ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Привычная и всегда удивительная трансформация: еще несколько часов назад ты лежал с женой на белых простынях, согревал воду для бритья и разгуливал по своему дому, спокойный и свободный. И вот — ни жены, ни простынь, ни горячей воды, ни дома, ни спокойствия, ни свободы. "Есть те, кто отдает приказы, и те, кто их выполняет", — так сказал командир роты. И дальше: "Одна из наших главных задач — вернуться домой целыми и невредимыми. Поэтому делайте то, что вам говорят, и никуда не лезьте без команды". Еще два выступления — комбата и комдива. Та же мысль — берегите себя. По глазам видно, что все думают об одном — уцелеть, выжить, скорее вернуться домой. Ни шуток, ни анекдотов. Щелканье патронов, загоняемых в обоймы. Они предназначены для того, чтобы убивать людей. "Не людей, — поправляет себя сосед, — а террористов".
Вторая тема всех политбесед — предостережение мародерам. "Во время розыска террористов — сказал комдив, - самый серьезный поиск иногда ведется по шкафам и ящикам. Многие дома брошены, там есть разное имущество, ценности. Ничего не трогать и не брать с собой". Об этом тоже думают. И говорят. "У меня племянник золотое кольцо пронес. Маленькое такое колечко. Бросил во фляжку и пронес". "А я килограмм золота хочу. И больше ничего". Достают карманный компьютер и считают: унция — 100 долларов, всего выходит десять тысяч. Доллары умножаются на шекели. Получается на новую машину. Вопрос только в том, где лежит этот килограмм и как его пронести через границу? "Шарят во всех местах. Догола раздевают. Один привязал транзистор между ног — нашли!" Пожилой киббуцник не выдерживает: "Да я бы таких на месте убивал! Армию позорят!" Искатель золота обижается: "А что такого? Зато будешь жить как человек. Ну, взял, и что? Это — трофей, понял? Положено!" Теория против практики. Тихий, белесый человечек мочится над канавой и неизвестно кому говорит: "Камушки, камушки надо искать". Повторные объявления по радио: каждый солдат, имеющий при себе незаконно приобретенные вещи, будет немедленно предан военно-полевому суду.
Пустые коробки из-под патронов, вскрытые консервные банки, поиски лишнего НЗ. Мухи. Планы меняются каждые два часа. Ходят самые невероятные слухи. Одни говорят, мы просидим еще несколько дней в этом лагере, другие уверяют, что вот-вот отправимся в Ливан. Споры о политике: двадцатичетырехлетний лейтенант, сторонник движения "Мир сегодня", отбивается от оппонентов. "Нельзя отказываться от надежды на мир, — доказывает он, — надо добиваться компромисса..." "Какого компромисса? — кричат ему. — Забудь это слово. Хочешь все отдать арабам — так и скажи! Никаких компромиссов! Арабам не компромиссы нужны — им наша земля нужна! Вся! Ты им Иерусалим тоже отдашь?"
Споры о войне. Перед уходом на фронт спорят о том, нужна ли эта война и справедлива ли она. Последняя сводка из Бейрута: 28 наших ранено во время ночного обстрела, трое умерло к утру. Общий выдох и тишина. "Еврею запрещено быть фаталистом, — сказал один из участников недавнего спора, преподаватель религиозной школы. — Еврей выполняет то, что ему предписано свыше". Опять: Тот, кто отдает приказы, и те, кто их беспрекословно выполняют.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Вторые сутки между "где-то тут" и "где-то там". Не снимаем ботинок, не пьем горячего, обалдеваем. Вдруг к вечеру грузимся на автобусы и выезжаем. Дорожная шутка: узнав о том, что мы выступаем, Арафат получил инфаркт. Несколько часов езды, и короткая остановка около Хайфы. На горе мерцают огоньки киббуца, в котором живет наш рыжий пронырливый старшина Фукс. Говорят, он специально изменил маршрут, чтобы еще раз заскочить домой.
Полтора часа сидим в закусочной, пьем пиво, колу и объедаемся напоследок лепешками со шницелями. Молодой хозяин закусочной ошалел от привалившей удачи. Его жена еле успевает считать деньги и давать сдачу, а двое маленьких сыновей носят лепешки и бутылки. По телевизору начались новости, и сразу все замолчали: показывают палестинские "катюши" в действии. "Сукины дети", — бормочет кто-то сзади. Старшину встречают радостными криками: "Фуксик, успел?", "Фуксик, сколько раз засадил?" Еще час езды. Остановка в какой-то роще. Выстраивается каре из автобусов, грузовиков, тендеров, внутри — коконы спальных мешков, в мешках — мы.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
С рассветом пересекаем погранзаставу в Рош ха-Никра и въезжаем в Ливан. Все очень буднично. Из Израиля в Ливан — как из Бельгии в Голландию. Знаменитая железнодорожная линия Каир — Бейрут тянется вдоль побережья в метрах 50 - 70 от воды. Рельсы ржавые, но целые. Побережье пустое, тихое.
Море облизывает каменные выступы и валуны. Ни души. Команда: смотреть по сторонам и быть начеку; автомат, пояс и каску держать под рукой. Мы едем вслед за войной. Воронки от снарядов посреди заброшенной апельсиновой рощи, рухнувшие столбы и оборванные провода, низкие каменные домики с плоскими крышами. Почти в каждом доме стены источены пулевой оспой, рассечены осколками, пробиты снарядами; за выбитыми стеклами кое-где мелькают белые занавески. Первые ливанцы — худые усатые мужчины и измученные женщины — смотрят устало и равнодушно. Маленькие дети машут руками, солдаты бросают им халву и леденцы из своих сухих пайков. Ландшафт сильно напоминает Израиль. Да ведь это и есть продолжение Галилеи. С утра жарко, однако здесь нет такой влажности, да и ветер прохладней.
С окраины Тира и до Сидона, древнего финикийского порта Сайды, тянутся сожженные, полуразрушенные дома, магазины, гаражи и мастерские — тут поработали наши ВВС. Разваленных до основания домов совсем мало — с дороги видно два-три. Но у многих пробиты крыши, рухнули стены — издали похоже на старые театральные декорации. На крышах и заборах уцелевших домов торчат белые флаги. Белые тряпицы развеваются и на антеннах проезжающих машин — жители возвращаются из Бейрута на юг, торговцы и ремесленники везут на продажу свой товар. Вдоль дорог бесконечное автомобильное кладбище — разбитые, покореженные, расплющенные образчики автомобильной продукции всего мира. Есть машины, у которых не хватает лишь ветрового стекла, либо дверцы, или фонарей. Но и они брошены на дорогах. Тертые ребята-автомеханики тащат в свои гаражи все, что можно быстро починить и продать. Каждое второе предприятие — авторемонтная мастерская, где паяют, заваривают, клепают, подкрашивают. Свои машины есть почти в каждом дворе, какими бы бедными ни выглядели его обитатели. В Ливане машина превратилась из средства передвижения в дом, где живут неделями и месяцами целые семьи. Переезжают с места на место и возят за собой весь свой скарб. Вот еще одна машина проехала — старенький "Пежо" с холодильником на крыше и двумя перинами, торчащими из багажника, как петушиный хвост.
Вдоль дороги предлагают купить самое необходимое: сигареты, кока-колу и пиво, сладости. Тут каждый, у кого есть несколько блоков сигарет, объявляет себя торговцем и раскладывает на столе, стуле или камнях свой товар. К израильтянам уже так привыкли, что не только берут шекели, но и сдачу дают в нашей же валюте. Не менее твердой валютой, несмотря на семилетнюю войну, осталась и ливанская лира — купюра размером с бумажный советский рубль, с изображением идиллического грота. Ливанские дети уже знают слово "шекель" и выговаривают его так же ясно, как и "шалом".
Короткая остановка — и автобус сразу окружен стайкой детей. "Джибли" — по-арабски "дай мне". "Солдат, дай мне конфету!" Семилетний полиглот переводит на французский и просит "бон-бон". Получает и говорит
по-английски: "Спасибо. Меня зовут Фейзил". Фейзил — человек светский, он представляет нам трех своих сестер и брата — белокурого ангелочка двух лет от роду. Выясняется, что ангелочек появился на свет при участии ирландского солдата из подразделений ООН.
Автобус трогается дальше, и иллюзия путешествия возобновляется. "Спасибо Бегину за такую прогулку!" — "А что? За границу бесплатно съездили: ни паспортов, ни виз, ни гостиниц!"
Ночью спим в автобусе, голова и руки на сиденье, ноги — в проходе на картонных коробках с НЗ, пачках туалетной бумаги и ящиках с овощами. Выставлены часовые. Полумесяц лежит на спинке и болтает рожками. Полевая рация, проклиная "Папу Римского" и весь его род до третьего колена, требует, чтобы "Папа" немедленно явился к "Напильнику". На газовой горелке стоит жестянка с водой, а вокруг нее молитвенно застыли любители кофе. Когда можно будет снять ботинки?
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Утром раздали открытки, и все бросились строчить короткие послания домой. Открытки не просто забавные, но и продуманные: смешные рисунки отдыхающих солдат, окруженных женскими лицами и посылками. Подлинный шедевр бюрократии и мечта каждого лентяя — колонка с набором наиболее часто употребляемых фраз вроде "чувствую себя хорошо", "все в порядке", "скучаю по...", "пришлите мне..." Напротив каждой из них — пустой квадратик, в котором надо поставить крестик. Заполняешь пропуск, ставишь крестик, и непонятно, то ли кроссворд решаешь, то ли играешь в тотализатор. А может, эти открытки рассчитаны на то, чтобы слать их с дороги, когда у тебя только и есть, что несколько секунд.
Узкие и опасные дороги, вьющиеся горным серпантином, как на Кавказе. Колеса на миг зависают над пропастью — лучше не смотреть из окна. Долина между горами. Где-то там внизу ползет по полю трактор-черепаха. Ровные квадраты оливковых деревьев. На этих дорогах уже погибло немало ребят: грузовики и бронетранспортеры срывались вниз, не успев добраться до места боев. Погибали и по дороге домой в короткий отпуск, как 47-летний майор-снабженец из нашего батальона, с которым мы были на очередных сборах всего два месяца назад.
Из пыльной зелени вырастают большие и причудливые особняки и виллы. Одна из них сделана в форме самолета: флигель-кабина, балконы-крылья и чердак-хвост с изображением молний. Всюду идет стройка — строят новые дома и ремонтируют поврежденные: стопки листов жести, бетонные блоки, грузовики с песком. Целые семьи сидят на балконах и провожают нас равнодушными глазами. Мы доехали до места назначения. Точнее, до места постоя.
На холме – роскошная трехэтажная вилла в последней стадии строительства. Высокие, массивные железные ворота и просторный, уютный двор. Шесть террас и десяток балконов с трех сторон. Плинтусы и полы выложены серо-розовым мрамором. 12 комнат, три туалета разных цветов с низкими ваннами и огромная кухня, облицованная керамикой от пола до потолка, с выходом в гараж. Гостиная размером с теннисный корт, пятиметровые потолки и галерея с витыми перильцами. Выходная труба для камина похожа на шахту лифта. В углах сложены плитки, в туалетах приготовлены краны и мыльницы. Под лестницей, ведущей из гостиной в сад, комната садовника и напротив — туалет с душевой. Сад широкими уступами спускается вниз, земля разрыхлена, дорожки выложены плитками, и кое-где уже посажены оливковые деревья. "Почему не цветы?" — спрашиваю я. "Потому что здесь сажают то, из чего можно сделать деньги", — объясняют мне. Все сделано с отменным вкусом, умно и точно спланировано, красиво и добротно построено. Может, именно поэтому вся вилла выглядит такой чужеродной, слишком европейской для восточного окружения. Как белокурый ангелочек, встреченный нами на дороге, среди его черноволосых братьев и сестер.
Владелец виллы живет в Южной Африке, а строительством занимается его брат-подрядчик, дом которого находится метрах в пятистах и выдержан в сером и бордовом цветах. К занятому дому армия относится бережно: стены не исписаны, полы вычищены и вымыты, мусор убран, ничто не разбито, не расколото. Наши киббуцники, соскучившись по работе, нашли где-то шланг и пошли поливать деревья. Те, кого мы сменяем, говорят:
"Посмотрите-посмотрите, как люди живут — в Израиле так не строят".
Один из них дергает меня за рукав: "У тебя какой размер обуви?" — "А что?" — "Скажи какой?" — "Ну, 43-й, а зачем тебе?" — "На!" — и он протягивает мне новенькие шнурованные ботинки на толстой литой подошве с высоким парусиновым верхом защитного цвета. "Держи подарок! Только в Израиль не бери — на границе отнимут!" На подошве маленькая золотистая наклейка: "Сделано в Китае". Не успеваю оглянуться, как первый трофей начинает ходить по рукам — только я его и видел.
Комнаты быстро распределяют, на дверях прикрепляют таблички, писанные от руки: начальство и связисты наверху, нижние чины внизу. В комнате садовника батальонный раввин-лейтенант устроил синагогу, принес три скамейки, два стола и железный Арон ха-Кодеш (Арон ха-Кодеш — синагогальный ковчег, в котором хранятся свитки Торы – В.Л.).
Кухонную пристройку занял армейский буфет-магазин "Шекем". Часовые выставлены на верхней террасе и у ворот, через которые проходит чуть ли не весь батальон. Восхищение, восторг, и неизбежное: "Эх, мне бы такую виллу!" Дверей нет, ветер продувает насквозь весь дом и мгновенно высушивает влажные полотенца, развешанные на проводах.
Первый раз в жизни буду спать на мраморном полу.
Открыл кухонный шкафчик и нашел там потрепанное американское издание "Трамвая "Желание". Первые 15 страниц вырваны, но прекрасная Вивьен Ли на задней стороне обложки уцелела, как и очарование пьесы, виденной добрый десяток раз. Кто бы мог подумать: встретить Бланш Дюбуа на войне в Ливане! "Тигрица, тигрица, брось бутылку! Брось ее!"
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
При входе в виллу висит импровизированный почтовый ящик: картонная коробка из-под НЗ с прорезанной щелью. Телефона нет, отпуск когда еще будет, так что все пишут открытки. Прибыли газеты - одна на шестерых — и армейский журнал "В лагере" с подзаголовком "Специальный выпуск для фронтовиков". Через общественный комитет помощи солдатам получили разные книжки. Порылся в большой коробке и среди детективного мусора нашел Вольтера, Томаса Манна, роман К. Цетника и даже — о, Господи! — "Вечера на хуторе близ Диканьки" в переводе на иврит. Через тот же комитет получили несколько приемников и портативный телевизор.
Местное население обращается за помощью: мальчик лет десяти прижимает к голове окровавленную тряпку — упал с крыши. Его привели трое небритых мужчин, которые показывают на мальчика и по-арабски просят отвести его к врачу. "Доктор, доктор!" — повторяет один из них и тычет пальцем в "Скорую помощь" с красным маген-давидом на боку, припаркованную во дворе виллы.
Элегантно одетая худощавая женщина лет сорока в кружевной белой блузке и длинной темно-синей юбке с разрезом приехала из Бейрута. Свою историю она рассказывает по-английски и все порывается расстегнуть блузку, показать следы побоев. Но достаточно видеть ее шею в ножевых порезах и лицо в синяках и ссадинах. Она вернулась в родную деревню, чтобы проведать детей, оставшихся с бывшим мужем. Из путаного ее рассказа следует, что в Бейруте у нее есть другой муж, которого она называет "друг". Бывший муж выкинул ее из дома, чуть не убил, и она просит его наказать. "Вот, посмотрите, что он со мной сделал..." и снова хватается за пуговицы блузки. "Ясное дело, — говорит Исраэль Коэн из Марокко, — так на Востоке всегда бывает. Тут, брат, женщину за человека не считают. Муж с ней что хочет, то и делает. Чем мы можем ей помочь?"
Высокий холеный владелец новенького "Мерседеса" требует наказать его знакомого, которому он якобы оставил свою вторую машину перед тем, как сбежать в Бейрут. Теперь он вернулся в свою деревню, а знакомый не отдает машину. Говорит по-английски вполне бегло: "Я был солдатом в ливанской армии. Потом партизаны (он старательно избегает слова "террористы") убили моего брата. Я против Арафата". "Но какой помощи вы от нас ждете?" — спрашивают его. "Помогите мне получить назад мою машину. Помогите, пока я его не убил". Обещают разобраться. "Вот так они сводят счеты, — замечает пожилой шофер и сплевывает вслед "Мерседесу". - Поди разберись, кто у кого взял, кто из них плохой, а кто хороший. Приходят и говорят: "Арестуйте его, он — террорист". А потом выясняется, что все чепуха, и "террориста" отпускают домой".
Большую помощь израильской армии оказывает шиитская милиция "Эль-Амаль" (в переводе с арабского "Надежда"), командира которой велено пропускать в нашу виллу днем и ночью. Многие "милиционеры" одеты в форму ЦАХАЛа — хотя и б/у, — и по виду их можно спутать с нашими солдатами, разве что наши вооружены американской М-16, а шииты гордо носят свои "Калашниковы". Да еще над левым нагрудным карманом у них темнеет пятно — след от споротой полоски с желтыми буквами Ц-А-Х-А-Л. Они помогают прочесывать местность, составляют списки подозреваемых в сотрудничестве с террористами, допрашивают задержанных, ищут спрятанное в домах оружие. В исламе шииты относятся к ортодоксальному крылу и считают себя хранителями закона и традиций. Свое сотрудничество с евреями они наверняка рассматривают как временную и практически выгодную меру. Настрадавшись от банд Арафата, они придерживаются древней мудрости: "Враг моего врага — мой друг".
Напротив нас, через дорогу — лагерь ООН. Там сидят чернокожие солдаты из Нигерии и Сенегала — беспомощные и бесполезные. Некоторые из них нашли здесь хороший заработок, другие — смерть. Хотел написать "плохую смерть", но разве смерть бывает хорошей? К израильтянам негры относятся уважительно и доброжелательно, любой проезжающей машине машут руками и улыбаются. Их посты встречаются через каждые несколько километров: амбразура, обложенная мешками с песком, будка и домик, возле которого сидят они день-деньской под своим голубым флагом.
На нашем участке тихо. В "Шекеме" стоит очередь за пивом "Скол" и сидром. Друзья-шииты привезли два десятка стульев. Матрасов еще нет, и спальные мешки по-прежнему лежат прямо на мраморе. На всех балконах сушатся трусы и носки. Трое младших лейтенантов надевают пуленепробиваемые жилеты и фотографируются у джипа с автоматами наперевес. Второй снимок — на веранде виллы. Третий — в трусах, с банками пива. "На память о войне!" — смеются они. За питьевой водой приходится бегать на соседнее поле, где стоят наши бронетранспортеры, грузовики, бензовозы и цистерны с водой. Местную воду пить запрещено — только ту, которую привозят армейские грузовики. Ее берут из определенного источника и обязательно добавляют хлор.
Целый день идет прочесывание местности, ищут террористов, которые еще прячутся в окрестных рощах, лесах и горах. На обед повар, наконец, разогревает рис с зеленым горошком и тефтелями. Делать ему особенно нечего — только открывать консервы и ставить их на стол. Ряды консервных банок напоминают о том, что мы пробудем здесь еще немало дней.
Все устроились кто по комнатам, кто по углам и требуют, чтобы к нашим следующим сборам хозяин виллы подключил электричество и поставил мебель. Когда и где будут эти следующие сборы? "Может, в Стамбуле?" — хохочет
кто-то за перегородкой из плащ-палаток.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Как всегда, есть новости, хорошие и плохие. Хорошие — это матрасы. Плохие — касаются увольнительной. Собственной рукой я вытащил при жеребьевке последний номер и поеду домой только через полторы недели.
Командир шиитов оказался статным мужчиной с русой бородой и
темно-синими глазами, похожий больше на варяга, чем на правоверного мусульманина. Бывший учитель физкультуры и тренер местной волейбольной команды. На вид лет 35-39, затянут в пояс-патронташ, с револьвером на боку. Приехал на полу-грузовике японской фирмы "Тойота" (которая под давлением арабов с Израилем не торгует), немного говорит по-английски, держится просто и достойно. "Смерть девкам!" — сказал про него наш повар и добавил, что комбат приказал приготовить для почетного гостя кофе, печенье и яблоки. "Совещаться будут!" резюмировал осведомленный повар и, скривившись, прижал ладонь к затылку. Вчера ночью он поскользнулся на мраморных ступенях и ударился головой, после чего на каждом пролете были срочно поставлены импровизированные факелы. Вилла выглядела, как старинный рыцарский замок.
Готовясь к субботе, раввин привез тридцать бутылок красного вина, а старшина послал людей убирать мусор на территории виллы. "Все, что армия тут навалила — выбросить и сжечь!" Счастливчики, получившие первую увольнительную, уже уехали. Часовой на крыше, художник-любитель Шимон Розенцвейг, отставив в сторону автомат, рисует окрестности, и время от времени смотрит в бинокль. Наверно, проверяет свое творческое зрение.
Главная радио-новость: добровольная сдача в плен командующего Южным округом соединений террористов, полковника, женатого на бывшей королеве Иордании Дине, первой жене короля Хусейна. Муж вовремя успел переправить ее в Каир, и оттуда на отличном английском она разговаривала по телефону с корреспондентом израильского радио. Израильтяне сообщили ей, что ее муж жив-здоров и находится у нас в плену. "Он — единственный мужчина в моей жизни!" — прошептала бывшая королева. Бедный Хусейн — как он воспримет это заявление?
Любые споры неизбежно перерастают в самый главный — о войне. За субботним столом один из офицеров предложил тост: "Бе-шана ха-баа
бе-Бейрут ха-бнуя!" — "В будущем году — в отстроенном Бейруте!" Ужин был тут же забыт.
— Не нужно мне этого Бейрута — ни в этом году, ни в будущем, ни через десять лет! Эти чертовы сорок пять километров очистили? Очистили! И хватит! Не хочу больше здесь быть, не хочу, чтобы дети мои здесь погибали! Должен же быть предел всему!
— Пока мы из Ливана всех террористов не выкурим, покоя нам все равно не будет. Надо тут полный порядок навести, чтобы тихо было!
— Никогда здесь порядка не было и не будет. Сколько народов, религий, партий, кланов...
— Мы им сильное правительство поставим, и все будет о'кей!
— Ничего мы им тут не будем ставить. И не будет у них никогда сильного правительства. Только мы уйдем — они снова перегрызутся!
— Поэтому и не надо уходить!
— А я еще от Войны Судного дня никак не оправлюсь. После нее полгода в Синае сидели, и теперь опять то же самое. Попомните мое слово: теперь все наши сборы тут будут!
— Что вы ни говорите, а я тут быть не хочу — ни полицейским, ни посредником!
— Но ливанцы вон как радуются!
— Они тебе радуются, пока ты Арафата выкуриваешь. А потом ты для них будешь просто оккупант. Сейчас мусульмане ненавидят христиан, издеваются, смеются над ними, а потом они все вместе тебя, меня, нас будут ненавидеть!
— Это все Бегин с Шароном — они нас в это болото затащили!
— При чем тут Бегин! С Пересом лучше было бы? Так хоть еще одну войну выиграли!
— Выиграли ли — в этом весь вопрос!
— Да хватит вам с вопросами — раввин уже полчаса благословение сделать не может!
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
Сидим на бетонной завалинке во дворе и говорим о вчерашней операции. Усатый иракский еврей, водитель бронетранспортера: "Ночью двадцать террористов взяли. Подошла наша рота, окружили деревню со всех сторон машинами. Ни войти, ни выйти. А потом друзы-пограничники пошли по домам. Прямо так — из дома в дом. И всех мужчин до одного — на улицу. Выстроили их в один ряд, а в закрытой машине сидел штинкер (идиш, вонючка, в данном контексте — осведомитель) и пальцем показывал: вот этот — террорист, его направо. Этот — нет, налево. Этот — тоже террорист. Направо. Так всех "рассортировали" и 20 человек взяли. Они в эту деревню из Бейрута сбежали, когда там жарко стало. Ну, слезы, конечно, плач... Женщины кричали. Тяжелая была работа".
К вечеру спадает жара, и у кордона на главной дороге вытягивается вереница машин — жители деревни возвращаются домой после торгового дня, беженцы из Бейрута пробираются к родным, пациенты едут к врачу.
Проверка документов. Рядом с горкой бетонных блоков стоит Мохаммед — 18-летний милиционер из шиитов – и двое пожилых израильских резервистов. Они улыбаются детям и подмигивают хорошеньким женщинам. Почти в каждой машине едут целые семьи с младенцами на руках. Рекорд недели — семиместный "Мерседес", в котором сидят четырнадцать человек, один — маленький мальчик — прямо в багажнике. Водители — в основном мужчины — останавливаются сами и с готовностью протягивают документы. Чего тут только нет! Синие ливанские паспорта (похожие на заграничный
израильский), квадратные карточки и отдельные листки удостоверений личности, свидетельства о рождении, израильские пропуска на право передвижения. Узнать обладателей документов по наклеенным фотографиям почти невозможно. За семь лет войны люди совершенно изменились. Все бумаги потрепаны и разорваны на сгибах: их приходится предъявлять по нескольку раз в день. Еще хуже состояние машин. Без ветрового стекла, дверей, капота, крыши, фонарей, помятые, разбитые, без номерных знаков — дребезжат они по ливанским дорогам в надежде дотянуть до нужного места. В стране, где нет закона и полиции, за руль может сесть любой. Никто не будет проверять его возраст или водительские права. Разобьет эту машину — купит другую. Разобьет другую — бросит и купит третью. Естественный вопрос, а на какие деньги? Деньги есть. Почти в каждой ливанской семье кто-то уезжает на заработки в соседние страны — Иорданию, Саудовскую Аравию, Кувейт или подальше, на Запад, и присылает домой деньги. Есть и более прибыльный заработок — гашиш, плантации которого находятся в горных районах, откуда его регулярно переправляют в страны Старого и Нового Света.
Мохаммеду документы не нужны — он, по его словам, смотрит в глаза.
Когда-то немцы так вылавливали евреев — заглядывали прохожим в глаза. Восемнадцатилетний психолог с "Калашниковым" в руках собирает с водителей скромную мзду в виде сигарет "Мальборо": у одного стрельнет сигарету, у другого — целую пачку. Чтобы миновать заслон, готовы отдать и больше. Мохаммед презрительно тычет большим пальцем вслед проехавшему грузовику с неграми из ЮНИФИЛ: "Разве это солдаты? Когда мы у них террористов искали, я вбежал в их казарму один и как крикну: "Все к стенке и не двигаться!" Так они, двадцать человек, вскочили, как гуси, руки вверх и стояли полчаса, пока мы ФАТХ брали". Один из резервистов, переводя с арабского монолог Мохаммеда, добавляет о неграх: "Клоуны! Им бы в цирке выступать!"
По дороге осторожно переступает в пыли девушка в ярко-желтом платье с оборками. На высоких каблуках она похожа на голенастую цаплю. Она косится на солдат и чему-то улыбается. Два передних зуба у нее выбиты, улыбка получается диковатой и беспомощной. Это дочь нашего соседа, строительного подрядчика, ее зовут Марианна. Все солдаты уже знают, что ее изнасиловали террористы, у нее есть трехлетний ребенок, поэтому в этой деревне на ней никто не женится.
На исходе субботы наши верующие вместе с раввином
устраивают складчину и приглашают гостей. Подвальная комната вымыта, выскоблена, длинный стол накрыт чистой белой скатертью, и за ним по обе стороны сидят 19 человек. У входа пирамидкой сложены автоматы. Едим в тишине нехитрые яства, пьем терпкое красное вино, а потом поем субботние песни. Девятнадцать мужчин в полутьме громко выводят: "Весь мир — это узкий мост, очень узкий мост, и главное — не бояться, главное — не бояться!" Эти слова написал рабби Нахман из Брацлава двести лет назад — можно ли найти более емкую формулу для человеческого опыта? В комнате душно, все потеют, но поют сосредоточенно, самозабвенно и отбивают такт по столу. У раввина голос тонкий, жалобный, но видно, что он доволен и растроган: первая суббота на ливанской земле.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
Первые отпускники вернулись, вторые уехали, и через четыре часа после их отъезда объявлена готовность номер один — все увольнительные временно отменены. Новости те же: осада западного Бейрута продолжается, и число тех, кто верит в силу дипломатии, уменьшается с каждым днем. Тем временем наши жилищные условия улучшились: нашли бетонные блоки, положили на них доски, сверху матрасы со спальными мешками, и получились нормальные походные койки. Лучше всех устроился шофер комбата. Он приволок откуда-то дверь, положил ее на голубую ванну и превратил туалет в будуар.
На крыше дежурит толстый Хен — пиратская борода и повадки биндюжника. Он выходец из Йемена и отчаянный болельщик иерусалимского "Бейтара".
Когда ему надоедает рассматривать в гигантский бинокль интимную жизнь местных жителей, он подходит к балюстраде, прикладывает ладонь ко рту и пронзительно вопит: "Я-ас-сала-а-а-а-а-а-а-а-а-м", подражая крикам муэдзина. Еще у него есть дудка без единого отверстия, из которой он умеет извлекать протяжные и сверлящие мозг звуки. С крыши он ведет по-арабски переговоры
с юными бизнесменами-водовозами. Они привезли нам воду для душевой и кухни и требуют за это халвы, консервов и... семечек из "Шекема". Строгое разделение труда: 12-летний "босс", владелец трактора, в "техасской" шляпе и темных очках, и двое семилетних рабочих. Вертлявый "босс" что-то кричит Хену, но тот обрывает его диким рыком, и торг мгновенно прекращается: "босс" получает канистру бензина и банку шоколадного масла. Один из его рабочих, оглянувшись на "босса", запускает в банку палец, облизывает и восхищенно смотрит на своего товарища. "Может, им еще банку дать, а, Хен?" — спрашивает сердобольный повар. "Хватит с них, — отвечает Хен, — а то они всю деревню сюда приведут".
Вечером в гостиной появляется кинопроектор, и седоусый
сержант-сверхсрочник начинает над ним колдовать. Выбор фильма странный — "Вся президентская рать", история падения Никсона. Обрыв за обрывом,
звук неразличим, сюжет тоже, и толпа зрителей быстро рассеивается. "Что они, не могли детективный фильм привезти?" — раздраженно бубнит кто-то. Он, конечно, неправ, это и есть детектив, только политический.
Ночью стою на крыше и рассматриваю в бинокль луну. Узкий серп похож на слой ваты или рыхлого снега, или молочного порошка, в который зарылся большой серый шар. Гора, застроенная доверху деревенскими домами, засыпает. Кое-где на верандах мелькают женские фигуры, закутанные в платки. Мужчина натягивает белую ночную рубаху. Из кофейни расходятся засидевшиеся посетители. Внизу у ворот переговаривается патруль. Тонкий лучик света прыгает среди кустов и пересекается с фонарем патрульных: это наш раввин в длинных трусах в цветочек возвращается из короткого путешествия по малым делам. Гигантским кузнечиком стрекочет на крыше рация, и провода оплетают черепицу причудливой сетью. Уже несколько недель как здесь не стреляют по ночам.
Пролетит ночная птаха,
Месяц лезвием блеснет,
Муэдзин — гонец Аллаха —
Накричится и уснет.
Новый день поднялся выше,
Старый день порос быльем,
Выйдет женщина на крышу
Снять просохшее белье.
Растворится над дорогой
Рощ оливковых пыльца,
За пастушкой босоногой
Бродит сонная овца.
Вязкой горечью повеет
От домашнего вина,
Ну, скажите, кто поверит
В то, что здесь идет война?
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
Наладился рутинный распорядок дня. Повар продолжает пичкать рисом с кукурузой. Начались поносы, и кончилась туалетная бумага. Газеты приходят редко: раз в два—три дня. Ходят слухи, что нас скоро перебросят в Бейрут.
За обедом возник разговор о жителях соседней деревни: "Только посмотрите, как живут — в каждом доме холодильник, телевизор, машина. А как
одеты–обуты! И каждый третий дом достраивается, расширяется, новые дома строят. Откуда у них деньги? Конечно, от террористов!" — "Зря ты все в одну кучу сваливаешь. Есть хорошие люди, которых заставили..." — "Да брось ты — заставили! Им за это деньги платили. Кто с террористами связался, тот и заработал". — "Чего же они тогда жалуются, что жизни у них не было, мужчин убивали, женщин насиловали?" — "А что? Так и было. Сейчас, говорят, по всей округе девочки в 12—13 лет уже рожают". — "Так я не понимаю, если они — убийцы и насильники, чего же жители так плачут, ревут прямо, когда мы этих бандитов ночью забираем? Убийцы они или не убийцы?" — "Тут хрен что поймешь. Ведь что получается, евреи христиан с мусульманами дружить учат. Разве не смех?"
В семь часов вечера включают три генератора, и тишина распадается на куски. Вместе с этим дребезжанием и стуком уходит покой и появляется беспричинная тревога.
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
Рис кончился, и начались вареные яйца, от которых лопается живот. Всех охватила мания покупок — любая вещь здесь стоит полцены или даже треть. Крупные вещи вроде видеомагнитофона покупать боятся из-за военной полиции, но мелочь накупили почти все: карманные фонарики, сумки, транзисторы, фотоаппараты, духи, косметические наборы, часы, бритвенные лезвия, брелоки для ключей. Хвастаются покупками друг перед другом, сравнивают цены, представляют изумление домашних и жалеют, что пока нельзя наладить постоянный товарооборот с ливанскими дельцами. "Я бы за два дня пол-Ливана в Тель-Авив перевез", — вздохнул один из санитаров. Для израильтян, привыкших к космическим ценам, Ливан оказался подлинным
Эльдорадо: все есть и все даром! Военные власти и налоговое ведомство уже спохватилось, но доступ в магазины для солдат еще не закрыт.
К вечеру у заслона появляется стайка молоденьких девушек. Трудно поверить, что мы в ливанской деревне, а не в центре Тель-Авива. Те же прически, косметика, джинсы. Те же рассеянные улыбки в ответ на призывные крики незнакомых мужчин. Снова бесконечные машины, люди, документы. Пацифист и тихарь Шмулик Таль смущен и растерян! "Что я тут делаю? — спрашивает он. — По какому праву я у него документы требую? Это что — моя земля? Отцы наши тут жили?"
На многих машинах ливанский флаг: на белом фоне развесистый зеленый кедр между двумя продольными красными полосками. Тот же герб – на номерных знаках машин и монетах, больших — лирах и поменьше — пиастрах. Крик попугая капитана Флинта из далекого-далекого детства: "Пиастры! Пиастры!"
Вечером по радио Йорам Гаон поет: "Я обещаю тебе, маленькая моя девочка, что это будет последняя война". Эту же песню он пел перед Войной Судного дня.
ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
Впервые появились рабочие, которым дано разрешение продолжать работы по внутренней отделке дома. Они привезли алюминиевые рамы для стеклянных дверей на веранде. Странное чувство: эту виллу строили полтора года, а теперь она занята чужой армией, вокруг лежат спальные мешки, сумки, оружие. Как мы ни убираем за собой, грязи скопилось достаточно. Рабочий выгребал из дверной щели груду окурков, но молчал. Наши слесари и автомеханики с любопытством смотрели, как работают ливанцы, какими инструментами пользуются, одобрительно оценивали качество материалов, щупали рамы. Похоже, что презрительное выражение "арабская работа!" не так уж всеобъемлюще справедливо.
После обеда к воротам виллы подъехал новенький желтый минибус, и из него с трудом вылезли четверо толстяков со всеми атрибутами религиозных евреев — белые талесы, бритые затылки, развевающиеся пейсы, дремучие бороды. Бельцские хасиды из Бней-Брака привезли с собой бархатные мешочки с тфиллин, молитвенники и ермолки. Узнав, что все это раздается бесплатно, к ним ринулись самые махровые безбожники.
Вечером — ЧП. Автобус с отпускниками нарвался на засаду у моста через Литани, его обстреляли из автоматов и ручного гранатомета. Пятеро раненых, из них трое в тяжелом состоянии. Террористы метили в водителя, чтобы автобус перевернулся, но все пули пришлись в спину солдату, стоявшему у передней двери. Автобус изрешетило автоматными очередями. Сорок две пулевых пробоины. Водитель дал полный газ, солдаты открыли ответный огонь, и террористы бежали. Всю ночь продолжается поиск, но как можно что-нибудь найти в темноте в такой местности? По счастливой случайности наш батальонный врач ехал на джипе в том же направлении и тут же оказал раненым первую помощь. О солдате, раненном в спину, он сказал: "Наверно, паралич".
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
Израиль освободил двести "детей-гранатометчиков" в возрасте от 11 до 16 лет, один из них сбил наш вертолет со всем экипажем. Их вылавливали и разных концах Ливана, а иногда они сами сдавались в плен, где провели в общей сложности не больше двух недель. Одни верят, что дети просто "поиграли в войну" и теперь самое время вернуть их папе с мамой. Мол, для нашей пропаганды это красивый жест, вот как мы гуманны, детей в тюрьмах не держим. Даже когда они в нас стреляют. Другие убеждены в том, что
это – новый Гитлерюгенд, воспитанный, обученный, вскормленный для будущих войн против евреев. А что с ними делать? Не знаю. Кстати, кому нужно доказывать, что мы гуманны? Арабам? Французам? Американцам? И кто в это поверит? Одновременно депутат Кнесcета Иехуда Перах предложил снизить возраст уголовной ответственности для несовершеннолетних с 13 до 11 лет. Идет речь, разумеется, о наших собственных, израильских детях. А эти, в Ливане? Двум погибшим вертолетчикам и их вдовам уже безразлично, кем их считать — детьми, подростками или взрослыми. Солдат из спецподразделения друзов: "Я бы их своими руками сжег. Разложил бы тут в камнях и сжег. Они нас убивают, а мы их освобождаем! Государство идиотов у нас, помяни мое слово — идиотов!"
Что это, кровожадность? В таком случае вся Библия кровожадна. Сегодня случайно услышал очередную цитату в передаче христианской радиостанции "Свободный Ливан": "И уничтожил Израиль врага, и не оставил ни живых, ни беглецов".
Чем дальше затягивается осада Бейрута, тем острее и болезненнее воспринимается каждая гибель. Война перестала быть прямым столкновением двух сил (если не армий) и не может окончиться классической капитуляцией
противника. Террористы уже начали растворяться среди гражданского населения и убивать наших солдат поодиночке. Финны делали такие вещи через двадцать лет после войны, и, когда я служил в Карелии, там еще хранили воспоминания о вырезанной погранзаставе.
Последние японские солдаты скрывались на тихоокеанских островах тридцать лет и все еще были готовы умереть за императора. Возможно ли, даже чисто технически, очистить Ливан от террористов?
Израиль привык к коротким войнам. Коротким и победным кампаниям. Вначале казалось, что это — вторая Шестидневная война, а теперь она больше напоминает «Войну на истощение». Всенародный энтузиазм и ликование прошли после первых двух недель.
ПЯТАЯ
Убитых пока что — 300,
Раненых — 1500,
Пропавших без вести — семеро
И один в плену,
Еще одну пережили войну?
Пятую, если считать
Освободительную,
Синайскую, Шестидневную, Судного дня,
Названия разные,
Да одна стать:
Танки подбитые, труп на обочине,
Беженцы, пленные, дым и воронки.
Посыльные ночью
Несут похоронки.
"Сын мой!" —
До безголосой ноты.
Вой, женщина, вой
По нему и еще половине роты,
Их в поле накрыли свои самолеты —
Ошибка.
По радио встречаются семьи:
"Жене Рахели и сыновьям
Гаю и Оферу привет от отца, Баруха Арази.
Я — в порядке, где-то там на Севере".
"Жди меня и я вернусь"
На древнееврейском,
Как мостик с той войны
К этой,
И снова приветы, приветы, приветы.
И списки погибших опять и опять,
Нет сил больше слушать,
Считать и читать,
И ждать, обгрызая остатки ногтей,
Знакомых фамилий и страшных вестей.
Но биржа открыта, а как же иначе?
На этой крови кто-то станет богаче,
Военные сводки и биржевой курс,
Смотри, не прохлопай свой лакомый кус!
А времени нету
На скорбь и на гимны,
И мертвые наши уходят нагими,
Уходят они, а живые живут,
Привыкли давно уже к этому тут.
Наш счет не оплачен,
Велик этот счет,
Мы мертвых оплачем —
Придет их черед.
Нет больше "русских", "румын", "аргентинцев",
Нет "ашкеназов", "сефардов" нет,
Есть только дюжина пехотинцев,
"Шуки от Малки — привет".
Нет больше различий веры и льгот,
Взво-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-д!
ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ
Трое лекторов из политотдела армии: пожилые, интел¬лигентные специалисты в области химии, экономики и природоведения. Глубоко штатские люди, на которых форма выглядит, как пижама. Объезжают фронт, вы¬ступают с лекциями перед солдатами, участвуют в де¬батах и дискуссиях. Они убеждены в необходимости и справедливости этой войны, рекомендуют избегать лобовых столкновений с Сирией, и уверены, что сирий¬цы останутся в Ливане после нашего отступления. С ними яростно спорят два молодых офицера, один из "Мир сегодня", второй - киббуцник.
— Что я тут делаю и почему я должен умирать? — кричит киббуцник.
Ему вторит "мирсегодник":
— Половина народа не хочет этой войны!
— Где ты нашел половину? — дружно набрасываются на него остальные.
— Таких как вы, двое, по пальцам можно пересчитать. У нас в батальоне, кроме вас, больше никого и нет.
— Вранье! У моей партии больше всех мандатов в Кнессете, а вы с вашим Бегиным в могилу народ загоните!
— Ты, и твоя партия, и весь этот "Мир сегодня" — изоляционисты! Вас бы в Кирьят-Шмона поселить, чтобы пожили неделю под "катюшами"!
— Тебя тут, в Ливане, из "катюш" обстреливают, дурак ты этакий, а ты все кричишь: "Бегин, Бегин, царь Израиля!"
— Ребята, только не переходить на личности, пожалуйста, без имен.
— Хорошо, я буду говорить "глава правительства" и "министр обороны".
Общий смех.
Один из лекторов — экономист, религиозный и напористый — приехал в Израиль из Англии тринадцать лет назад. До приезда работал в фирме, торговавшей текстильными изделиями, и в 1964 году оказался по делам в Китае. После заключения договора на крупную партию материала, какой-то высокий чин пригласил почетного гостя на обед. Он согласился при условии,
что не будет есть ни рыбы, ни мяса. Во время обеда он с удивлением обнаружил, что среди блюд, которыми был уставлен стол на двадцать четыре персоны, вообще не было ни рыбы, ни мяса. Китайцы решили, что, если их гость выразил такое желание, то и они обязаны ему следовать. За рисом с помидорами высокий чин деликатно поинтересовался, не мусульманин ли его гость. Гость ответил, что он — еврей, и свою диету евреи разработали гораздо раньше мусульман, а те усвоили ее вместе с остальными народами. "А кто такие евреи?" — вежливо спросил китаец. Гость поразмыслил и сказал: "Вот, например, Карл Маркс был евреем".
Вся беседа велась через переводчика и, услышав последнюю фразу, тот выронил палочки и открыл рот. Высокий чин спросил, что сказал гость, и переводчик сообщил, что с ними за столом сидит... родственник Карла Маркса. Потрясенный начальник встал и долго жал гостю руку. Потом сел, подумал и спросил: "Как же родственник Карла Маркса может быть капиталистом?"
Он полон историй, этот приземистый человек с грушеобразной бритой головой, на которой каким-то чудом держится маленькая вязаная ермолка. Но больше всего он говорит об этой войне и армии, в которую приезжает с лекциями уже третий раз: "Моральная зрелость, невероятная зрелость по сравнению с Войной Судного дня. Взять хотя бы публикацию извещений о смерти и немедленные похороны. В Йом-Киппур никакой статистики не было, по телевидению и по радио ни слова о потерях не говорили, и, Боже упаси, печатать в газетах снимки похорон. Да и могилы тогда были временные, прямо на поле боя. Сейчас сразу везут на кладбище и родители это видят и знают.
А в Британию, например, только сейчас привезли с Фолклендских островов всех убитых. И то лишь под давлением семей.
Во-вторых, открытые дебаты и споры среди солдат и офицеров. Какая армия может себе это позволить? Вслух, во весь голос говорят то, что думают о войне. Есть те, кто против нее. Есть те, кто вообще не хотели бы в ней участвовать. Но, как сказал один офицер, хотя он против этой войны и она ему глубоко ненавистна, он выполнит любой приказ, и будет сражаться до конца.
В-третьих, потрясающая тренированность. Это же лучшая армия на Ближнем Востоке! Вы мне скажете: "Посмотрите на этот балаган!" Да, повар отказывается вставать в пять часов утра и готовить кофе; часовые спорят со своим командиром о том, кто и когда будет дежурить; солдаты спят в кустах и автобусах, потому что им не приготовили палаток. Но объявляют готовность,
и все меняется, как в сказке: дисциплина, оперативность, эффективность, каждый знает свое место и работу. Отменяют готовность, и опять все разваливается на части. И я вас снова спрашиваю, есть еще такая армия?"