В предисловии к этой книге профессор А.Воронель заметил: «Такая книга
никогда еще не появлялась на русском языке, и русскоязычный читатель
впервые может найти в ней не только правду об Израиле, но и новую для
себя правду о жизни вообще». Завершает он свое эссе так: «Я уверен,
что эту книгу переведут на многие языки, но с самым большим интересом
ее прочтут в России».
«Моя первая война» Владимира Лазариса – дневник участника Ливанской
войны, написанный прямо по следам событий. Однако дневник автора лишь
обрамляет сердцевину сочинения – двадцать два интервью, взятых во время
боев в Ливане. Среди интервьюируемых ученые и рабочие, студенты и
предприниматели, вчерашние школьники и инженеры, ленинградцы и
душанбинцы, вильнюсцы и тбилисцы, москвичи и конотопцы… Люди пожилые и
совсем юные, сторонники Ливанской войны (как они выражаются, «крайних
мер») и решительные противники, правые, левые, центристы и люди вне
политики. В основу отбора автор положил два принципа: интервьюируемый
должен быть человеком, приехавшим из СССР, и Ливанская война должна
быть первой войной в его жизни. Все остальное входило в допустимый
«разброс цели».
Благодаря такому приему у читателя возникает ощущение объективности
автора, действительно ищущего истину, а не повод высказаться по вопросу
«что есть истина».
Тем не менее, его книга – это не сборник интервью, а цельное
сочинение, где в потоке голосов постепенно выявляется главная тема:
«Демократия в современной войне».
Мы, выходцы из СССР, склонны излишне почитать силу как источник
права (даже если нам самим такой миропорядок вовсе не нравится). Мы
постоянно вспоминаем, как большевики скинули «говорильню» Керенского,
как тоталитарный медведь потом пожирал одну страну за другой… Помню,
после приезда на Запад меня поразило письмо друга из Парижа, где он
взволнованно сообщил, что Франция – накануне захвата Советами! «Моя
первая война» Вл. Лазариса описывает войну армии современной
демократической страны против армии тоталитарного режима (потому что,
наблюдая по нашим телеканалам внутренние сирийские передачи, мы
ежедневно видим буквальное повторение знакомых с детства картинок
«всенародной любви к вождю и партии» и «трудовых и боевых успехов
страны», как будто бы товарищ Асад уже занял пост генсека и
переименовал КПСС в БААС. Итак, в чем сила и в чем слабость армии
демократической страны в ее схватке с армией страны тоталитарной –
глазами непосредственных участников такой схватки?
Прежде всего, солдаты и офицеры демократической армии гораздо
более… «законопослушны», что ли, чем это представлялось теоретически.
Балаган в русской армии в 1917-ом – начале 1918 года свидетельствовал,
оказывается, не о слабости армии в условиях демократии (выстояли же
армии тогдашних демократических Франции и Англии против лучших в мире
солдат кайзера), а об отсутствии в России главного условия демократии:
правления демократически избранного большинства. Вот несколько типичных
солдатских голосов,подслушанных Вл.Лазарисом: «Я не знаю, нужна эта
война или нет. Я – кто? Просто солдат, надо мной есть командир и
правительство. Даже если я думаю по-другому, приказы я все равно
выполняю» (Борис Давыдов, 21 год, из Душанбе); «Я не крайне левый,
хотя с самого начала был против этой войны. Я всегда был того мнения,
что приказ нужно выполнять, если только он не заставляет меня
совершать что-то бесчеловечное» (Ицхак Брудный, 27 лет, из Вильнюса);
«Я не левый и не правый. Ни в какие партии не вступаю. Я хочу жить и
хочу жить в мире. Но правительство решает, что надо идти на войну,
вот я и иду. Правительство же у нас народное, народ его выбрал»
(Давид Мисхелашвили, 27 лет, из села Кулаши, Грузия). Размеры статьи
удерживают меня от дальнейшего цитирования.
Примечательна ошибка автора: в тексте дневника он недвусмысленно
осуждает полковника Эли Геву, подавшего в отставку в знак протеста
против штурма Бейрута: «Часовой у ворот: «А мне что делать, если я
тоже не согласен? Он – полковник, взял и подал в отставку, а я что,
дерьмо?…» Подпись под газетной карикатурой: «Совесть начинается со
звания полковника»… Во время войны за независимость один из командиров
пришел к Бен-Гуриону перед взятием Латруна (одна из неудачных и
ошибочных операций 1948 года – М.Х.) и сказал, что не согласен с этой
операцией и не может в ней участвовать. Он попросил снять с него
нашивки и оставить простым солдатом. Полковник Эли Гева официально
попросил демобилизовать его из армии подчистую…» Дневник Лазариса
писался во время войны, однако после войны стало известно, что на
самом деле Эли Гева попросил сделать именно то, что посчитал
допустимым в подобной ситуации – ситуации конфликта между долгом
офицера, отвечающего за жизни своих солдат, и выполнением прямого
приказа командования: он ходатайствовал именно о разжаловании и об
отправке его в бой за Бейрут рядовым солдатом. Решение об отставке
приняло уже командование…
Когда я читаю в дневнике Лазариса: «Как сказал мне один офицер,
хотя он против этой войны и она ему глубоко ненавистна, он выполнит
любой приказ и будет сражаться до конца», – то думаю не только об
Израиле, но и о том, почему в России 1917 года так легко свалился
Керенский. Потому что никакой демократии и, соответственно, ее
защитников у России не было: Временное правительство было так же
«выкрикнуто» толпой вооруженных солдат и рабочих восставшего
Петроградского гарнизона, как полгода спустя эта же толпа «выкрикнула»
Совет народных комиссаров. Недаром Ленин не допустил, чтобы
Учредительное собрание поработало хотя бы два дня: убедившись, что
ему не удалось сорвать его работу изнутри, через большивистских
депутатов, он разогнал его.
В чем несомненные преимущества демократической армии, как они
описаны в книге Лазариса? Прежде всего, солдат, воспитанный в обществе,
где соблюдаются Права Человека – морален. Ни Лазарис, ни я вовсе не
идеализируем израильтян: с нами рядом живет много хамоватых,
жестоких, нечистых на руку людей, и все они служат в армии. Но даже
преступные типы в этой среде осознают, что совершают преступление, то
есть дурное, хотя и соблазнительное и выгодное дело (Гегель писал: "В
правовом государстве наказание составляет привилегию преступника»).
Израильтяне прекрасно обучены убивать противника и в массе убеждены,
что делать это нужно и необходимо, но в то же время никому из
опрошенных ремесло убийцы, пусть и на службе родине, не доставляет
удовольствия, и труп врага не пахнет для них хорошо: «На мертвых все
равно больно смотреть, хоть они и террористы… Смотришь и думаешь: вот
и ты так можешь лежать. И он уже для тебя не враг, а труп человека…»
(Мисхелашвили); «Я, конечно, готовил себя к тому, что иду на войну,
что буду стрелять, может, даже убивать. К этому я был готов, но я не
знал, что мне придется иметь дело с детьми. Нам с самого начала дали
приказ – ни женщин, ни детей, ни стариков не трогать. Нам только не
сказали, что эти дети будут стрелять в нас. Нет, для нас они были
просто террористами, какой же он ребенок, если он стреляет в нас! –
рассказывает пехотинец Симха Сариков, родом из Душанбе. – Настоящие
убийцы. Обычно не сдавались… Приходилось кончать их». И он же
завершает рассказ: «Палестинские дети? Перевоспитывать их надо. Когда
двести таких малолеток из лагеря пленных освободили, я думаю, правильно
сделали. Потому что ребенок, как овца. Куда пастух – туда и он. Ребенок
же не понимает, что он делает, на то он и ребенок… Мне кажется, эти
дети уже никогда не возьмутся за оружие, они уже хорошо знают, чем это
пахнет».
Это вовсе не «беззубый пацифизм» и прочие милые клички, которыми
решительные граждане некоторых стран любят награждать своих противников
(в том числе и в Израиле): напоминаю, что тот, кто пришел к такому
выводу, сам убивал этих детей, пока они держали оружие в руках.
Моральность позиции отнюдь не далась израильтянам легко, без колебаний
и взвешивания, без ярости и желания отомстить за товарищей. Про тех же
освобожденных из плена детей солдат-друз говорит автору: «Я бы их
своими руками сжег... Они нас убивают, а мы их освобождаем. Государство
идиотов у нас, помяни мое слово – идиотов». И автор явно понимает его
гнев, чувства этого друза где-то близки Вл.Лазарису: «Двум погибшим от
рук детей вертолетчикам и их вдовам уже безразлично, кем их считать:
детьми, подростками или взрослыми».
Эта моральность, окрепшая и выношенная в бою, дает армии огромную
дополнительную силу. Тот же Брудный, который признался, что «с самого
начала был против этой войны», говорит: «Я всегда знал, что в
отделении, которым я командую, можно положиться на людей. Каждый
будет вести себя в бою как надо. Это же понятно: как говорят,
побеждает тот, кто остается в живых. А к а ж д ы й з н а е т
(разрядка моя – М.Х.), что остаться в живых можно только, если воевать,
а не бежать. Причем воевать как надо».
Моральный человек знает: быть трусом – аморально; не выполнить
приказ и подвести товарищей – аморально, плохо охранять свою жизнь в
бою, не исполняя инструкции тех, кто знает, как это лучше всего делать
– офицеров – аморально. Танк бывшего конотопца Сергея Дризлиха был
подбит, членов экипажа подобрал бронетранспортер: «Наверху двое парней
стреляли из пулемета, и еще одно место было свободно. Вначале я был
немного в шоке, хотелось забиться в какой-нибудь угол. Когда мы
двинулись вперед, я взял автомат и поднялся наверх. У бронетранспортера
стены, как бумага, – лучше уж стоять наверху… Когда мы выехали из
города, я успокоился. Потом уже понял, что каждый должен преодолеть
свой барьер страха. Я преодолел в тот момент, когда вылез на верх
БТРа».
Кроме того, высокий моральный дух армии создает в ней особую
атмосферу полного доверия солдат к офицерам, стимулирует инициативу и
решительность последних, тем более, что и сверху офицеры чувствуют то
же доверие к их опыту, уму и решительности. В современной войне, где
исход боя часто решают секунды, эта инициатива в микроколлективе
решает многое, возможно – исход боя: «Была небольшая паника, и
командир меня уже почти не направлял, так что я сам крутился… Ребята
вылезли из соседнего танка, усталые, даже личное оружие не взяли… а
тут вспышки, выстрелы, прямо по нам. А наши все безоружные стоят. Я
из люка высунулся и начал стрелять по вспышкам. Из автомата. Тут наши
стали разбегаться, за танки прятаться. Мне офицер кричит: "Идиот,
лезь в танк, тебе башку отстрелят». Тут и другие ребята за автоматы
взялись, мне сразу веселее стало, все-таки не один… Утром командир роты нашел четыре трупа
сирийских командос. Даже страшно подумать, что было бы, если бы они
подошли поближе» (Марк Горенштейн, 23 года, студент, из Ленинграда).
Когда пытаешься понять, что же все эти ребята вынесли из войны –
понимаешь: ненависть к войне. До сих пор я говорил о силе и
преимуществах демократии на поле боя, сейчас укажу на ее относительно
слабое место, – потому что это в сказках правда бывает простая,
а в жизни «с одной стороны… с другой стороны…». Вот рассказывает
сапер и прекрасный поэт (на русском и на иврите) Юрий Портной, 30 лет,
приехавший из Черновиц: «Представляя себе будущую войну, я всегда
думал о ней с восторгом. Да, это был восторг. Был, да весь кончился…
Победителем я себя не считаю, наоборот, считаю себя побежденным. Потому
что это мои солдаты погибли. И для меня нет таких целей, которые
оправдывали бы эту смерть. Хотя, может быть, есть исключение, не знаю,
не думал об этом… Тут мне недавно один тип сказал, что я пацифист.
А я ответил, что никакой я не пацифист, а просто мне жалко, что солдаты
погибают. А он мне говорит: «Для нас большая честь, что есть, где
умирать. Это в России нам не было места». Уверен, что у него нет
детей». Борис Залесский, 36 лет, фрезеровщик, из Киева: «Вначале я
думал так: раз я в Израиле и надо воевать – значит, надо. А вот если
бы сейчас меня спросили, хочу ли идти в Ливан, я сказал бы «нет». Не
то, что я против войны. Может, и правильно, что воюют. Но я бы не
пошел. Не хочу больше войны. Надоело до смерти». Жан Авербух, 42 года,
врач из Львова, сообщал семьям о смерти убитых на войне: «Я никогда не
видел погибшего парня, но чувствовал себя так, будто это мой родной
брат… Вначале я эту войну воспринял очень патриотично. Когда она
началась, внутренне я ее поддерживал… Я себе четко представлял,
что будут жертвы. Но в первый день войны, когда было, кажется, восемь
или девять убитых, я подумал: «Восемь! Это же очень много. В Союзе, я
помню, когда узнал, что в войну Йом-Кипур погибло больше двух тысяч
человек, я сказал: «Всего две тысячи?!» А здесь, в Израиле, для
меня восемь – много. Вот какое смещение понятий происходит. И почему
это так – понять не могу. Дело не только в том, что страна наша
маленькая и все погибшие – евреи. Там, в Союзе, я тоже знал, что эти
две тысячи погибших все были евреями, но там казалось мало, а здесь –
много».
Моральные люди, воспитанные в духе Прав Человека, знают, что война –
любая война! – это мерзость и нарушение заповеди «Не убивай». И пусть
в этой мерзости виноват не ты, а противник, пусть нет выхода, но
мерзость и убийство все-таки остаются мерзостью и убийством. И поэтому
для демократической армии всегда нужна надежная мотивация ее действий.
Именно об этом написана книга Вл. Лазариса, и недаром эпиграфом к ней
он выбрал слова величайшего гения войны – Наполеона: «На войне одну
четверть составляет реальное соотношение сил и три четверти –
моральные соображения».
«Народ и земля», № 4, 1985.