биржей скромно притаилась церковь Св. Николая, покровителя торговцев, в которой хранится пушечное ядро в память о французской осаде.
Прямо за спиной бургомистра Булса открывается вид на церковь Св. Магдалины с чудесными витражами и скромным изображением Св. Дамьена из Молокай, напоминающего простого сельского священника.
Готическая Нотр-дам-дю Саблон была построена на средства гильдии арбалетчиков, чье смертоносное ремесло отлично уживалось с поклонением чудотворной статуе Девы Марии. Голубовато-зеленые витражи, наполняющие эту церковь особым светом, усиливают ощущение покоя.
Название района Саблон сохраняется с XII века, когда он был разбит за городской чертой на глинистой почве. Эту разновидность глины называют по-голландски «zavel» (один шаг до ивр. зэвель, «мусор»), а по-французски «sablon». Сегодня Саблон – один из самых дорогих и богемных районов с обилием ресторанов, антикварных магазинов, кондитерских и галерей.
Напротив Нотр-дам-дю Саблон находится парк Малый Саблон, окруженный колоннами с 48 бронзовыми статуями, символизирующими гильдии средневекового Брюсселя. А в самом центре парка – фонтан с памятником в стиле фламандского нео-ренессанса графам Эгмону и Орну. Это они возглавили движение сопротивления испанскому владычеству, за что по приказу герцога Альбы им отрубили головы на Гран Пляс 5 июня 1568 года.
Однако, как ни хороши все названные церкви, они не идут ни в какое сравнение с гордостью брабантской готики, почти восьмисотлетним Кафедральным собором Св. Михаила, чем-то напоминающим издали Нотр-Дам. Видимо, двумя квадратными «башнями-близнецами», которые остались немного недостроенными. Надо полагать, король Бодуэн (на переднем плане) не мог и мечтать о лучшем соседстве, а все фотографы – о лучшей перспективе.
Местные жители до сих пор называют собор не только именем Св. Михаила, но также Св. Гудулы, хотя уже более полувека назад было точно доказано, что никакой Св. Гудулы не существовало, а ее мощи – чистейшая мистификация.
Невидимые на снимке двери главного входа слишком стары для постоянного использования и открываются лишь по поводу событий государственной важности: например, королевских бракосочетаний. Так что бронзовый король Бодэун остался воспоминанием о том счастливом дне в жизни бельгийского народа, когда в 1960 году он вошел через главный вход и повел к венцу свою избранницу, испанскую дворянку Фабиолу де Мора и Арагон, ставшую королевой Бельгии.
Но даже вход через боковую дверь ни на йоту не уменьшит восторга от могучих сводов, дивных витражей, которые специалисты по церковной архитектуре считают одними из прекраснейших в мире, а также барочной кафедры, вырезанной из цельного ствола дерева.
4. Откуда у женщин растет грудь?
Казалось бы, Брюссель невелик и его можно без особого труда обойти дня за два. Но как раз во время прогулок и появляется иллюзия необъятности, вызванная среди прочего умелым вкраплением в городской массив площадей разного размера и формы. Хотя вряд ли они сравнятся с размахнувшейся на весь холм Дворцовой площадью, вызвавшей воспоминания совсем о другой стране и другой Дворцовой площади.
На снимке хорошо видно, что на крыше гордо реет бельгийский флаг, что означает только одно: король в Брюсселе. Если же нет флага, нет и короля: он либо свергнут, либо страна оккупирована врагами, как было во время двух мировых войн.
Так же хорош и соседний королевский парк, который тоже чем-то напоминает другую страну и другой парк. А по пути к нему свою лепту в гимн классицизму вносит Дворец академии наук, литературы и изящных искусств, где изящны и статуи, и фонтаны.
Пройдя вдоль королевского дворца и повернув налево, попадаешь на Музейную площадь, в центре которой стоит, точнее, сидит на коне Готфрид Бульонский, предводитель первого Крестового похода, чьи орды захватили Иерусалим в 1099 году. Размахивая знаменем, он, кажется, весь исполнен немого крика «Drang nach Osten!» (Ближний, разумеется).
Цель нашей прогулки – Королевские музеи изящных искусств, где под одной крышей роскошных зданий, выходящих на Королевскую площадь, расположились Музей старых мастеров и Музей современного искусства, включающий самую большую коллекцию бельгийского сюрреалиста Рене Магритта, чьи работы давно вошли в символику XX века.
Те, кто не располагает временем, чтобы провести в этих музеях весь день, смело могут ограничиться Музеем старых мастеров – где собрано около 1200 полотен. Это – ошеломительная коллекция фламандской живописи за добрых триста лет плюс «большие» и «малые голландцы» вместе с мастерами других стран. Здесь-то и видно, насколько хороша была школа, чтобы «малые» были достойны такого же внимания, как и «большие».
Испытанный восторг заставляет забыть и рахитичных младенцев в руках прекрасных мадонн, и плохое знание анатомии (на нескольких картинах женская грудь растет чуть ли не из ключицы), и наивную топографию Святой Земли, где и в библейские времена тоже не было ни обильных рек и озер, ни голландско-фламандских домов местного типа. Иными словами, выросшие на Библии художники фантазировали на тему прочитанного, исходя из того, что видели вокруг.
Одно лишь перечисление имен от Босха до Ван Дейка, от Рубенса до Рембрандта заняло бы столько же страниц, сколько и все заметки. И уж вовсе незачем описывать картины, способные вызвать ком в горле: библейский пафос, библейская лирика и эротика идут рука об руку с бесподобными портретами, с которых пристально и пронзительно смотрят на нас люди былых времен.
Здесь – самое подобающее место, чтобы воспользоваться суждением французского писателя, живописца и историка искусства Эжена «Доминика» Фромантена из его книги «Старые мастера»:
«Брюссельский музей пользуется гораздо меньшей славой, чем он того заслуживает. Его значение в глазах людей, ум которых инстинктивно забегает вперед, умаляется тем, что он расположен в двух шагах от границы и является как бы первым этапом паломничества к священным местам. Ван Эйк принадлежит Генту, Мемлинг — Брюгге, Рубенс — Антверпену. Ни одного из этих великих мастеров Брюссель не может считать «своим». Они родились не здесь и вряд ли здесь писали. Брюссель не обладает ни их шедеврами, ни их останками. Настоящая родина этих художников в других местах, где они и ожидают вас. И это придает красивой столице вид пустого дома, вызывая к ней совершенно незаслуженное пренебрежение. Не знают или забывают, что нигде больше во Фландрии эти три принца фламандской живописи не являются в сопровождении такой свиты художников и блестящих умов, которые окружают их, следуют за ними, предшествуют им, распахивают перед ними двери истории и исчезают, когда те входят. Бельгия – великолепная книга по искусству, главы которой, к счастью для славы отдельных мест, разбросаны повсюду. Но введением к ней служит Брюссель, и только Брюссель. Тому, кто хотел бы перескочить через введение, чтобы скорее приступить к самой книге, я скажу, что он делает ошибку: открывая книгу слишком рано, он плохо ее поймет».
Мерси, месье Фромантен – лучше не скажешь. Тем более, что дальше нас действительно ожидали Антверпен, Гент и Брюгге.
5. В гостях у Рубенса
Как и в Харлеме, в Антверпене надо начать с вокзала, который походит скорее на храм. Храм железных дорог, где вокзальные часы заменяют алтарь, а машинист – священнослужителя.
Так же как Амстердам – город Рембрандта, Антверпен – город Рубенса. Здесь его духовный и физический дом. По дороге, как примечание к биографии Рубенса, стоит беломраморный памятник его лучшему ученику, которого давным-давно достаточно назвать только по имени. Антон ван Дейк. Есть в нем что-то залихватское, мушкетерское. Разве что шпаги не хватает.
А совсем рядом, в боковой улице, тот самый дом, ради которого и стоит приехать в Антверпен – при всех его красотах, о которых еще будет сказано.
Что из себя представляет дом-музей Рубенса? Фасад вводит в заблуждение, но стоит войти внутрь и оказаться сначала во дворике с обилием скульптур и барельефов, а потом – в садовом павильоне, как становится ясно, что Рубенс перестроил купленный дом таким образом, что в самом центре Антверпена появился палаццо с анфиладой комнат, от которого веет не бельгийским, а хорошо знакомым средиземноморским духом. Духом Италии, где Рубенс прожил восемь лет.
Каким любимцем и баловнем судьбы был Рубенс, у которого было все: Божий дар, слава, деньги, монаршии милости, любимая жена (сначала первая, потом вторая) и дети, крепкое здоровье, приятная внешность, профессиональный и деловой успех, немалые дипломатические способности. В отличие от Рембрандта, он не транжирил деньги, а вкладывал их в свою коллекцию живописи и скульптуры, равной которой не было в Европе. Здесь он жил и работал до самой смерти. И пусть с тех пор богатые купцы, ставшие владельцами дома, многое перестроили, пусть коллекция Рубенса разошлась по музеям разных стран, его дух все еще жив среди стен, обшитых позолоченной кожей, каминных решеток и кухонной утвари, богато разукрашенных комодов и ларей из красного дерева, домашнего пресса для отглаженных кружев и постельного белья, и до смешного короткой кровати, поскольку во времена Рубенса спали полусидя для лучшего кровообращения и пищеварения.
Но главное – картины самого Рубенса и его друзей все еще составляют коллекцию, которой мог бы позавидовать любой музей.
Как много говорит о 53-летнем Рубенсе его письмо от 18 декабря 1634 года французскому другу Николя-Клоду Фабри де Пейреску по поводу второй женитьбы на 16-летней Елене, чью фамилию Фурман часто транскрибируют как Фоурман.
«Я решил снова жениться, потому что не чувствовал себя годным для воздержания безбрачия. Поэтому я взял молодую жену, дочь честных бюргеров, хотя многие пытались убедить меня жениться на дворянке, но я испугался порока знати – гордыни, особенно свойственной женщинам. Посему я предпочел жену, которая не краснела бы, видя, что я берусь за кисти, и, сказать по правде, мне было бы тяжело сменять драгоценное сокровище моей свободы на объятия старухи».
Послесловием к этому письму стал портрет красавицы Елены, написанный Рубенсом.
Его автопортретов всего четыре и один из них висит в доме. В отличие от Рембрандта, написавшего сорок автопортретов в разном душевном состоянии в процессе старения, Рубенс захотел остаться на своих холстах в том же великолепии плоти и духа, каким наполнены чуть ли не все его работы.
Гостевая книга полна излияниями души на самых разных языках. Мы добавили несколько благодарных слов на иврите.
Самым естественным делом после дома Рубенса было пойти на Гроенплац, где стоит его памятник, сохранивший то же великолепие, о котором мы только что говорили.
А за спиной Рубенса уже вознесся в небо шпиль семинефного готического Собора Богоматери, который строили почти двести лет. Соборная башня считается самой высокой в Бенилюксе, и с таким ориентиром в Антверпене можно обойтись без карты.
Как замечательно, что при входе в собор стоит памятник безымянным каменщикам, создавшим такое чудо. Не уверен, но это чуть ли не первый случай такого рода, когда в бронзе увековечена работа простых строителей.
Увы, от оригинального церковного интерьера сохранилось лишь несколько фресок:
в XVI веке в пылу иконоборчества кальвинисты перебили стеклянные двери, уничтожили картины и усыпальницы, разгромили алтари. Поэтому интерьер церкви был создан заново, придав ей особую прелесть в переплетении разных стилей: готика, барокко, рококо, Ренессанс и неоготика.
Именно здесь, в Соборе Богоматери, можно увидеть четыре работы Рубенса, включая два триптиха – «Воздвижение креста» и «Снятие с креста». Здесь-то и понимаешь гораздо лучше его слова из другого письма: «Признаюсь, что по своим природным склонностям я лучше приспособлен для работ большого размера, нежели для мелких забав».
А неподалеку от собора расположился на углу ресторан «Рубенс» (как же без этого) со статуей женщины этажом выше, чье прекрасное бронзовое тело напоминает о любимой тематике фламандского художника.
Переходя к земным красотам Антверпена, начнем с главной достопримечательности – треугольной Гроте Маркт (Рыночной площади), окруженной чудными домами и пышной ратушей, сочетающей фламандскую готику с итальянским Ренессансом. Это, конечно, не Гран Пляс, но в самом облике есть что-то похожее.
Посреди площади красуется фонтан со статуей римского воина Сильвия Брабона, которую во избежание душевной травмы не рекомендуется рассматривать детям до семи лет.
Почему? А вы приглядитесь к тому, что этот воин держит в руке.
За соответствующей легендой о возникновении Антверпена могут угнаться разве что сказки братьев Гримм. Великан Дрюон Антигон взымал непомерную пошлину с моряков и тому, кто не платил, отрубал кисть руки. Смелый римский воин вызвал злодея на бой, убил, отрубил ему кисть и выбросил в реку. Как гласит та же легенда, далекая от научной мотивации, название города произошло от слов «handwerpen», т.е. «бросать руку».
Ее-то и зажал в своей руке римский воин, застыв в позе дискобола, чтобы подальше зашвырнуть свой трофей.
Надо проверить, был ли в Антверпене Фет до того, как написал «В моей руке – какое чудо! – твоя рука».
Кстати, как раз на этой фотографии хорошо виден самый высокий и завешенный на время реставрации «Испанский дом», на крыше которого Св. Йорис убивает дракона, нелепо зацепившегося за фронтон и готового рухнуть вниз.
Скамья-ладонь на главном бульваре – еще одно напоминание о злобном великане на Рыночной площади.
Дома Антверпена делают прогулку по историческому центру и набережной восхитительной и непредсказуемой, и в поле зрения может попасть замок Стен, где находится Национальный музей мореплавания и куда как раз хорошо сходить с детьми даже моложе семи лет.
Выдумки, скомпилированные пользователями интернета, направили нас к иезуитской церкви Св. Карла Борромея, где – далее цитата! – «хранится 39 работ Рубенса, которые сильно пострадали во время пожара, но были тщательно отреставрированы».
Это – враки! Мало того, что там нет ни одной работы Рубенса, их и не могло быть, потому что в 1718 году в этом «мраморном храме», считавшемся современниками восьмым чудом света, пожар уничтожил все рубенсовские потолочные росписи. А две уцелевшие картины, сделанные им для главного алтаря, были вывезены в Вену по приказу императрицы Марии-Терезии.
Но мы не пожалели, что забрели туда, по трем причинам.
Во-первых, эта барочная церковь хороша сама по себе.
Во-вторых, она стоит на маленькой, уютной, тихой площади.
В-третьих, рядом с фонтаном сидел немолодой, небритый человек в шортах и в ботинках на босу ногу, со старой гитарой, и пропитым голосом выкрикивал по-испански, сильно ударяя по струнам, что-то хрипло-протяжное, страстно-тягучее, обращенное, конечно же, к женщине. Как ни странно, это не только не диссонировало с иезуитами, но вполне вписывалось в общую атмосферу портового города, где никому нет дела, откуда ты пришел и куда идешь.
Королевский музей изящных искусств закрыт на ремонт до 2017 года. Но, к счастью, вся фламандская часть его сокровищ перевезена для временной экспозиции в городской музей Брюгге. Там что нам не повезло в Антверпене – зато как же повезло в Брюгге!
Впрочем, в Антверпене нам тоже сильно повезло, когда из обычной толпы людей XXI века вдруг вынырнули люди из Средневековья – одетые по моде того времени парни и девушки, которые словно сошли с полотен фламандских художников, чтобы весело выстроиться полукругом специально для нас.
6. Гентский алтарь
С вокзала трамвай привозит прямо в центр. Впереди – здание старой почты, превращенное в торговый центр,
а слева – готический «Дом гильдии каменщиков» XVI века с шестью пляшущими человечками на крыше, которые выглядят ярмарочными скоморохами.
Сверху вниз: два божества, два демона и два человека. Они отплясывают средневековый танец «моррис», в котором участвовало шесть мужчин с привязанными под коленом колокольчиками. Джон Гентский, герцог Ланкастерский, был большим любителем поплясать. Он-то и привез из Испании этот живущий до сих пор мавританский танец, который обычно исполняли вокруг «майского шеста» (см. про шест в заметких об Австрии).
Насмотревшись на пляшущих человечков, хорошо зайти в прохладную громаду одной из старейших церквей Гента – Св. Николая. Как и в Антверпене, кальвинисты уничтожили все статуи и картины, а во время Великой Французской революции устроили здесь конюшню. Но теперь серо-голубоватая церковь с десятью башенками хороша снаружи и внутри, как и восемь веков назад. На снимке с соседней колокольни она похожа на космический корабль, который вот-вот изрыгнет адово пламя и улетит в неизвестном направлении.
На колокольне XIV века кованый флюгер-дракон символизирует свободу, могущество и независимость Гента. Его брат-близнец хранится на нижнем этаже, чтобы можно было рассмотреть вблизи то, что не видно на шпиле.
А двумя этажами выше можно увидеть средневековый аналог современного синтезатора – музыкальный барабан с 15-ю мелодиями, которые гентские колокола благополучно вызванивают по сей день.
Соединенный часовым механизмом с сорока колоколами, барабан был сделан сначала из дерева, потом из железа, и, наконец, из меди. Каждые два года, перед Пасхой, колокольная мелодия меняется.
При стометровой высоте колокольня представляет собой отличный обзорный пункт, идеальный для фотографирования.
Барочная пристройка к колокольне использовалась в старину как тюрьма. Над ее воротами сохранилось весьма необычное скульптурное изображение молодой девушки, которая кормит грудью старика в кандалах.
Это – «Де Маммелоккер» (букв. «молокосос»). Но перед нами не кормящая мать, а кормящая дочь, которая по римской легенде, будучи профессиональной кормилицей, именно таким образом спасла своего отца, совершившего тяжкое преступление и приговоренного к голодной смерти, когда тайком подкармливала его во время визитов.
Готический собор Св. Бавона, который строили более пятисот лет, обязан своим названием богобоязненности богатого землевладельца. Он раздал все свои владения бедным, не забыв о церкви, за что был причислен к лику святых. В наш приезд весь фасад был безбожно (!) закрыт лесами на время реставрации, чем и объясняется отсутствие собственных снимков. Но внутри можно фотографировать.
В этом соборе находится то, о чем наслышаны даже те, кто никогда здесь не был – знаменитый Гентский алтарь работы братьев Хуберта и Яна ван Эйк.
Тот, кто пожалеет 4 евро, увидит только бледную (в прямом смысле слова) копию «Поклонения агнцу». Кто не пожалеет, увидит застекленный оригинал во всей прелести натуральных масляных красок, чей состав модифицировал Ян ван Эйк. Не жалейте.
Благоговейный восторг от целого и смущенное ошеломление от неудачной попытки понять сотни деталей уравнивают нас, сегодняшних, с теми прихожанами, которым посчастливилось увидеть шедевр Ван Эйка (пишу в единственном числе, так как он продолжил и завершил начатую с братом работу после его смерти) на приготовленном для него месте – главном алтаре.
Чтобы не изобретать велосипед, снова обратимся за помощью к Фромантену, который честно признался: «Ум может останавливаться на нем до бесконечности, без конца погружаться в него, и все же не постичь ни того, что выражает триптих, ни всего того, что он в нас вызывает».
Уверен, что слова аудиогида «у Евы в руках этрог» не поймет тот, кто не бывал в Израиле на праздник Суккот и не видел этот фрукт, напоминающий многократно увеличенный лимон, который по-французски так и называется: «еврейский лимон».
Во время захвата и разграбления Гента алтарь не раз подвергался опасности, его отдельные части разошлись по разным музеям до того, как он вернулся в собор, а Адама и Еву в их первозданной наготе целомудренные правители заменили копиями в кожаных передниках, которые до сих пор остались на торце церковной колонны.
Все время, пока мы осматривали собор, нас сопровождала воистину райская музыка. Секрет открылся, когда в одной из капелл мы увидели пожилого музыканта, игравшего на арфе. Все было бы хорошо, если бы перед ним не были выставлены на продажу компакт-диски по 20 евро. А как же Бог?
В хорошо уцелевшем от региональных и мировых войн Генте дома не претерпели почти никаких изменений, и мы видим их такими, какими их видели первые жильцы.
Прогулка по Старой гавани и Травяной набережной показывает, до чего схожа между собой южно– и северо-нидерландская архитектура: те же узкие фасады, увенчанные высокими треугольными либо ступенчатыми фронтонами с богатством декоративной отделки, разве что бельгийские «пеналы» пошире голландских.
Дом ангела сильно напоминает дом с пляшущими человечками.
В крайнем слева доме с лебедями на фасаде вот уже четыреста лет работает трактир, а рядом (с позолоченным парусником на крыше) – дом «несвободных шкиперов», имевших меньше прав и плативших больше налогов, чем их «свободные» коллеги.
В другой стороне расположился ряд профессиональных зданий. Серый Дом весовщиков зерна (XIII век). На каждый метр его высоты приходится десять сантиметров наклона – видимо, для удобства поднятия с судов мешков с зерном. Рядом с ним – самый узкий дом в городе (см. о том же в Голландии), Налоговый домик или таможня. Для сбора налогов с привозимых товаров определенно требовалось гораздо меньше места, чем для хранения зерна. Еще правее – зернохранилище и дом «свободных шкиперов» или Гильдии вольных лодочников, которых в наше время сменили владельцы прогулочных катеров.
Как и все города этих благословенных земель, Гент на воде не менее очарователен, чем на суше, а его дома вдоль каналов открываются совсем в ином виде.
В старом рыбном рынке, напоминающем настоящую крепость, несколько лет назад открыли ресторан. Не знаю, кормят ли здесь рыбой, но вода в каналах настолько грязная, что там уже никого не поймать живым.
А это – все, что осталось от 14-километровой крепостной стены, зато до сих пор целы башни фортификационной плотины, где устроено помещение для конференций и семинаров. Это место жители Гента называют «три башни», хотя башен две.
Только в Генте, на той же набережной, мы наконец-то съели самые настоящие, нежные и душистые бельгийские вафли с пылу-с жару. В ответ на наши восторги хозяин заведения открыл секрет: его теща готовит вафли уже пятьдесят лет. Так что, если английскую лужайку надо подстригать и поливать триста лет, бельгийским вафлям вполне хватило пятидесяти. И, конечно, пойди найди такую тещу. Зато каков результат!
Среди диковинок Гента есть пушка по прозвищу «Безумная Грета». Длина 5 метров, калибр – 65 см, вес 12,5 тонн.
Ее изначально выкрасили в красный цвет, исходя из боевого предназначения, но юмор состоит в том, что, простояв на одном и том же месте 425 лет, эта пушка не сделала ни одного выстрела. Можно вообразить, что при ее размерах грохот «Греты» поверг бы горожан в такой же ужас, в каком в Первую мировую войну пребывали парижане от грохота и разрушений немецкой «Большой Берты». Так что две широкоствольные сестрицы заслужили себе место в истории и на пьедестале.
В расположенную неподалеку и многократно описанную туристами таверну, где в деревянном «подстаканнике» подают пиво «квак», мы так и не попали. И выиграли разве на том, что, как водится в этом заведении, никто не обязал нас разуться и оставить обувь в корзинке под потолком в качестве залога, пока не опорожнишь всю пивную колбу.
Зато мы увидели другую местную традицию: виселицу для пива. Вот так и приносят «повешенную» бутылку.
Откуда же пошла эта традиция? От самого ненавистного уроженца Гента, испанского короля Карла V. В 1539 году, когда Гент отказался платить драконовские военные налоги, Карл отменил большинство торговых привилегий Гента и приказал знатным горожанам явиться ко двору в подштанниках и с петлей на шее в знак покорности. С тех пор гентцы в шутку стали называть себя Stropke (висельник), и то же самое слово видно на фото. Это ли не лучший пример юмора висельников!
В Генте есть свой замок Гравенстин (Графский замок).
Примите к сведению, что не все этажи замка годятся для родителей с маленькими детьми. Если на первом этаже детей определенно обрадует коллекция холодного и огнестрельного оружия в широком диапазоне от стилетов, шпаг и неподъемных мечей до арбалетов и мушкетов,
на втором находится одна из самых больших коллекций пыточных орудий и инструментов, превратившая помещение в настоящую камеру пыток. Чего тут только нет, начиная с наследия испанской инквизиции и кончая модификациями для дробления пальцев, которые местные власти использовали вплоть до XIX века. А в центре зала стоит хорошо знакомое устройство для конвейерного отсечения головы косым ножом, придуманным доктором Гильотеном для скорейшей победы французской революции. Правда, не совсем понятно, что делает гильотина среди средневекового пыточного инструментария – вероятно, ее привезли сюда «до кучи», чтобы было пострашнее.
Если колокольня была отличным обзорным пунктом, то что сказать о замковых бойницах, открывших совершенно новые возможности.
Мимо замка проходит маршрут трамвая № 4, который идет... до Москвы.
Так называется рабочий квартал Гента в память о русском военном походе 1814-1815 года, когда в городе появились казаки. Это было настолько незабываемо, что гентские родители до сих пор пугают казаками непослушных детей.
Одним из самых известных местных уроженцев был Морис Метерлинк, который признался: «Когда я писал «Синюю птицу», я думал о Генте». Что из этого следует? Что «Синяя птица» никуда не улетела. Она живет в Генте и ждет вас.
7. Залечь на день в Брюгге
В соц. сетях не раз говорилось, что в сравнении с Брюгге Гент проигрывает, но каким же должен быть другой город, чтобы побить Гент, думалось нам до приезда в Брюгге.
Их часто сравнивают между собой: мол, кто из них красивей, где больше диковинок и всего, что может поразить воображение. Но это излишнее сравнение будет оправдано в другой плоскости. В Генте машина времени уже тарахтит изо всех сил. В Брюгге она закончила работу, и перенос в средние века состоялся. XXI век со всеми его ужасами и уродством остался позади. Его больше нет. А что же есть? Есть XII век или, скажем, XIII. Булыжные мостовые, по которым ходят мадонны и рыцари, рыночная площадь забита крупным рогатым скотом, стражники с копьями болтают у городских ворот, плотник сооружает виселицу, порт забит чужеземными торговыми судами, а на всех церквах звонят колокола.
Примерно в таком настроении мы шли с вокзала по улицам этого города, напоминающего декорации старинной мистерии.
Вряд ли здешний муниципалитет мог мечтать о лучшей рекламе, чем американский гангстерский фильм «Залечь на дно в Брюгге». Все его посмотрели и поняли: туда надо ехать.
Мы начали с августинского госпиталя Св. Иоанна, где находится музей Ганса Мемлинга.
Совет: не тратить время на рассматривание приходских книг, сундуков, фотографий сестер-монахинь и описание диагностики в XII веке (к тому же вьевшийся в стены больничный запах все еще сильно чувствуется), а сразу идти в те два зала, где висят пять работ Мемлинга – два триптиха, диптих (Богоматерь с младенцем и мужской портрет) и женский портрет.
Хотя Мемлинг прожил относительно долгую, спокойную и обеспеченную жизнь, его работ сохранилось совсем мало, и, собранные вместе, они создают непередаваемое ощущение завораживающей трепетности жизни, о которой можно узнать только по этим картинам. Да, мы знаем имена молодой женщины, чьи руки в перстнях лежат на раме картины, и юноши, который рано умер, а пока весь светится от приобщения к этому прекрасному миру. Но как это сделано? Как достигнуто приближение этих людей к нам, стоящим по другую сторону деревянных и золоченых рам и пытающимся понять ускользающее выражение их глаз?
У Мемлинга уже виден не условный, не фантастический, а тщательно проработанный и вполне реальный ландшафт, да и все детали одежды и интерьера продуманы и выписаны до мелочей.
Казалось бы, что это за музей, где выставлено всего пять работ, но в них – весь Мемлинг!
Прямо напротив музея Мемлинга – церковь Богоматери, куда приходят с одной целью: собственными глазами увидеть беломраморную «Мадонну с младенцем» Микеланджело.
Сначала глаз останавливается на прекрасном и нежном лице Девы Марии, смотрящей не на большеголового ребенка, а вниз и в сторону. И только потом ловишь себя на мысли, что в отличие от всех предшественников великого итальянского мастера, у которых Дева с улыбкой глядит на ребенка, держа его на руках, здесь он стоит, прижавшись к матери, и, кажется, вот-вот сделает первый шаг. Отчего же ее лицо исполнено такой печали? Не от того ли, что ей ведома судьба ее сына? Удлиненное, овальное лицо Мадонны определенно напоминает «Пиету». Кстати, после нападения на «Пиету» сумасшедшего с молотком лет сорок назад «Мадонна с младенцем» защищена пуленепробиваемым стеклом и ее можно рассматривать с расстояния пяти метров.
При жизни Микеланджело эта работа стала единственной, которая покинула пределы Италии: он сделал ее по заказу местных купцов-суконщиков, братьев Мускрон, которые преподнесла ее церкви и в благодарность были там похоронены.
Дважды эту скульптуру вывозили оккупанты: сначала – французы, потом – «искусствоведческий спецназ» Геринга, но в результате «Мадонна» вернулась в свой храм, где каждый может увидеть ее с 10.00 до 17.00.
При выходе из собора надо повернуть направо и хотя бы одним глазком заглянуть во двор дворца Грутхусе, ставшего Музеем древностей и живописи, а если есть время, зайти внутрь. Согласитесь, что девиз владельца замка, брюггского патриция Лодевейка ван Грутхусе «Все в тебе» каждый может смело примерить на себя.
А оттуда – прямой путь в музей изящных искусств Гронинге.
И здесь новая встреча с Мемлингом – за спиной преисполненного благородством «Мужчины с римской монетой» видны лебеди в воде, ставшие чуть ли не символом Брюгге.
Такие же лебеди сегодня плавают в каналах, и местные жители относятся к ним с той же почтительностью, что индусы – к коровам или египтяне – к кошкам. Говорят, что если лебеди исчезнут, Брюгге ждут страшные бедствия. Помнится то же самое я слышал от смотрителя в лондонском Тауэре – если вороны исчезнут, Лондону конец!
Но прочь все разговоры! После стольких репродукций – вот он, портрет жены, написанный Яном ван Эйком незадолго до смерти.
Рядом с ним можно простоять час, день, вечность, пытаясь понять и не понимая великую тайну красоты этой совсем некрасивой, рано состарившейся женщины по имени Маргарита, со смешными «рожками» и высоко поднятой талией, деформирующей фигуру. После симфонической силы и страсти Гентского алтаря, в этом совсем небольшом портрете все так мягко и нежно, как беличья опушка винно-красного платья. И ничто не отвлекает от созерцания души Маргариты ван Эйк – ни фон, ни интерьер. Никакой идеализации, никакого наносного блеска – все как есть. Все как в жизни. В той и в этой.
После музеев самое милое дело – отдохнуть на прогулочном катере среди декораций этого нескончаемого уличного театра. В отличие от Гента, вода здесь чище, но так же, как там, все – от мостов до мостовых – дышит покоем и памятью минувших веков. Закроешь глаза и – цок, цок, цок! – едут кареты... ну, пусть не кареты, а извозчики, орущие по-французски что-то вроде: «Эх, прокачу!» Да и как еще перемещаться по Брюгге, если не в коляске.
Но глаза надо скорее открыть, чтобы на расстоянии вытянутой руки увидеть эти невообразимые крыши, фронтоны, эркеры, кованые решетки, двери, скульптуры в нишах, и ступеньки у самой воды. Вода почти вровень с берегами.
Дома вдоль каналов живут своей жизнью: за кружевными занавесками – домашняя утварь, у входа – герань, на заднем дворе – садик, на балконе спит собака, а прямо у входа сушатся утки, которые вылезли из канала.
После такой прогулки – дальше в город, на его площади и улицы со всем, что там есть.
Первая из здешних площадей и по значению, и по красоте – Рыночная. На ней бьется сердце города Брюгге. Все в наличии: с одной стороны – башня, с другой – дворец, вокруг – пряничные дома, а посредине – памятник борцам за свободу.
В Брюгге тоже невозможно заблудиться: церковные шпили и 80-метровая «ладья» дозорной башни всегда укажут дорогу в центр.
Рыночная площадь плавно перетекает в более парадную «Де Бург», которую замыкают с трех сторон общественные здания и храм: ратуша, дворец правосудия и почти миниатюрная на фоне других церковных громад Базилика Святой Крови – двухуровневая постройка в римском стиле под угловой башней, прижавшаяся к ратуше.
Почему-то мне кажется, что этот памятник незаслуженно обойден вниманием. Он расположен рядом с пл. Бург, но как-то в стороне от туристической тропы.
Помимо того, что памятник «Двое возлюбленных» или памятник любви хорош сам по себе, бельгийский скульптор Стефан Депудт (или де Пудт) сделал замечательную вещь: отлил на пьедестале слово «любовь» на доброй дюжине языков, включая русский и иврит, расположенные рядом. Причем он не ограничился написанием на иврите и транскрибировал его латиницей «ahava». Одно из двух: либо скульптор – полиглот, либо женат на переводчице.
Зато мимо другого памятника не пройдет никто, потому что посреди маленькой площади собственного имени стоит Ян ван Эйк.
Как написал Фромантен, «Ван Эйк принадлежит Генту», имея в виду алтарь. Но, стоя перед его памятником, вспоминаешь другое: художник жил и умер в Брюгге, так что в данном случае семь городов не будут оспаривать у Брюгге право считать Яна ван Эйка своим сыном.
В международном путеводителе по Брюгге написано, что у здешних лебедей клювы помечены буквой «B» (Brugge) да еще с указанием их года рождения. Когда же мы попросили одного лебедя подплыть поближе, то не увидели ни буквы, ни даты. Может, это – бывший гадкий утенок?
Чем можно лучше всего закончить день в Брюгге, если не ужином в уютном ресторанчике на фоне веселого памятника «Зевс, Леда, Прометей и Пегас посещают Брюгге» бельгийского скульптора Джефа Кларху.
Памятник особенно полюбили дети, которые висят на шее Пегаса или на ноге Леды.
Вопрос только в одном – Пегас и Леда не вызывают сомнений. Но кто сидит на козлах в котелке: Зевс или Прометей? Если первый, где второй? А если второй, где первый?
Поезд в Брюссель, уходивший по расписанию в 19.36, неожиданно опоздал на целых четыре минуты и тронулся... Еще лучше – машинист тронулся ровно в 19.40. Хоть смейся, хоть пляши!
III. Люксембург
1. «В городском саду флейты, да волторны...»
Сразу признаюсь, что кроме иерусалимских братьев-боксеров Эли и Гриши Люксембург никакого другого Люксембурга я никогда не знал. И не думал, что узнаю.
Но при возможностях бельгийской ж/д поездка из Брюсселя в Люксембург – дело легкое и очень приятное. Время в пути – три часа. Поэтому не надо вставать ни свет, ни заря, чтобы успеть на первый поезд. Можно смело выехать после завтрака и вернуться на последнем поезде в 20.30, так что оставшегося времени вполне хватит, чтобы получить представление о том, как выглядит одно из карликовых государств Европы.
До этого мы были в Ватикане, Андорре и Сан-Марино, теперь семья «карликов» увеличилась на единицу.
По дороге в Люксембург были остановки, где хотелось выйти и побродить по городу: Намюр с его видной издалека цитаделью и собором, или древний Арлон, где жил Ричард Львиное Сердце. Но остановки были очень короткими.
По приезде в Люксембург садитесь в автобус и минут через семь вы в самом центре, на Place d’Arm. Когда ее название читаешь по-русски – площадь Дарм или Де Арме – в голове не возникает никаких ассоциаций. Но произнесите эти слова в оригинале и обязательно слитно: Пляс Д’арм. Что получилось? Плясдарм. Так это же «плацдарм»! Разве что плацдарм подразумевает атаку, захват и вторжение, тогда как Оружейная площадь в Люксембурге – мирное и очень популярное место, переполненное ресторанами и кафе, где на крытой сцене в городском саду играет оркестр. Он-то и встретил нас бравурным маршем. Но вскоре оказалось, что виновниками торжества были вовсе не мы, а праздник Успения Пресвятой Богородицы.
Площадь Гийома II местные жители называют Кнюделер, что переводится как «пояс францисканцев», так как на этом месте когда-то находилось их аббатство. Конная статуя увековечила Вильгельма II, который после европейских революций 1830 года стал королем Нидерландов и одновременно Великим Герцогом Люксембургским Гийомом.
Если присмотреться к снимку, сделанному сзади, Король-Герцог приветственно машет треуголкой местному финансовому учреждению под скромным названием «Государственный банк и сберегательная касса».
Вот как раз банки и составляют главный источник доходов Люксембурга, в котором когда-то была металлургическая промышленность, опередившая США (!), но активность борцов за охрану окружающей среды привела к тому, что умный герцог (отец нынешнего умного герцога) сделал самый умный вывод: вместо того, чтобы тратить деньги на борьбу с судебными исками борцов за окружающую среду, лучше привлечь в свои банки капиталы богатых иностранцев. Сказано – сделано. И теперь процветающий Люксембург вызывает законную зависть Евросоюза, которому неймется от того, что Люксембургу так хорошо, в то время как другим странам плохо.
Если продолжить рассматривать площадь Гийома II, мы увидим, что по правую руку от коня уселась лиса. Точнее, это – небольшой фонтан с лисой в память поэта и писателя Мишеля Роданже, автора «Романа о лисе», которым он вообще-то обязан Гете и его «Рейнеке-лису».
А рядом с лисой – скромная классическая ратуша, более похожая на районную библиотеку, с двумя львами для пущей солидности. На этой площади проводятся все торжественные мероприятия и парады.
Рядом с площадью (в Люксембурге все рядом) располагаются бок-о-бок парламент и дворец Великого герцога в мавританском стиле, где Анри Альбер Габриэль Феликс Мари Гийом IX или попросту герцог Анри выходит на балкон исключительно по национальным, а не религиозным праздникам, чтобы помахать своим подданным.
Вся дворцовая охрана состоит из одного гвардейца. Так что не исключено, что в данном случае мы получили редкую возможность увидеть армию Люксембурга в полном составе.
А чуть в стороне (конечно же, рядом) стоит статуя Великой герцогини Шарлотты – умной бабушки нынешнего умного герцога, которая провела годы Второй мировой войны в Лондоне, оставаясь главой государства.
Слева от Великой герцогини устремились в небо шпили готического собора Норт-Дам, где она похоронена. Снимок ярко отполированной дверной ручки доказывает, что в мире по-прежнему больше правшей, чем левшей.
От Нотр-Дам – к «Золотой даме», как называют обелиск памяти павших на мировых войнах. Грозовое небо и едва различимый купол аббатства за рекой стали для него лучшим фоном.
Но память о павших гражданах Люксембурга жива не только в этом обелиске. На вокзале стоит исполненный эллинской простоты и скорби памятник местным железнодорожникам, павшим на Второй мировой войне, а мимо него течет жизнь, в которой нет места скорби и печали.
А на Place d’Arm есть мемориальная доска: «Здесь благодарный народ Люксембурга встречал своих освободителей из 5-й бронетанковой дивизии армии США».
В наш приезд неподалеку от доски расположились двое длинноволосых парней, игравших на... Как бы назвать их инструменты? Мины? Мангалы? Летающие тарелки? Как ни назови, ничто не дает представления о звуках подлинно космической музыки, которую они извлекали из этих тарелок... до тех пор, пока не грянули трубы симфонического оркестра, заглушив пришельцев-конкурентов.
2. Лифт в скале
В дословном переводе с немецкого Люксембург означает ни что иное, как «малый город». Так и надо воспринимать его столицу и все герцогство, напоминающее старинную шкатулку с пейзажами на лакированной крышке. На таком небольшом пространстве (2500 кв.м.), где живет менее полумиллиона человек, включая Великого герцога с семьей, здесь построены величественные соборы, разбиты такого размера площади, как будто это вовсе не карликовое государство, и, наконец, доносятся звуки собственного люксембургского языка, в котором перемешались и спокойно уживаются французский и немецкий.
На этих двух языках говорит элегантно одетая молодая девушка, которая помогла нам найти вход в капеллу Сен-Кирен, а по дороге на чистейшем русском языке рассказала, что сама она родом из Севастополя, где ее мама каким-то образом отловила жителя Люксембурга. В результате девушка работает в одном из местных банков, и поведала нам, до чего прост Великий герцог, который по праздникам гуляет по улицам вместе с народом.
– Он танцевал с бабушкой моей подруги.
– А что говорят о герцогине?
– Она с Кубы.
– Так это – мезальянс?
– Нет, это – любовь! – серьезно ответила девушка из Севастополя и ушла по делам своего банка.
Этот разговор был по дороге в капеллу Сен-Кирен, куда путеводители предлагают спуститься на лифте в скале Бокк. Звучит очень романтично. Но там не объясняется, что у лифта четыре остановки и три из них – на автостоянке. Поэтому надо нажать на кнопку «G» и выйти на нижнем этаже – Grund. После чего следует продолжить движение прямо, перейти через мост, повернуть налево, пройти еще метров 200-300... Но всего этого в путеводителях нет. Поэтому начнем с начала.
Лифт в скале находится на белой-пребелой Судейской площади, где по-соседству располагаются Конституционный суд, окружной и суд по делам несовершеннолетних и опеке.
Спустившись на лифте, попадаешь в другой – нижний – мир, из которого хорошо виден древний Люксембург с его крепостными стенами, фортификациями и редутами, построенными более трех веков назад французским маршалом Вобаном. Сегодня от этой средневековой «линии Вобана» сохранились только стены с бойницами, ворота «Три голубя», башни «Три жолудя», подземные казематы и цитадель Святого духа. Все это частично видно с одноименного плато Сан-Эспри.
Но никакие снимки сверху не сравнятся со снимками снизу, которые показывают и стены, и «линию» во всей красе.
В капелле или скорее небольшой католической часовне, высеченной в скале тевтонскими рыцарями в середине XIV века, не было ни души – там шла реставрация.
На обратном пути нас ждал чудный вид на долину Петрюсс. Полдюжины кафе и ресторанов умело использовали такую пастораль для привлечения клиентуры.
Среди того, что мы собирались увидеть, были казематы – система укреплений, лабиринтов и подземных ходов глубиной до сорока метров. Увидев стрелку с надписью «казематы», мы спустились вниз. Решетка на замке. Напротив – туалет. Обратились к продавцу в киоске.
– Как пройти в казематы?
– Вниз.
– Но там же туалет!
– Напротив.
– Но там закрыто.
– Да, до следующей недели.
3. Веселые овечки
На улицах Люксембурга есть немало презабавных барельефов.
Еще веселее музыканты с овечками, которые по традиции ежегодно идут по городу, созывая народ на осеннюю ярмарку. Местный скульптор Вил Лофи изобразил себя в виде аккордеониста.
К другому памятнику от Place d’Arm ведет улица Капуцинов – прямо до маленькой Театральной площади, где резвятся «Скоморохи» еще одного местного скульптора Бенедикта Вейса. Ну, скажите, разве это не воплощение в бронзе картин Брейгеля-старшего?
Мало того, что Люксембург встретил нас оркестром, он точно так же нас провожал, разве что оркестранты сменили красную униформу на синюю, а марш –на мазурку.
***
Финальным аккордом нашего путешествия стала 55-минутная поездка с брюссельского Южного вокзала в аэропорт Шарлеруа – в том самом направлении, где находится бельгийская деревушка с громким названием Ватерлоо. По сугубо техническим причинам (нестыковка расписания поезда и автобуса) мы не успели туда съездить, но по дороге в аэропорт появились указатели, напоминающие о том, что было в этих местах двести лет назад. За окном мелькали луга и поля вроде тех, которые раскинулись в девяти километрах от Ватерлоо – там, где от грохота пушек и крика «Гвардия не сдается!» осталась полная тишина и каменный лев на холме.
В упомянутом старом путеводителе «Европа за 5$» говорится, что на указателе вместо слова Ватерлоо красовались две скрещенные сабли и год – 1815. Сегодня вместо скрещенных сабель мы увидели только скрещенные вилку и ложку.
|