Воистину ушедший двадцатый век был веком железным и безумным. Человеческую кровь он проливал с просто-таки неприличной щедростью и нестеснительностью. И все под лозунгами прогресса, совершенствования общества или оздоровления человеческой природы - социально-психологической гигиены. "Весь мир - театр", - говорил когда-то Шекспир. В двадцатом веке мир уместнее сравнить с театром анатомическим (вспомним еще "Театр жестокости" Антонена Арто), а еще вернее - с грандиозной лабораторией, где ставятся один за другим безжалостные, но с претензией на благодетельность, эксперименты над человечеством или отдельными его членами.
Бросается в глаза - это, пожалуй, не оригинально, хотя для минувшего века особенно характерно - та удивительно активная, катализирующая, чтобы не сказать провокативная, роль, которую играли во всех зловеще-захватывающих перипетиях эпохи евреи. Впрочем, не роль - роли. Богатейшую гамму ролей, включая крайние амплуа - палачей и жертв. И опять же - в духе новейших социо-эстетических концепций одни и те же исполнители надевали поочередно обе эти маски. Или, если развивать метафору лаборатории: евреи были и постановщиками опытов, и подопытными объектами.
Книга Владимира Лазариса "Три женщины", вышедшая в 2000 году в Тель-Авиве в издательстве "Ладо", не должна обманывать читателя своим сдержанным, чуть ли не пасторальным заглавием. Она - о судорогах и гримасах века, о запутаннейших ариадниных клубках (Ариадна, кстати, - имя одной из героинь повествования), в которые свивались и скатывались нити истории, превращавшие путь человечества в лабиринт. Ну, а женщины, еврейские женщины - почему бы им ни находиться в эпицентре катаклизмов, оттеняя величие или ужас событий своей красотой, темпераментом, волей и увлеченностью, придавая этим событиям еще больший накал, алогизм, отчаянность?
Автор точно и удачно отыскал своих героинь - на три четверти забытых, образы которых лишь очень смутно просвечивают сквозь густую взвесь исторических испарений и порохового дыма (пейзаж после битвы). А ведь каждая была хороша - горяча, увлечённа, со строптивым норовом "артистки в силе". Каждая оказалась - в свое время, в надлежащем месте – в самой гуще крутого исторического варева, из которого даровитые повара готовили свои острые блюда.
Вот первая из них - Маргарита Царфатти-Грассини, принадлежавшая к патрицианскому роду евреев Венеции, приобщившаяся к высшим достижениям итальянской и европейской культуры рубежа веков, вкусившая плоды познания, прогресса, декаданса. Как характерна ее жизнь - до определенного возраста - для ее сверстниц и современниц, женщин сходного круга и происхождения! Элитарное домашнее воспитание и образование, занятия историей, литературой, изящными искусствами - благо все эти сущности концентрированно присутствовали в воздухе Италии. Потом - опять же в духе времени - знакомство с основами марксизма, увлечение теорией, которая жестоко критиковала существующий строй и обещала блаженство после его свержения.
Юность, пылкость, идеализм, бунт против семейных устоев и общественных норм. Запомним этот набор - он с некоторыми вариациями повторится в характерах и судьбах других героинь книги. А может быть - это инварианты еврейского мироощущения, особенно в ту пору? Характерно то, что спокойный путь присвоения и пользования жизненными благами, которые давало происхождение и высокий социальный статус семьи, был явно неприемлем для этих людей с развитым эстетическим вкусом, критическим мышлением и универсалистским взглядом на мир. Они - явно или подспудно - грезили революцией, переворотом - социальным, политическим, эстетическим, они пламенно верили в благодетельное "завтра" и пестовали его. Или это само время, вынашивающее перемены, выбирало и использовало этих людей, отмечая их знаками позитивной или негативной избранности?
И вот - драматическое пересечение жизни синьоры Маргариты, занимавшейся журналистикой и художественной критикой, жены преуспевающего адвоката, умеренного социалиста и сиониста, с путем голодного и честолюбивого плебея, мечтающего о наполеоновской власти и славе. Он, воплощение бьющей через край мужской силы, покоряет утонченную аристократку. Что ж, банальная история. Пикантность и драматизм ей придает лишь то обстоятельство, что героя-любовника зовут Бенито Муссолини.
История Муссолини, его житейских и идеологических "университетов" нарисована в книге кратко, но выразительно. С ее страниц встает образ очень знакомый, почти типичный для эпохи: представитель пролетариата, рвущийся скорее к самоутверждению, чем к знаниям или социальной справедливости, распираемый жизненной энергией, искренний демагог, становящийся народным вожаком: "агитатором, горланом, главарем". Интересна здесь как раз роль, которую еврейские женщины играли в духовном становлении и идеологической эволюции будущего "дуче". Сначала - Анжелика Балабанова, российская эмигрантка, убежденная социалистка, судьба которой сама по себе авантюрна и удивительна. Она, революционерка фанатично-доктринерского склада, пыталась ввести анархистскую пылкость молодого Бенито в рамки системы, снабдить его знаниями, дисциплинировать его мышление. Однако гораздо более значимой для карьеры "главаря" оказалась Маргарита Царфатти, путеводная звезда Муссолини на протяжении ряда лет.
Общественный и культурный фон, на котором развертывается этот "эпохальный роман", воистину впечатляет. Сколько знаменитых имен окружают Маргариту и Муссолини в первое десятилетие века, имен, прославившихся в самых различных областях общественной жизни, науки, культуры! Знаменитый футурист Маринетти и эстет-декадент (он же бесшабашно храбрый солдат) Д'Аннунцио, писатель-сионист Исраэль Зангвил и знаменитый социалист Турати, французский поэт Шарль Пеги и изобретатель радио Маркони, Кокто и Модильяни.
Колоритно и выпукло в книге показан внешне парадоксальный, а, по сути, достаточно закономерный переход Муссолини от интернационалистского социализма, пацифизма - к радикальному патриотизму, восславлению единства нации и ее возрождения под флагом молодости, витальности, имперского величия. И Маргарита Царфатти, улавливая витающие в воздухе дуновения и поветрия, стала пророком и повивальной бабкой нарождающегося фашизма, его идеологическим рупором, дамой-патронессой. Она вдохновляла Муссолини, поддерживала его, подталкивала в критические моменты к решительным действиям... Так кем же была она сама – с такой легкостью переходившая от служения идеалам гуманизма и социальной справедливости к проповеди силы и авторитета, от популяризации футуризма к пропаганде "нового искусства", ориентированного на древнеримскую классику? Она, похоже, символизировала новый век - с его идеологической всеядностью, с взаимозаменяемостью политических лозунгов и течений, с его ставкой на овладение массами - безразлично, какими средствами и под какими знаменами. Вполне человеческое, даже женское свойство - любой ценой идти к успеху, к популярности и влиянию, к центральному положению - стало ее жизненным стержнем, заменило ей теории и идеологии... Что не мешало ей быть искренней и страстной в исповедании идей сначала социализма, а потом фашизма.
И еврейство до поры до времени ничуть не мешало ни ей, ни Муссолини, ни фашистскому движению на романтическом этапе его биографии. Это позже, уже после завершения ее бурного романа с дуче, придет сближение Италии с Германией Гитлера, постепенное усиление антиеврейских мотивов в политике фашистского руководства. Звезда Маргариты Царфатти закатилась одновременно с тем, как будущее итальянского еврейства затянулось тучами. Гроза геноцида уже посверкивала молниями над горизонтом. Сама же Маргарита спаслась от потопа, став эмигранткой. Париж, Мадрид, Южная Америка, нечаянное и печальное воссоединение с еврейством через приобщение к эмигрантской судьбе...
Каким-то странным образом перекликается с этой судьбой жизнь другой героини книги Лазариса - Мани Вильбушевич. Хотя, казалось бы, что общего между этими женщинами, кроме близости дат рождения? Еврейская революционерка из черты оседлости, ни внешностью, ни происхождением не напоминает еврейско-итальянскую аристократку. Общее же между ними то, что и для Мани судьбоносной оказалась встреча с незаурядным мужчиной, сильной натурой, исповедовавшей нетривиальные взгляды и идеалы. Речь идет о знаменитом жандармском полковнике, позже генерале Зубатове. Это он сумел совлечь пламенную юную социалистку с прямого пути борьбы с царизмом, поманить ее гораздо более туманной и неоднозначной перспективой "экономизма", реформизма, мирного социального переворота под эгидой государственности, царской власти.
Снова незаурядный мужчина, снова зов судьбы. Но, следуя за этим сюжетом, мы ступаем на неверную, зыбкую и завлекательную почву российского революционаризма начала века и борьбы с ним. Под ногами - трясина сектантства, визионерства, мечтательной кровожадности, самоотвержения и подлости. Азеф и Гапон, Гершуни и Рутенберг, Малиновский и Багров. Власть и ее противники втягивались в кровавую игру, помесь шахмат и покера, и снова, как и в предыдущем сюжете, личные амбиции, воля к власти оказывались сильнее и существеннее официально разделявших стороны политико-идеологических барьеров. В густой тени провокации вершилась российская история начала прошлого века.
Никто, наверное, не проникнет в самые глубины души Зубатова и не сможет сказать однозначно, чего там было больше: подлинного желания служить интересам российской монархии путем оседлания рабочего движения, жажды социальной справедливости и блага угнетенному народу или изощренного психологического наслаждения от победы в психологических поединках с подследственными, от разыгрывания многоходовых противоконспиративных комбинаций, от манипулирования бойцами двух станов?
В какой степени эта стихия провокаторства затянула и героиню книги? Ответить на этот вопрос не так просто. В любой своей ипостаси Маня оставалась искренней и верной своим целям и идеалам. Ну, а они - менялись. Под влиянием и с помощью Зубатова она создала Еврейскую независимую рабочую партию, ставшую на какое-то время опасной соперницей Бунда. Много интересного и парадоксального было в программе, да и практике этой партии - модели российско-еврейского тредюнионизма: стачки проводились с ведома и с негласного одобрения властей, идеологическому сектантству и догматизму были противопоставлены практические цели просвещения, улучшения условий жизни рабочих. Другое дело, что в реальных российских условиях это движение, очевидно, реальных перспектив не имело. Да и организационная деятельность Мани дополнялась, очевидно, передачей Зубатову агентурных данных, фактически - доносами на активистов соперничающих рабочих организаций.
В. Лазарис поддается соблазну хотя бы фрагментарно изобразить тот сложнейший узор, в котором переплелись в начале XX века интересы бундовцев и русских социал-демократов, эсеров и сионистов, охранки, консерваторов-антисемитов, либералов. Помимо достаточно хорошо уже известных сведений о судьбе Гершуни, о трагически закончившейся дружбе Гапона и Рутенберга (пожалуй, здесь повествование слишком отходит от основной своей канвы), автор сообщает нам немало примечательных, а порой, парадоксальных деталей. Это, например, описание аудиенции, которую дал Мане министр внутренних дел Плеве. В ходе ее Маня заинтересовала министра-антисемита сионистскими идеями, поманив его перспективой избавления империи от сотен тысяч не слишком спокойных и желательных граждан-инородцев.
Так и получилось, что первая и единственная на территории России сионистская конференция прошла в 1902 г. в Минске с разрешения и даже "благословения" властей. Сионисты и не знали, что разрешением во многом обязаны подспудной активности Вильбушевич, тогда еще не примыкавшей к сионистскому движению. Царские власти надеялись в то время, что сионизм оттянет революционную энергию евреев от борьбы с режимом на решение национальных задач. Позже выяснилось, что они просчитались. Но в те первые годы века возник короткий "роман" царизма с сионизмом, которому содействовали, разумеется, не только Маня с Зубатовым, но и Теодор Герцль, горячо убеждавший Плеве и Витте поощрять сионистское движение.
Но вернемся к сюжету книги. Приехав в 1904 г. в Палестину навестить брата, Маня там и осела. Кстати, мотивы этого поворота в ее жизни обрисованы в книге недостаточно ясно. То ли на нее подействовал страшный Кишиневский погром, то ли она разочаровалась в перспективах еврейского рабочего движения в России, то ли, узнав об опале Зубатова, решила и сама выйти из игры. Так или иначе, в ее судьбе, как и в жизни Маргариты Царфатти, произошел перелом, связанный со сменой идеологических и политических ориентиров. С той же энергией, с которой раньше она строила "легальные рабочие союзы" в России, Маня принялась за организацию "еврейского труда и еврейской обороны" в Эрец-Исраэль.
Изображая становление еврейского ишува в годы второй алии, Лазарис лишний раз напоминает, до какой степени этот процесс находился под влиянием российского революционного движения с его фанатизмом, радикализмом, его сектантскими спорами и стычками между своими. Маня, вышедшая замуж за Исраэля Шохата, была среди основателей организации "ха-Шомер", первой еврейской военизированной организации в Палестине. А потом - тактические разногласия, борьба авторитетов и честолюбий, сложные отношения с турецкими, позже английскими властями. Несколько зловеще-колоритных эпизодов, показывающих, что жизнь человеческая ценилась еврейскими борцами за независимость не дороже, чем их коллегами - российскими социалистами-революционерами. Убийства представителей местных властей, экспроприации, устранения политических соперников.
Особенно примечателен мотив отношений между супругами Шохат и молодым "новым репатриантом" Давидом Грином, будущим Бен-Гурионом. Давида не приняли в "ха-Шомер" - сочли профнепригодным. Позже Маня и Исраэль возглавили - в рамках Хаганы - законспирированную организацию "Киббуц". В двадцатые годы, когда звезда Бен-Гуриона стала стремительно подниматься и он начал наступление на "сепаратистов", Маня и Исраэль приняли решение ликвидировать нового вождя ишува - разумеется, исключительно в интересах дела. План, правда, не был осуществлен. А после этого влияние и популярность четы Шохатов падают, и легендарная Маня Вильбушевич возвращается в обычный круг человеческой жизни, включающий старение, уход в тень, забвение.
Наконец, третья история, в книге - срединная. История жизни и смерти Ариадны Скрябиной-Кнут, дочери знаменитого русского композитора и жены известного русско-еврейского поэта Довида Кнута. Подобно Маргарите Царфатти, Ариадна родилась в Италии, детство, как и Маня, провела в России, но после революции очутилась во Франции, добавив тем самым четвертую географическую "точку опоры" повествованию (кроме Италии, России и Эрец-Исраэль). Кстати говоря, автор книги сообщает множество сведений (многие из которых, правда, уже публиковались) о жизни русской эмигрантской среды в Париже 20-х - 30-х годов: литературный салон Мережковских, Бунин, Бальмонт, Ремизов, кружки, кафе, богемное - в основном, поневоле - существование... И на этом фоне - снова судьба, исполненная парадоксов, неожиданных поворотов и неизбывной горечи. И снова - неистовость характера. Ариадна, выйдя замуж (третьим браком) за Довида Кнута, решила принять гиюр, назваться Саррой и слиться с еврейским народом (возможно, не зная, что она и без того еврейка по матери, а стало быть - по Галахе). И, как это часто случается, стала пылкой неофиткой, воинственной, нетерпимой, несправедливой по отношению к другим, не узревшим света истины. Немногочисленные примеры, приводимые в книге, лишь глухо намекают на то, как конфликтно протекала жизнь Ариадны-Сарры в космополитичном Париже, среди французов и русских эмигрантов, которых она с одинаковой пылкостью поносила за явный или латентный антисемитизм. В своем национальном радикализме она заходила намного дальше мужа, который, несмотря на местечковое происхождение и еврейский патриотизм, всегда носил в душе изрядный потенциал "всемирной отзывчивости".
Ариадна исполняла в русско-еврейском обществе 30-х годов неблагодарную роль Кассандры, твердящей всем о надвигающейся катастрофе. Ее считали безумицей и фанатичкой. Потом пророчества, ко всеобщему ужасу, начали сбываться по всей Европе, кольцо катастрофы стало сжиматься вокруг Парижа. После оккупации Франции ее жизнь вступила в последнюю, трагигероическую стадию. Предсказания не помогли - и она занялась делом, дерзким и безнадежным, организовав вместе с Довидом Кнутом и еще несколькими энтузиастами подпольную организацию "Еврейская армия". "Еврейская армия" постепенно превратилась в немалую силу. Ее бойцы убивали немцев, совершали диверсионные акты, добывали оружие, снабжали евреев поддельными документами, спасали детей. И в первых рядах была Ариадна-Сарра, ставшая в интересах конспирации Региной. На конспиративной квартире в Тулузе в 1944 году она и была убита.
Книга окончена. В чем ее смысл и урок? Своими женскими портретами на фоне времени Лазарис - ненавязчиво, без натуги и нажима - способствует демонтажу стереотипов, чтобы не сказать - мифов. Вернее сказать, его книга уточняет, конкретизирует наши представления об эпохе - первой половине XX века. Она позволяет нам увидеть отдельные фрагменты прошлого крупным планом, словно сквозь увеличительное стекло. И при таком взгляде яснее становится, например, насколько близки были изначально друг к другу социализм, сионизм и фашизм (в его "аутентичном", итальянском варианте). Все эти радикальные движения развивались из общего романтико-утопического корня, все ставили себе целью радикальную перестройку основ общественного бытия, будь то в национальных или мировых масштабах. Их адепты не скупились на жертвы ради достижения своих целей - благо расплачиваться, в основном, приходилось другим. И во всех случаях к беззаветности, идеализму, героизму примешивались вполне личные амбиции, вожделения и расчеты.
Это естественно - исторические закономерности осуществляются через человеческие устремления и судьбы. Остается заметить, что именно сионизм - при всей его органической связи с традициями революционаризма - не выродился в кровавый кошмар, сумел сохранить связь с общечеловеческими гуманистическими ценностями, пронести их через все исторические перипетии и соблазны. Его принципы и практика не избежали, разумеется, коррозии в агрессивно-кислотной атмосфере века, под влиянием паров национализма, враждебности и насилия. Но - в гораздо меньшей степени, чем идеалы и реальность "реального социализма", не говоря уже о зловещей эволюции фашизма. А ведь тогда, в 20-е - 30-е годы многие достойные и известные люди, как в Италии, так и за ее пределами, видели в новом и энергичном движении альтернативу больной, импотентной, коррупированной демократии. Достаточно назвать имена Тосканини и Д'Аннунцио, Шоу и Эзры Паунда. Да и лидер ревизионистов Жаботинский питал определенные симпатии к новому итальянскому порядку... Это липший раз говорит о том, что "лицом к лицу лица не увидать" - истинную суть исторических явлений трудно понять при отсутствии исторической дистанции.
Книга сочетает достоинства информативности и увлекательности, она написана просто и энергично - побуждая так называемого "широкого читателя" усваивать сведения, которые он и не подумал бы черпать из энциклопедических справочников или специальных исторических исследований.
Выбранная автором манера при кажущейся простоте таит в себе немало трудностей. Вовсе не просто удержать повествование на грани между хроникальной сухостью, сентиментальным беллетризмом "женских историй" и легковесной фельетонной сенсационностью. Лазарису это удается. Не впадает он и в дидактизм, навязывающий читателю однозначные суждения и выводы. Здесь ощущается уважение к читателю, к его интеллигентности и аналитическим способностям.
Есть в книге, разумеется, и недостатки. Текст, столь насыщенный именами, фактами, датами, требует, справочного аппарата. И он в книге есть. К сожалению, в "Примечаниях" встречаются неточности, зачастую они вступают в противоречие с основным текстом. Можно найти тут и языковую небрежность, и стилевые погрешности. Но все эти недочеты не отменяют главного: портреты трех незаурядных женщин в интерьере жестокого века получились яркими и впечатляющими.
"Ариэль", № 3, 2001г.