|
Давид Меламед посвятил статью в «Маарив» столетию со дня смерти Нафтали Герца Имбера, автора израильского гимна «Хатиква» («Надежда»), который был скептиком и циником, сионистом и каббалистом, часовщиком и редактором, а также совершенно богемным человеком, алкоголиком и скитальцем.
Две строфы из его стихотворения «Наша надежда», написанного еще в 23-летнем возрасте, обеспечили Имберу почетное место в еврейской истории, но не почетное существование. Он родился в Польше в 1856 году, прожил бурную жизнь, писал стихи, прозу, сатиры, переводил на иврит Омара Хайяма, публиковал статьи на самые разные темы, и умер в 53 года, больным и нищим, оставив после себя только коллекцию пустых бутылок и кучу рукописей.
Среди прочего Имбера интересовали проблемы толкования Талмуда, еврейского образования в Эрец-Исраэль и… существования Иисуса Христа, в чем он сомневался. За семьдесят лет до появления группы «Роллинг стоун» Имбер так себя и назвал – «катящимся камнем», который катился из Польши в Турцию, из Турции – в Англию, оттуда – в Египет, Эрец-Исраэль, Индию, и свой путь он закончил в Америке. Израильский сатирик Эфраим Сидон назвал Имбера «первым еврейским хиппи» из-за его любви к женщинам и спиртному.
«Государственной панихиды не будет. Его шлягер не будут снова и снова крутить по радио. Так оно и бывает, когда твое самое знаменитое стихотворение выпало из твоих рук уже много лет назад и теперь связано с маленьким государством на Ближнем Востоке. Сто лет спустя уже ясно – нелегко быть Нафтали Герцем Имбером».
В 1902 году после того, как сионистское движение сделало «Хатикву» своим неофициальным гимном (официальным она стала в 1933 году), Имбер как-то хотел попасть на одно из заседаний сионистского руководства в Нью-Йорке, но его не пустили, потому что, как обычно, он был вдребезги пьян, да еще размахивал бутылкой виски. Услышав из-за двери звуки «Хатиквы», он улыбнулся: «Меня вы можете выгнать, но мою песню вы все равно будет петь».
Нелюбовь еврейского Истеблишмента к Имберу только усилилась, когда стало известно о его браке с не еврейкой, врачом Амандой Кати. Правда, этот брак быстро распался, но положения парии, в котором находился Имбер, это не изменило. Один из его противников ядовито сострил: «Факт, что Нафтали Герц Имбер обратился в христианство, которое получило в подарок совершенно невыносимого типа».
При такой жизни неудивительно, что в один прекрасный день прошел слух, что Имбер умер. Редактор еврейской газеты опубликовал длинный, прочувственный некролог, а через несколько дней в редакции появился Имбер собственной персоной и спросил: «Можно ли получить несколько экземпляров того номера, где обо мне был напечатан такой замечательный некролог?» Тут уже едва не умер сам редактор.
Последние годы жизни Имбер провел в барах и пивных Манхэттена. Гонораров и пособия, которое он получал от своего патрона, еврейского судьи Меира Сульцбергера, ему едва хватало на выпивку.
В 1909 году, когда Имбер скончался, начался трехсторонний спор о том, где его похоронить: с той же страстью, с какой семь городов сражались за право называться родиной Гомера, три еврейские организации сражались за право похоронить Имбера. В конце концов, спор разрешился и на похороны Имбера пришли тысячи людей, а те, кто шли во главе процессии, несли большой транспарант с одним словом – «Хатиква». Это событие освещалось всей еврейской прессой в Америке и в Европе, а ивритская газета «ха-Йом» («День») написала: «Где были все эти тысячи людей, пока наш поэт еще был жив? До каких пор судьба наших поэтов и писателей будет такой?»
Помимо бутылок, Имбер оставил после себя сатирическое завещание, в котором среди прочего написал: «Раввинам я оставляю все, чего не знаю и не понимаю. Это продлит им жизнь. Моим ненавистникам оставляю мою болезнь – ревматизм. Республиканцам и демократам раздаю взятки, которых пока еще никто не тронул. Еврейским редакторам я оставляю мое сломанное перо. Чтобы они писали медленно и без ошибок. Мои книги, те, что были написаны для начинающих, я оставляю восьми профессорам, чтобы они смогли научиться читать. Подумав, я решил оставить моим издателям последний вексель, по которому я еще не заплатил. Они вправе обрамить его и повесить на стену, как талисман, чтобы Господь Бог уберег их от таких друзей, как они сами».
44 года спустя после смерти Имбера правительство Израиля решило перевезти его останки в еврейское государство и предать их земле в Иерусалиме. До чего символично, что даже корабль, на котором Имбер совершил свое последнее путешествие, назывался «Тель-Авив». Израильская пресса не пожалела критики и сарказма, ругая правительство за то, что гроб с телом автора «Хатиквы» простоял в зале ожидания хайфского порта до тех пор, пока не кончилось празднование пятого Дня Независимости Израиля. Но, будь Имбер жив, он оценил бы и эту иронию судьбы тоже.
Покойный израильский поэт Йехуда Амихай написал: «Нафтали Герц Имбер сочинил «Надежду», напился в Кливленде, штат Охайо, и умер без всякой надежды». Эфраим Сидон воспринял историю поэта-сиониста с чуть большим юмором и оптимизмом, написав: «Ты, может быть, поэт и не большой,/ но прикипел к тебе я всей душой».
Меламед закончил тем, что при всем почтении к заслугам Имбера и его месту в национальном пантеоне, «время от времени он становится предметом общественной полемики по вопросу, не пришла ли пора сменить гимн».
|