В отличие от израильских русскоязычных писателей, которые, как правило, замыкались на «эмигрантских» темах и коллизиях, не врастая в реалии исторической родины и не проникаясь ее настоящим и прошлым, роман Владимира Лазариса «Белая ворона» стоит особняком. Роман повествует об Азизе Домете, интеллектуале-арабе, жителе подмандатной Палестины. Домет переживает кратковременное увлечение сионизмом, но прекращение материальной поддержки со стороны еврейских организаций сводит юдофильство на нет. Рафинированный интеллигент находит утешение в нацизме, перепечатывает «Протоколы сионских мудрецов», работает на Абвер и заканчивает свои дни на гитлеровской радиостанции.
Владимир Лазарис, тонкий и многоопытный писатель, журналист и переводчик, представляет перед нами драму белой вороны – талантливого аутсайдера, занятого поисками смысла жизни – не только своей, индивидуальной, но и жизни своего народа. О создании произведения, о затронутых темах и судьбах героев я беседую с автором.
– Как вы решились написать свой первый настоящий роман?
– Наверно, меня натолкнул на эту мысль успех «Трех женщин», и я начал снова рыться в архивных материалах. Среди них оказалась старая газетная статья, из которой я узнал, что в Палестине в двадцатых годах жил араб-христианин Азиз Домет, драматург, написавший по-немецки пьесу «Йосеф Трумпельдор». Он же послал несколько писем будущему первому президенту государства Израиль Хаиму Вейцману. Такая, можно сказать, редчайшая экзотика меня очень заинтересовала. В архиве Вейцмана, к моей огромной радости, хранились две картонные папки, на которых написано «Азиз Домет». В них лежали и письма Домета к Вейцману (на немецком языке), и ответы Вейцмана Домету (на английском), и одна из пьес Домета, и рецензии на постановки его пьес в Берлине, и его портрет работы замечательного немецко-еврейского художника Германа Штрука.
– Вы владеете немецким?
– Все письма и рецензии на немецком языке для меня перевела профессиональная переводчица, и, прочитав их, я узнал массу биографических фактов из жизни моего героя, а также фамилии его друзей-евреев, его недругов-арабов, подробности его детства, идеологических конфликтов и семейных неурядиц. Так я познакомился с Азизом Дометом и понял, что он – герой моего следующего романа. Потом уже я узнал, что о нем написал статью профессор-востоковед Иерусалимского университета Яаков Ландау. В пятидесятых годах он еще успел встретиться с женой Домета, и его воспоминания легли в основу некоторых эпизодов романа. Если профессора Ландау, специалиста по истории арабской литературы и театра, заинтересовал араб-драматург, писавший по-немецки, то неудивительно, что еще больше им заинтересовался немецкий профессор Герхард Хепп, с которым у нас завязалась переписка. Хепп прислал мне фотографию Домета, которую я опубликовал в «Белой вороне», и он же рассказал о засекреченном отделе Министерства пропаганды, где работал Домет, и о возможной причине его ареста сотрудниками гестапо.
– Знание иностранных языков помогло в работе над романом?
– Безусловно. Без знания иностранных языков вообще невозможно заниматься исследовательской работой. Я владею английским и ивритом (знаю и французский). Правда, в отличие от английского и французского иврит после двадцати шести лет жизни в Израиле перестал быть иностранным языком. Только знание языков помогло мне найти неизвестные материалы о деятельности Абвера на Ближнем Востоке, прочитать множество работ израильских авторов по истории подмандатной Палестины, еврейского подполья и связей палестинских арабов с нацистской Германией. В последнем мне помог советами покойный глава МОСАДА Иссер Харель, поделившийся неизвестными деталями визита в Палестину Адольфа Эйхмана ровно за двадцать пять лет до того, как его привезли сюда в наручниках, чтобы судить и казнить. С Иссером Харелем мы дважды встречались и еще несколько раз говорили по телефону. В ожидании моего прихода и после беседы он вышел на балкон, посмотрел по сторонам, и у меня появилось ощущение, что он по привычке проверяет, нет ли за мной «хвоста». У него был очень цепкий взгляд и
казалось, что он видит больше, чем знает. Он слушал так внимательно, как
будто в ходе разговора уже просеивал, фильтровал и отбирал нужную
информацию. Свободно владея русским, говорил только на иврите. До того, как
мы с ним познакомились, он навел обо мне справки и сказал, что читал мою
книгу «Диссиденты и евреи». От организатора похищения Эйхмана советским
евреям-отказникам достался комплимент: «Вы были неплохие конспираторы».
– Одними печатными материалами нельзя было обойтись, полагаю.
– Помогали свидетели тех далеких событий, описанных в романе: «Белая ворона» изобилует бытовыми деталями ушедших веков, которых не найти ни в какой книге. К сожалению, таких свидетелей становится все меньше и меньше. Мне самому с трудом верится, что начале восьмидесятых годов я взял интервью у учительницы Кафки. Да, да, я сидел напротив женщины, которая, когда ей было девятнадцать лет, в Праге учила Кафку древнееврейскому языку! Она же показала мне письмо своего ученика!
Самую большую помощь мне оказал бывший пресс-секретарь Армии обороны Израиля, бригадный генерал запаса Нехемия Брош, обладающий просто феноменальной памятью. Это он рассказал и о еврейском погроме в Хайфе, и о брате Дунаевского, и о литературно-театральных вечерах в иерусалимской школе «Лемел», и о технике допросов с пристрастием в английской контрразведке, и о своем родном дяде Менахеме Усышкине, и даже о том, как выглядел автобус, ходивший по маршруту «Хайфа-Бейрут».
Много важного я узнал от еврея-уроженца Багдада. Он отлично помнил, сколько в годы его детства стоил билет в кино, какие фильмы он видел, как проходило на городском базаре поэтическое состязание «Семь повешенных».
Не менее бесценными воспоминаниями поделились уроженцы Берлина. Они рассказали о спекулянтах и проститутках, о литературных салонах и политических дебатах среди евреев, которые и думать не хотели ни о какой Палестине. Особенно знаменательной оказалась история жизни знаменитого писателя и сиониста Арнольда Цвейга, бежавшего от Гитлера в Палестину и превратившегося в никому не нужного нового репатрианта, не способного выучить ни слова на иврите.
– Как вы относитесь к главному герою «Белой вороны», этому мятущемуся интеллигенту?
– Пожалуй, точнее всего подойдет слово бесстрастно. Ведь он – не плод моего воображения, а реальный человек. Я только описывал его таким, каким он был. Мне хотелось, чтобы читатель увидел его своими глазами, а не моими.
Кстати, такой же отстраненный взгляд у меня и на других героев романа, поскольку в большинстве своем они – исторические персонажи, и какими бы они ни были, судить их не мне, а истории.
– У вас есть друзья среди арабов?
– У меня нет друзей-арабов, но мой герой - арабский интеллигент, христианин, получивший европейское образование, мне намного понятнее арабов-мусульман. Помню, как был поражен ныне покойный профессор советологии Иерусалимского университета Мелик Агурский, оказавшись во время войны в Ливане и увидев в доме араба-христианина книги Толстого, Достоевского и Солженицына.
– Нередко говорят, что эротика – слабое место русскоязычной прозы. Вам же удалось не впасть ни в скабрезности, ни в ханжество.
– Я тоже слышал, что русский язык не предназначен для откровенного описания любовных сцен. Может, так считают те, кому не обойтись без анатомических подробностей? В наше время читателя поразит не привычное обилие секса, а скорее какая-то неожиданая деталь. Мне было очень приятно услышать во время одного интервью после выхода «Белой вороны», что я написал единственную в мировой литературе любовную сцену, которая заканчивается словом «корыто».
– Какую роль играют секс и любовь в жизни вашего героя?
– Очень большую, но в книге важна дозировка, поэтому я вовсе не стремился показать его человеком, который только и делает, что спит с новой женщиной.
– Ваш роман – исторический. Откуда берется смелость домысливать факты или, к примеру, антураж?
– Мне кажется, писатель без творческого воображения – это уже не писатель. Особенно это касается исторического романа, где нередко требуется реконструкция событий, тщательное восстановление отношений между героями, и понимание их психологии. Кстати, о диалогах: многие из них (например, Бен-Гуриона с арабами или Гитлера с муфтием) я нашел в дневниках и в протоколах официальных бесед, что лишний раз доказывает, до какой степени роман «Белая ворона» документирован.
– «Белая ворона» – ваш второй роман об Израиле, если вести отсчет от «Трех женщин». Случайность? Авторская задумка?
– Это отнюдь не случайно. Мне давно хотелось написать книгу об Израиле, но не под тем углом зрения, который был в повестях «Резервисты» и «Бункер», и в документальных «Репортажах из шестого тысячелетия», а в историческом аспекте. Я начал с романа «Три женщины»: там Маня Шохат уже участвует в истории создания государства Израиль. А от «Трех женщин» потянулась ниточка к «Белой вороне». Здесь уже есть и общеевропейский, и ближневосточный фон, и еврейско-арабский конфликт, и универсальная проблема человеческой чужеродности.
– То есть, Киплинг был прав - «Запад есть Запад, Восток есть Восток»?
– Думаю, прав, но только до определенной степени. «Есть» уже не звучит сегодня так категорично, как во времена Киплинга. У Запада больше нет ни империй, ни колоний, а войны между государствами превратились в войну государства с террористами. Да и Восток уже не тот: правда, его монархи, патриархальная культура, домострой еще живы, но все это трещит под напором радикального Ислама.
– Вы – писатель еврейский, русский или израильский?
– По-моему, все писатели, как и все книги, делятся на плохих и хороших,а не на еврейских, русских и израильских.
– Тем не менее, есть проза общечеловеческая, а есть – локальная.
– Думаю, что, если воспользоваться первой пришедшей на ум формулой, то, чем локальней проза, тем она универсальней, опять же с непременной поправкой: если она хорошо написана. Этим объясняется, на мой взгляд, такой всплеск интереса к японской литературе в свое время, и к современной израильской, где после Нобелевского лауреата Шмуэля-Йосефа Агнона давно утвердились такие имена как Амос Оз, А.Б.Йехошуа, Давид Гроссман, Натан Шахам, Эхуд Бен-Эзер, Меир Шалев.
– А кто из израильских авторов, пишущих по-русски, Вам по душе?
– Из многих израильских авторов я люблю двух: Феликса Канделя, которого очень многие, к сожалению, знают только по сценариям мульфильма «Ну, погоди!», не прочитав его книг «Врата исхода нашего», «С того дня и после», «Не прошло и жизни». Второй – Давид Малкин, автор исторических романов
«Жизнеописания малых королей» и трилогии «Шаул», «Давид» и «Шломо».
– Сколько времени заняло написание романа? Использовались ли современные технологии – компьютер, электронная почта, интернет?
– Из всех моих книг «Белая ворона» написана за самый короткий срок: меньше, чем за год. На «Три женщины» ушло более восьми лет, десять лет с перерывами – на «Сонет для Статуи Свободы». Пишу сразу на компьютере и сегодня уже не представляю, как раньше обходился пишущей машинкой и столько времени тратил в библиотеках. Интернет открыл для меня все архивы, библиотеки, энциклопедии, а электронная почта позволила обнаружить людей, которых иначе я никогда не смог бы найти.
– По образованию вы юрист. Юриспруденция способствует творчеству?
– Она помогла мне в тренировке памяти, научила бережному отношению к любому документу и правилу «искать труп в шкафу», то есть тому, что у не юристов означает докапываться до всего скрытого. По окончании юридического института я успел поработать патентоведом, отказавшись от адвокатской карьеры, потому что не верил, что в суде буду так же свободен, как за письменным столом.
– И насколько вы свободны? Неужели в Израиле совсем нет цензуры?
– Есть. Военная. Помню, прочитав книгу «Моя первая война», израильский военный цензор спокойно пропустил все жаркие политические споры между солдатами во время войны, и попросил убрать только несколько строк оперативного характера.
– А на радио?
– На радио никакой цензуры нет, как и на 1-м израильском государственном телеканале, где я проработал около семи лет.
– По крайней мере, самоцензура есть? Пресловутый внутренний голос – «того не пиши, сего не пиши – не зли читателей»?
– Хочу надеяться, что и самоцензуры нет: на встречах с читателями «Трех женщин» и в критических реценциях на эту книгу было немало недовольства тем, что я выбрал героинями «эту фашистку Маргариту Царфатти» и «эту стукачку и террористку Маню Шохат». А после выхода «Белой вороны» я получил письмо от очень известного литературоведа, который спросил: ну, зачем было писать «об этой гниде»?
– Вы – радиожурналист. Что вам больше по душе: труд писателя или ведущего?
– Не могу выбрать. Очень люблю радио, ибо, благодаря ему, общаюсь с сотнями тысяч людей, которых не вижу, но знаю, что в эту минуту они меня слышат. Это налагает большую ответственность. Очень люблю и литературную работу, которая, в отличие от радио, требует полнейшего одиночества и тишины. Когда пишу, даже музыку не могу слушать.
– У микрофона не боязно? Как вы себя чувствуете в студии?
– Совершенно свободно. Предпочитаю работать в прямом эфире, потому что люблю импровизацию и не боюсь никаких неожиданностей.
– Беседы с интересными людьми – это всегда незабываемые моменты...
– Никогда не забуду интервью, которое я взял в 1991 году у ныне покойного Менахема Бегина. Это было его последнее интервью при жизни и оно вызвало огромный резонанс, потому что Бегин ни с кем не хотел говорить и потому, что он сказал вещи, актуальные до сих пор. Например, почти полвека его волновал вопрос: дал ли он достатачно времени англичанам на эвакуацию иерусалимского отеля «Король Давид» прежде, чем его взорвали бойцы ЭЦЕЛЬ. За четверть века работы на радио интересных собеседников было много и
неожиданных откровений тоже. Покойная супруга командира еврейской подпольной организации ЛЕХИ Рони Штерн на вопрос «Кого ваш муж боялся больше – анличан или евреев?» ответила не раздумывая: «Конечно, евреев». Вернувшись из поездки в родные места в нынешней Белоруси, Шимон Перес
рассказал, как местная крестьянка упала ему в ноги, взяла за руку и сказала:
«Батюшка, помоги, очень уж голодно нам живется».
– Что вы читаете? Кто ваши кумиры?
– Перечитываю книги из своей библиотеки. Особенно любимых писателей. Чехова, Бунина, Моэма, Булгакова, Бабеля. Можно ли назвать их кумирами? Нет. А учителями? Можно. Разве что мое ученичество было подсознательным. Намного более осознанную школу писательства я прошел за последние двадцать лет у моего любимого редактора Софьи Абрамовны Тартаковской, с которой мы обсуждаем не только замысел и построение очередной книги, не только ту или иную правку, а чуть ли не каждое слово, которое вызывает у нее станиславское «Не верю!». Вот на ней-то я и проверяю, удался ли диалог, увидит ли читатель внешность героини, поймет ли он внутренний мир героев.
– Кто ваши творческие напарники и соратники?
– Двадцать лет я работаю еще с двумя постоянными людьми, без которых не выходит ни одна книга: замечательным корректором Ниной Островской и замечательным книжным графиком Даниэлем Менделевичем, который в очередной раз сумел выразить на обложке «Белой вороны» самую суть того, о чем я написал. Черно-белая обложка показывает суть романа – раскол и разрыв главного героя между двумя мирами и двумя культурами, да и вся книга в каком-то смысле стилизована под черно-белую кинохронику двадцатых годов.
– Интересно, ваша жена – критик или почитатель?
– Конечно же, моя жена Ируся - самый первый читатель. И не только первый читатель, но и первый критик: она улавливает отдельные неточности даже, когда увлекается сюжетом или героями. Она давно поняла, что жизнь с писателем – не сахар, и это понимание вдохновляет меня на новые книги, так что я уже работаю над следующей, двадцатой по счету книгой.
– Что бы вы хотели получить за «Белую ворону» - премию, массового читателя?
– Когда-то один приятель спросил, чего я хочу добиться писанием книг - славы или денег. И того, и другого, ответил я. А, если серьезно, то я действительно хочу, чтобы «Белую ворону» перевели на другие языки.
– Вы лично – белая ворона?
– Наверное, меня тоже можно назвать «белой вороной», потому что я живу понятиями прошлого, а то и позапрошлого века. На личном опыте я вполне могу понять тех, кто, подобно моим героям, остаются чужими как для сабров, так и для бывших сограждан, с которыми они не хотят строить в Израиле новую Россию. Странная позиция для писателя, пишущего только по-русски, и для журналиста, работающего на русском радио? Но в этом и состоит непреходящий внутренний конфликт израильского подвида «белых ворон».