ПРО ЛЮДЕЙ
Крыша есть и стены есть,
Мебель выстроена в ряд,
И живем мы честью честь —
Так соседи говорят.
Каждый сыт, одет, обут
И в науке — кандидат,
Нам живется славно тут —
Так соседи говорят.
Есть стиральный порошок,
Нам хватает двух зарплат,
И живем мы хорошо —
Так соседи говорят.
Гости вечером придут,
До полуночи сидят,
«Ох, и весело живут!» —
Так соседи говорят.
Но порою душно так,
Как не может больше быть,
И нелепейший пустяк
Заставляет в голос выть.
И ведем привычный счет
Всех удач и всех утрат.
Что же надо нам еще? –
Так соседи говорят.
ВРЕМЯ УЕЗЖАТЬ
Когда настанет время оборвать,
Как пуповину, все свои привычки,
Все дружбы и любови взять в кавычки
И больше никогда не называть
Ни имени, ни бывшей детской клички,
Когда настанет время уезжать.
Я обойду весь город, как в бреду,
По переулкам, скованным морозом,
Под памятью своей, как под наркозом,
По улицам и скверам побреду.
Заледенев, непрошенные слезы
Повиснут у прохожих на виду.
А после всех друзей я созову,
Вина и водки выпью вместе с ними,
Кто знает меж бутылками пустыми,
Я трезв иль пьян, во сне иль наяву?
Я позабуду Божеское имя,
И в никуда навеки уплыву.
Когда настанет время уезжать,
Все тот же сон про снег под фонарями
И запах сенокоса над полями
Мне будет сниться. И как в детстве, мать
В карман мне сунет сверток с пирожками,
Когда настанет время уезжать.
* * *
Должникам своим мы все простили,
Оставляя старое жилье,
Эта ночь — последняя в России.
Завтра мы уедем из нее.
В тишине, назад уже не глядя,
И устав ворочать языком,
Как обычно, мы на кухне сядем,
Чтоб себя побаловать чайком.
Будут наши жесты символичны:
Все теперь уже в последний раз.
Даже чайник, грязный непривычно,
Как чужой, опустится на газ.
Затолпятся собранные вещи,
И тоска покатится в зенит,
А в душе — отчаянный и вещий —
Будущего голос зазвенит.
ЛЕТО
В пьянящих запахах июля
Живем мы с радостью котят,
Шмели тяжелые, как пули,
В дремотном воздухе гудят.
И застывает даже время,
А солнца — полные глаза,
И вновь становимся мы теми,
Кем были много лет назад.
Мы снова бегаем по лесу
И ловим бабочек сачком,
Нога заноет от пореза
В траве запрятанным сучком.
И рот уже набит малиной,
Крапивой мечены тела,
А муравей ужасно длинный
Ползет куда-то по делам.
Стрекозы синие висели
Тогда над теплою водой...
Пора беспечного веселья,
Где мы не встретились с тобой.
ТРИПТИХ
Памяти Ильи Рубина
I.
Фотограф на славу сработал,
И ты, замерев на бегу,
Остался на маленьком фото
Стоять на другом берегу.
Стоишь, как живой, у окошка
Московской квартиры своей
И гладишь любимую кошку
Взамен не рожденных детей.
Как в памяти ярки и живы
И книги твои, и паркет,
И в старом диване пружины,
И рамы поблекший багет.
В той раме картина висела
И бедное сердце мое
Не раз беспокойно болело,
Когда я глядел на нее:
Среди местечкового рая,
В грязи, равнодушен и зол,
О чем-то своем размышляя,
Стоял на дороге козел.
Над этим животным унылым,
На фоне приземистых хат,
Печальное облако плыло,
И тихо кончался закат.
И в этом безлюдье убогом
Ты часто покой находил
И спрашивал что-то у Бога,
Когда оставался один.
Всегда не любивший гребенок,
Не трус, не герой, не монах —
Большой и косматый ребенок
В заношенных синих штанах.
Фотограф на славу сработал,
И не совладать мне с собой:
На этом истрепанном фото
Ты все еще самый живой.
Мне скажут: «Зачем эти бредни?» –
Но этим меня не возьмешь,
Ты мне улыбнешься в передней
И в комнату быстро войдешь,
Закуришь и с первого слова
Заставишь забыть навсегда,
Что снова и снова, и снова
Пишу я письмо в никуда.
II.
Камней бесчисленная рать
Окоченела белой грудой,
Средь суеты, любви и блуда
Ты и не думал умирать.
И мы, растерянной толпой,
В твоем последнем изголовье
Стоим. А солнце жгучей кровью
Свирепо льется над тобой.
Хазан тебе не по нутру —
Неряшливый и близорукий,
Как у него потеют руки
И как он воет на ветру.
Хазан срывается на хрип,
На кашель... рядом кто-то плачет
И ничего уже не значат
Ни плеск воды, ни запах лип.
На всем скаку, на всем лету
Сраженный ржавою косою,
Ты под песком и под травою
Людскую слушаешь беду.
Мы за помин твоей души
Сегодня выпили немало,
И слов не стало. Слез не стало.
Но эту боль не заглушит
Ни звон тарелок за столом,
Ни шепот женщины случайной,
Мы снова маемся речами,
Не зная, как сказать о том,
Что, столько лет с тобой прожив,
Осиротели мы, дружище,
Мы вновь тебя сегодня ищем,
Вчера камнями заложив.
III.
Пуста бутыль, стакан давно не мыт
И карандаш обкусан и источен,
Ты, как всегда, взлохмачен и не брит,
Сейчас войдешь, стихами озабочен.
И будешь их негромко бормотать,
Расстегивая воротник рубахи,
Потом к столу присядешь записать
Тобою напророченные страхи.
Найдешь на кухне ломтик колбасы,
На серый двор посмотришь равнодушно,
А за стеной соседские басы
Начнут ругаться медленно и скучно...
Пуста бутыль и голова пуста,
И где-то слышен телефонный зуммер,
А истина до ужаса проста:
Ты умер.
* * *
Как в этой спешке все не так,
Как все непрочно в этой спешке:
Не бег, а только перебежки,
Не дом, а только бивуак.
И разлетятся в пух и прах
Мои картонные доспехи,
И не грехи, а лишь огрехи
За мною лягут на путях.
Одна и та же маята –
Во лбу невидимая ранка,
Не брань, а только перебранка,
Не смерть, а только немота.
О РЕМЕСЛЕ
I.
Из летнего ливня,
Из горя и злости,
Из тяжкого пота,
Из трав на погосте,
Из женского тела,
Из бреда ночного,
Из ветра,
Из камня,
Из жара печного,
Из книжного пира,
Из пьяного блуда
Родятся стихи,
А придут ниоткуда.
II.
Поэт лечил себя вином
От всех недугов и пороков,
Поскольку не было в ином
Леченье никакого прока.
Поэт был бледен, бородат,
Кичился мелкими грехами,
Не помнил дней, не помнил дат
И ночью мучился стихами.
Дела дневные завершив,
Он уходил в свои виденья.
Был час поэтовой души
И час святого вдохновенья.
И шла стремительно строка,
Ломая мир тупой и зряшный.
И воздух щупала рука,
Ища огрызок карандашный.
III.
Наружу слова из себя выгоняю
И дочиста сердца котел выскребаю;
До капли, до крошки, прилипнувшей к стенке,
Нагар я снимаю – не сливки, не пенки.
Бегут по бумаге неровные строчки,
Доводят до ручки. Доходят до точки.
И падают навзничь косыми рядами –
Словами, словами, словами, словами.