ЗАЩИТА ЩАРАНСКОГО.
Сейчас, когда схлынули страсти и само имя Анатолия Щаранского вызывает не столько гневный вопль, сколько тупую боль, можно снова вернуться к этому запутанному и сложному делу. Его внешние подробности достаточно хорошо известны хотя бы потому, что других – внутренних, детальных – подробностей почти не было. Обвинение: измена Родине и антисоветская деятельность.
Приговор: тринадцать лет лишения свободы с отбыванием срока сначала в тюрьме, потом – в лагере.
Что такое "защита Щаранского"? Схожий термин принят в шахматах, а он, перворазрядник и специалист по созданию программных устройств, играющих в шахматы, любил эту игру. Кроме того, на своем процессе он был вынужден защищать себя сам, и делал это виртуозно. Наконец, это – попытка защитить друга, которому уже ничем нельзя помочь, от клеветы, слухов и пересудов. Теперь, через год после судебно¬го процесса и через два года после его ареста, проанализируем с самого начала все имеющиеся у нас факты и доказательства.
За время следствия по делу Щаранского в КГБ было вызвано и допрошено более ста человек. Но только двое из них определили его судьбу своими действиями и показаниями. Один из них – советский гражданин Саня Липавский, второй – американский гражданин Роберт Чарльз Тот.
Липавского я знал еще задолго до того, как 4 марта 1977 года в "Известиях" появилось его печально-знаменитое открытое письмо.
Упитанный, ухоженный, круглолицый человек с красивой сединой в волосах и усах, знакомый со всеми и вхожий во многие дома. Профессиональный медик, помогавший еврейским активистам и ставший доверенным лицом и домашним врачом главных из них. Держался он всегда солидно, был выдержан и улыбчив, разве что необычайно угодлив: предлагал свои услуги по любому поводу и от благодарности отмахивался. Со знакомыми любил обниматься, душистой щечкой прикладываться. Сладок был и общителен. Такой вот человек появился среди отказников в 1972 году. Многие западные специалисты предполагают, что это была гениальная игра КГБ, и Липавский стал одним из "кротов", внедренных в еврейское движение и сделавших свое дело. Но что за особенное дело он сделал – обвинил нескольких евреев в шпионаже? Разве для этого нельзя было найти любого другого и подписать открытое письмо другой фамилией?
В "Известиях" рассказывалось, что Липавский был завербован американской разведкой и, выполнив несколько ее поручений, явился с повинной в КГБ. В течение года эта версия не обсуждалась никем и только в марте 1978 года в журнале "Тайм" появилось первое сообщение о том, что она вполне правдоподобна в той части, которая касается ЦРУ (1). Американцы пользовались услугами Липавского, независимо от того, кому принадлежала инициатива. Итак, в этой части данные советской и американской печати совпали, и факт работы Липавского на ЦРУ можно считать установленным (учитывая, что сам президент Картер знал об этой короткой связи с ЦРУ, неудивительно, что американская администрация не опровергла публикацию "Тайма").
На вопрос, как началось это сотрудничество, пока трудно ответить: одни уверены, что внедренного в ряды потенциальных репатриантов Липавского сотрудники КГБ подсунули американцам и те на это клюнули, после чего он стал двойным агентом; другие считают, что КГБ его на чем-то поймал и заставил установить контакт с ЦРУ.
Нам представляется вероятным такое развитие событий: Липавский в самом деле подал документы на выезд в Израиль в 1974 году, намереваясь эмигрировать, но ему отказали. Среди активистов Движения за выезд в Израиль невозможно проверить ни факт подачи документов, ни факт отказа в выезде, но многие знают о случаях абсурдных отказов, поэтому никто не удивился и отказу Липавского. В своем письме он пишет о частых встречах с западными журналистами, сотрудниками американского посольства, иностранными туристами. Для еврейских активистов подобные встречи стали рутинными буднями и рабочей необходимостью. Допустим, во время одного из таких контактов в 1975 году Липавскому в самом деле было сделано предложение оказать небольшую помощь ЦРУ за вознаграждение в настоящем и трудоустройство в будущем. "Тайм", однако, утверждает, что "в Москве в 1975 году Липавский представился сотрудникам ЦРУ "добровольцем" и предложил поставлять информацию, используя свои знакомства с советскими учеными". Но возникает естественный вопрос – где "доброволец" Липавский самостоятельно нашел в Москве агентов ЦРУ?
Кроме того, "Тайм" сообщает, что в результате непродуктивной работы Липавского "возникло подозрение, что он был подосланным агентом КГБ... Через девять месяцев после первого появления Липавского он был вычеркнут из агентурного списка, но было уже слишком поздно".
Для кого это было слишком поздно? Достаточно провести несложный арифметический подсчет, чтобы установить, что, если верить "Тайм", еще в конце 1975 – начале 1976 года агенты ЦРУ заподозрили неладное в отношении Липавского. Но его открытое письмо было опубликовано только 4 марта 1977 года. Следовательно, больше года ЦРУ догадывалось или знало, что Липавский – агент КГБ. Знало и молчало.
Да, до этого самого дня в еврейских кругах никто не подозревал Липавского и он пользовался неограниченным доверием Щаранского (вместе с которым снял комнату в Москве, чтобы, по его словам, быть в центре жизни алии), Д. Бейлиной и В. Слепака (снабдивших его магнитофоном и деньгами на поездку в Узбекистан, где слушалась апелляция по делу Завурова, так как только Липавский знал узбекский язык, проведя юность в среднеазиатской эвакуации) и профессора
А. Лернера. По отношению к Лернеру Липавский проявил поистине изощренную жестокость: за несколько дней до публикации его письма-доноса он был в доме Лернера, как и много раз до этого. Старый профессор и его жена, страдавшие от гипертонии и сердечных болей, привыкли к ежедневным визитам и звонкам домашнего врача, в помощи которого они так нуждались. Они еще не знали, что рука, державшая шприц, уже занесла над ними нож.
Итак, завербованный Липавский или Липавский-доброволец?
В итоге это не так уж важно. Выполняя одно из поручений американцев, Липавский был задержан сотрудниками КГБ.
Дальше все было разыграно в традиционном стиле: КГБ предложил Липавскому на выбор смертную казнь за шпионаж или почетное сотрудничество, за которое ему простят все грехи и отпустят восвояси. Анализируя его характер, личностные данные, подробности биографии, можно придти к неизбежному выводу, что этот лишенный сантиментов человек всегда был расчетлив, циничен и умел считать свои шансы.
Когда Липавского поймали? По-видимому, это произошло после отъезда из СССР Виталия Рубина, против которого в письме Липавского были выдвинуты такие обвинения, которые сделали бы его отъезд невозможным, будь Липавский пойман раньше. Итак, все произошло между осенью 1976 и весной 1977 годов. Сам В. Рубин думал, что дело Щаранского вначале готовилось против него самого, но в последний момент власти передумали. Такая версия выглядит, по меньшей мере, недоказательной. Как известно, разрешение на выезд – не импровизация, а сложная игра. Следовательно, выезд В. Рубина был обдуман и решен еще до поимки Липавского.
Сразу после публикации в "Известиях" открытого письма Рубин заявил на пресс-конференции в Тель-Авиве, что не знает, в самом ли деле "мой хороший друг" написал это письмо. "Если он это и сделал, то должно быть потому, что не выдержал запугивания и угроз русских", сказал Рубин, вспомнив, что в 1974 году Липавский едва избежал гибели в автомобиле, "тормоза которого подпилили агенты КГБ"(2). Рубина настолько ошарашил сам факт публикации письма Липавского, что он даже не обсуждал его содержание.
В "Известиях" были названы фамилии четырех еврейских активистов, находившихся к тому времени в Москве – В. Слепак, А. Лернер, А. Щаранский и М. Азбель. Последний упоминался в общем контексте и под обвинение не попадал. Оставались трое – Слепак, Лернер и Щаранский. Все – многолетние "отказники", активисты еврейского движения, а один из них – Слепак – чуть ли не его символ. Серьезность обвинений не вызывала сомнений в серьезности последствий, тем более, что за месяц до появления статьи в "Известиях" уже арестовали двух членов московской Хельсинкской группы – Ю. Орлова и А. Гинзбурга.
На горизонте светило два возможных групповых процесса: один – чисто еврейский, другой – смешанный, но тоже с обвиняемыми-евреями. Из евреев одна кандидатура – Лернера – видимо, отпала по возрасту и состоянию здоровья. Всего лишь за год до этого в Минске умер от инфаркта полковник Ефим Давидович – ветеран войны и "отказник" – и власти не хотели рисковать дважды, зная, что Лернер болен. После этого отсева остались Слепак и Щаранский. Оба были членами Хельсинкской группы, близко знакомыми со многими диссидентами, но Слепака (которого друзья называли "Борода") несравненно больше знали на Западе. Там за него боролись уже не первый год, и в случае его ареста по всему миру мог подняться необычайный шум. Власти хорошо помнили личную телеграмму Джимми Картера, посланную Слепаку кандидатом в президенты США. В результате КГБ выбрал Щаранского: он был молод, здоров, сравнительно неизвестен на Западе и, в то же время, слу¬жил своего рода перекрестком диссидентов и евреев. Многолетний участник еврейских демонстраций, он в то же время был одним из организаторов и членов московской Хельсинкской группы. Благодаря своему знанию английского языка, он слу¬жил переводчиком во многих встречах евреев с зарубежными гостями и в том же качестве выступал для академика Сахарова, что уже было немалым криминалом в глазах властей.
Выбор Щаранского позволял одним ударом убить двух зайцев: ударить по еврейскому движению, обвиненному в потенциальном сотрудничестве с ЦРУ и антисоветской деятельности, и, таким образом, напугать и осадить всех советских евреев, собравшихся выехать в Израиль, и, с другой стороны, пригвоздить диссидентов, обвиненных не только в шпионаже, но и в связях с мировым сионизмом.
Кроме того, учитывалось знакомство Щаранского со многими аккредитованными в Москве западными журналистами, для которых он стал своего рода пресс-атташе: передача новостей, текущей информации, организация пресс-конференций – все это лежало на его плечах и требовало его энергии, таланта и опыта. У властей появлялась возможность скомпрометировать некоторых из неугодных журналистов (что вскоре и было сделано) и, напугав их, разрушить крепкое связующее звено – в лице Щаранского – между ними и диссидентами.
15 марта 1977 года Щаранского арестовали.
В статье, опубликованной 1 августа 1978 года в "Джерузалем пост", В. Рубин заявил, что "именно еврейскую, а не диссидентскую деятельность Щаранского советские власти сочли наиболее опасной для Советского Союза". Однако, в заявлениях, которые В. Рубин подписывал, когда трагедия А. Щаранского только начиналась, речь шла о "репрессиях против Хельсинкской группы", членом которой состоял и сам Рубин незадолго до отъезда из СССР.
Справедливости ради надо отметить, что так думал в то время не только В. Рубин.
В письме семи еврейских отказников из Кишинева говорилось, что, Анатолий Щаранский "(...) много работал по наблюдению за выполнением Хельсинкского соглашения...". Ближайшие друзья и соратники Щаранского – В. Слепак, А. Лернер, И. Нудель – писали в своем заявлении, что Щаранский был не только активистом алии, "но был также активен в Комитете профессора Орлова по наблюдению за выполнением Хельсинкского соглашения". И те же причины ареста Щаранского видели многие люди на Западе. Так, самая крупная ассоциация американских издателей – The International Fгееdоm tо Рublish Committee – направила письмо Брежневу, требуя освободить Щаранского, который "переводил переписку Нобелев¬ского лауреата Андрея Сахарова с президентом Джимми Картером". Наконец, об этом сказал на суде и сам Щаранский: "Я счастлив, что помогал людям. Я горжусь тем, что был знаком и работал с такими благородными и смелыми людьми, как Сахаров, Орлов, Гинзбург, которые продолжают лучшие традиции русской интеллигенции". Но Щаранский не ограничился этим заявлением и продолжил:
"Я счастлив, что могу быть свидетелем возрождения евреев Советского Союза. Эти абсурдные обвинения против меня и против всего еврейского национального движения не остановят освобождения моего народа".
Советские же власти постоянно нажимали именно на "антисоветскую деятельность так называемых борцов за права человека". В таком духе была написана статья "По заслугам", опубликованная в "Правде" 15 июля 1978 года после вынесения приговора Щаранскому. В ней ни словом не упоминалось, что Щаранский – еврей, активист алии, которому давно и произвольно отказано в выезде в Израиль.
Зато в этой статье часто упоминались "клевета на Советскую страну", "антикоммунисты и противники разрядки" и "борец за права угнетенных советских людей".
А письмо Липавского, в котором впервые были выдвинуты обвинения против еврейских активистов, заканчивалось многозначительным и грозным предупреждением: "Вопрос о гражданских правах, о правах человека не может смешиваться со справедливой карой в отношении предателей и по существу политических и уголовных преступников".
Липавский довел свою линию в деле Щаранского до логического конца, выступив на процессе главным свидетелем обвинения. В сравнении с другими отказниками, Щаранский был единственным человеком, который снова встретился с Липавским лицом к лицу в зале суда. Последний раз они виделись за шестнадцать месяцев до этого, когда Липавский вышел из дому, сказав, что скоро вернется. Он не вернулся.
И теперь Щаранский сидел на скамье подсудимых, а свидетель обвинения Липавский повторял свои заявления, глядя ему прямо в глаза. По свидетельству брата Щаранского, находившегося в тот день в зале суда, Липавский потолстел и выглядел самоуверенным и наглым. На самом деле он был таким всегда – самоуверенным и наглым. "Как можем мы, советские евреи, которые не желают эмигрировать, жить здесь после всего, что вы на¬делали?", спросил Липавский, обращаясь к своему бывшему товарищу.
Вторая линия в деле Щаранского связана с именем Роберта Тота – московского корреспондента газеты "Лос-Анжелес таймс".
11 июня 1977 года Тота задержали в тот момент, когда советский гражданин, доктор Петухов передавал ему свою статью по парапсихологии. После этого Тота увезли в Лефортовскую тюрьму (то есть в то место и к тем следователям КГБ, которые вели дело Щаранского) и подвергли многочасовому допросу.
Ко времени своего ареста Тот был знаком со Щаранским около двух лет и общался с ним периодически: перезванивался, приезжал в гости, приглашал к себе. В отличие от других американских журналистов в Москве (А. Френдли,
Д. Крымски, П. Уоршип), Р. Тот был ограничен своим незнанием русского языка и зависимостью от официальных советских источников, поэтому нуждался не столько в формальном переводчике, сколько в "поводыре". Таким поводырем и стал для него Щаранский.
Большинство статей Тота было написано на основе той информации, которую добывал Щаранский, или с помощью знакомых ему людей. Из собственного опыта и разговоров со Щаранским я помню, что журналистов было трудно привлечь только к еврейским делам, поэтому все старались поддержать их интерес к проблемам алии, подбрасывая взамен что-нибудь "горяченькое". Этим "горяченьким" часто бывали долгие, доверительные разговоры о повседневной жизни советских граждан и всевозможные сплетни и пересуды о том, как живут в Кремле. В результате таких разговоров, например, была написана книга Хедрика Смита "Русские". К "горяченькому" могли относиться и протоколы закрытых собраний, на которых клеймили эмигрантов, вроде тех, что Тот получил от лингвиста Т. Ходорович и биолога Э. Трифонова.
Именно Трифонов впервые упомянул имя Валерия Петухова. Накануне отъезда в Израиль Трифонов пригласил Тота на свою прощальную вечеринку, устроенную на квартире Лернера. По дороге с вечеринки Трифонов спросил Тота, не интересуют ли его проблемы парапсихологии. Тот пожал плечами и сказал, что сомневается, есть ли вообще такая наука. Но Трифонов заявил, что его хороший приятель Петухов сделал интересную работу по парапсихологии, и Тот должен с ним встретиться. Трифонов уехал и Тот забыл об этом разговоре, но через некоторое время ему позвонил Щаранский и сообщил, что Петухов хочет встретиться с американским журналистом. Петухов был настойчив и Тот согласился.
Первая встреча состоялась на квартире Лидии Ворониной, где в то время жил Щаранский. Тот пытался понять объяснения Петухова, но все было слишком путано и сумбурно. "Честно говоря, я не очень понимаю", признался Тот. Петухов сказал, что надо встретиться еще раз и тогда он докажет свою теорию. Тот встретился с Петуховым еще раз. Доказательств не получилось. Но Петухов обещал принести Тоту свою статью. Встречу назначили на субботу, 11 июня 1977 года, и в момент получения от Петухова его статьи Роберт Тот был арестован прямо на улице сотрудниками КГБ.
Год спустя Тот опубликовал в своей газете статью, в которой заявил, что "Петухов был частью ловушки, теперь это кажется очевидным"(3). Тот ограничился "частью ловушки" вероятно потому, что самому Петухову было технически невозможно выйти на американского журналиста. В то же время свою "часть" Петухов отрепетировал заранее, потому что сразу после ареста Р. Тота в институте, где работал Петухов, ему была объявлена благодарность от имени парткома за "разоблачение шпиона".
Время для ареста Тота было выбрано очень удачно. Через шесть дней у него истекал срок трехлетнего контракта работы в Москве, уже были куплены билеты для всей семьи на пятницу, 17 июня, и назначена дата прощальной вечеринки. После такого откровенно провокационного ареста Тот решил, что его собираются обвинить в шпионаже. Но, идя на скандал (который и разразился немедленно), советские власти точно знали, что им нужно от Тота и в какие сроки. До его отъезда из СССР оставалось шесть дней. За это время у Тота надо было получить нужные показания по делу Щаранского, а затем... дать ему уехать, не применяя никакой силы (4) и, таким образом, избавиться от одного из самых главных свидетелей.
Разрешение на выезд Тота Запад воспринял, как грандиозную политическую победу и непосредственный результат давления на советские власти, но более убедительным представляется, что задержание и отъезд Роберта Тота между 11 и 17 июня были тщательно спланированы и разыграны, как по нотам.
Теперь постараемся понять, почему все это проделали именно с Тотом, выбрав его из десятков других западных журналистов?
22 ноября 1976 года Роберт Тот напечатал в своей газете статью под заголовком "Русские косвенно раскрывают "государственные секреты", в которой перечислил некоторые советские предприятия и институты, занимающиеся якобы мирным бизнесом. Но, продолжил Тот, когда бывшие сотрудники этих предприятий, уволившись с работы, подали документы на выезд в Израиль, им было отказано "по режимным соображжениям". Вывод Тота был прост и однозначен: эти предприятия и институты работают на оборону Советского Союза.
В этой статье Тот раскрыл кавычки "государственных секретов", по которым евреям отказывают в выезде в Израиль. Он написал, что "по крайней мере, некоторые из отказов по секретности обоснованы», хотя, "когда отказник имел допуск, власти стараются не делать из этого шума». Тот назвал тематику работы некоторых из "почтовых ящиков", упомянув, в частности, о "шпионской деятельности трех метеорологических кораблей и четырех океанографических судов", а главное — указав источники своей информации. Одним из них он назвал Анатолия Щаранского.
Тема статьи и некоторые детали поразительно совпадали с теми обвинениями, которые Липавский выдвинул против Щаранского через три месяца. В своем письме 4 марта 1977 года Липавский очертил контур этих обвинений: "Лернер предложил организовать негласный сбор информации о тех советских учреждениях и предприятиях, которые работают на оборону, с тем, чтобы под этим предлогом убедить западные фирмы прервать поставку технического оборудования в СССР. Лернер (...) поручил Щаранскому и другим организовать получение информации и переправить ее за границу".
Интересная деталь: в статье Тота говорилось о "шпионской деятельности (...) кораблей и (...) судов", а в эпилоге к письму Липавского уточняется, что внимание американской разведки было направлено, в частности, на "клистроны большой мощности для радиолокационного наведения и разработку аппаратуры связи для подводных лодок".
В мае 1977 года в статье "Как меня вербовало ЦРУ", опубликованной в той же газете "Известия", Липавский добавляет: "...давалось задание от имени Рубина – собрать сведения о режимных предприятиях, на которых работали так называемые
"отказники".
Липавский чуть ли не цитирует Тота, в то же время выворачивая наизнанку его статью для обвинений против Щаранского и других активистов. Но какова фактическая база статьи Тота? Вот что пишет об этом он сам:
"Она была написана на основе информации, собранной примерно в течение месяца. Щаранский и другие еврейские активисты подготовили данные – имена и прежние места работы тех евреев, которым было отказано в выездных визах на том основании, что в результате своей работы они обладали "государ¬ственными тайнами". Фактически Щаранский был назван в статье вместе с остальными (...) В этом не было ничего секретного" (5). Однако, всего через два абзаца Тот пишет, что "некоторые из "отказников" определенно обладали в свое время тайнами, связанными с их предыдущей работой". Что же может относиться к таким тайнам?
Например, во время допроса в КГБ 14 июня Тота спросили, включала ли информация об "отказниках" фамилии директоров тех закрытых предприятий, на которых они работали. А на процессе Щаранского в числе одного из основных доказательств обвинение представило вопросник сбора информации для составления списка отказников. Вопросник запрашивал о тех предприятиях, где работали отказники, степени допуска и предполагаемой секретности информации.
Тот полагает, что "разведывательная ценность такой информации давно свелась к нулю, поскольку никто из этих отказников вообще не работал более пяти лет" (6).
Однако, тут он противоречит сам себе, ибо в статье от 22 ноября 1976 года он привел пример, когда "один человек с отказом по секретности с 1969 года долгое время описывался, как "обычный инженер, работавший на телевидении". Недавно выяснилось, что это было телевидение разведывательного спутника... Из этого следует, что, по крайней мере, некоторые из отказов по секретности обоснованы".
В данном случае Тот назвал одного из самых известных "отказников", уже десять лет дожидающегося разрешения на выезд в Израиль, и, если его отказ считается "обоснованным", то как Тот берется оценивать реальность других отказов? Как он собирается определять, что секретно, а что нет?
В Комментариях к статье 65 Уголовного кодекса РСФСР сказано, что "сведения, составляющие государственную или военную тайну, устанавливаются правительством". Имеется в виду специальный перечень, утвержденный Советом Министров СССР и состоящий из двух разделов: государственной тайны и военной. Разумеется, этот перечень постоянно обновляется и не публикуется, но в общих чертах он стал известен на Западе и был упомянут в нескольких специальных работах (7). В разделе "государственная тайна" первым пунктом идет "общая информация о расположении военно-промышленных предприятий", а также "Главной администрации".
Мы не располагаем достоверными материалами по делу Щаранского и на основе неполных и порой противоречивых свидетельских показаний не можем точно перечислить те данные, которые находились в списке "отказников", переданном Щаранским Тоту. Однако, очевидно, что в этом списке были расшифрованы номера почтовых ящиков и заменены подлинными наименованиями институтов и предприятий. Так, в уже упоминавшейся статье от 22 ноября 1976 года Тот называет Экспериментальное конструкторское бюро Министерства химической индустрии и указывает, что причиной отказа в выезде Д. Бейлиной, работавшей инженером в этом бюро, было наличие там американского компьютера
Ай-Би-Эм 360. Бейлина и Щаранский, подготовившие список "отказников", хотели доказать, что за долгосрочными отказами в выезде в Израиль не стоит никаких государственных секретов, а какую цель ставил Роберт Тот?
В соответствии с United States Ехроrt Аdministration Асt, 50 U.S.C. No. 2403-let seg. товары, технология и промышленная техника не могут быть экспортированы в контролируемую страну (категория, которая включает Советский Союз) без заключения Министерства обороны о том, что данный экспорт не приведет к значительному увеличению военного потенциала этой страны. Сверх того, экспортер должен удостовериться, что товары будут использованы только для мирных целей. В связи с этим можно предположить (что и было сделано советскими властями в форме письма Липавского), что целью статьи Тота было убедить Соединенные Штаты запретить экспорт определенных товаров (по большей части, компьютеров) в Советский Союз, так как русские используют компьютеры для увеличения своего военного потенциала.
Поскольку, в результате отказа в визах бывшим сотрудникам режимных предприятий советские власти признали, что на каждом из них что-то является государственной тайной, из этого следует (по крайней мере, по теории некоторых западных юристов), что Щаранский раскрыл "государственную или военную тайну"(8).
Передавая Тоту информацию об "отказниках", Щаранский, естественно, не мог контролировать или цензурировать газетную статью и в результате Тот пишет:
"Московский государственный проектный институт биологического синтеза потенциально обладает более зловещими тайнами. Госпожа Ида Нудель сказала, что работала там экономистом, имея дело с гербицидами и другими сельскохозяйственными химикалиями. Ее продолжающийся отказ по причинам секретности (...) позволяет предположить, что институт вел и ведет секретную исследовательскую работу, несмотря на советско-американское соглашение, запрещающее производство бактериологического оружия ".
Выделенное курсивом – предположение самого Тота и вряд ли было санкционировано или согласовано заранее с Идой Нудель или Анатолием Щаранским.
Вся деятельность Щаранского была абсолютно открытой, он жил в буквальном смысле слова на людях и считал столь же открытой и общедоступной любую информацию, которая проходила через него.
Но следователи КГБ нуждались в подтверждении того, что эта информация была секретной, и во время допроса Тота их внимание почти полностью было сосредоточено на связях Тота со Щаранским и злосчастной статье в "Лос-Анжелес Таймс". При этом они мало интересовались доктором Петуховым и это естественно, потому что он был всего лишь предлогом для задержания американского журналиста.
Тоту предъявили копию статьи "Русские косвенно раскрывают "государственные секреты" и спросили, он ли написал эту статью. Он подтвердил этот факт, как и то, что информацией для статьи его снабдил Щаранский. Непонятно, зачем Тот вообще отвечал на вопросы о Щаранском, если его задержали в связи с "парапсихологией доктора Петухова", и еще более непонятно, зачем он назвал Щаранского своим источником информации. Но совсем уже поражает то, что по окончании своего первого допроса Тот совершил непростительный проступок: он подписал написанный по-русски протокол, хотя, не зная русского языка, не мог понять ни одного слова и, таким образом, дал следствию "карт бланш" для создания любых показаний от своего имени. С удивительной наивностью он сообщил 13 декабря 1977 года, что "два из трех протоколов были написаны на русском языке, которого я не знаю. Третий переведен на английский язык для моей подписи. Ни один из них не обвинял Щаранского в нелегальной деятельности". Но как может знать не читающий по-русски Тот, что было написано в первых двух протоколах? И, если третий протокол все же перевели на английский язык "для подписи", почему нельзя было потребовать того же в отношении первых двух? Понимал ли Тот, что он участвовал не столько в "битве за протокол", сколько в создании дела Щаранского? По словам Тота, сначала он отказывался от подписания протокола, но следователи сказали ему, что, таким образом, он лишает достоверности и правдивости собственные показания. Этот аргумент плюс настойчивые советы сотрудников американского посольства в Москве убедили Тота поставить свою подпись под неизвестными ему показаниями.
Один лишь факт, что арестованного американского гражданина Роберта Тота вызвали на допрос только на четвертый день в качестве свидетеля и дали возможность ежедневно общаться с сотрудниками американского посольства, должен был несколько развеять его страхи. В то же время никто не гарантировал ему немедленного освобождения и отъезда – разумеется, кроме следователей КГБ, которые не преминули использовать этот крючок.
Находившийся под страшным давлением, Тот попал в настоящую мельницу: с одной стороны, Щаранский оказал ему большую помощь и Тот не хотел причинять ему вреда, с другой стороны – собственная семья Тота сидела за дверями с билетами на 17 июня, и его детям кто-то уже сообщил, что они никогда не уедут из Советского Союза. В такой ситуации речь могла идти о предложенном американцу небольшом джентльменском соглашении: вы даете нам показания против Щаранского... даже не показания, а просто подтвердите тот факт, что секретную информацию для своей статьи вы получили от него, а мы, во-первых, немедленно вас отпускаем, во-вторых, не упоминаем по имени в материалах по делу Щаранского и, в-третьих, самое главное – в случае вашего отказа мы опубликуем все имеющиеся в нашем распоряжении материалы о ваших связях с американской разведкой и вашей карьере журналиста придет конец.
Во время допросов Тота в комнате не было посторонних: советские власти запретили присутствовать не только личной переводчице и секретарше Тота, но и вице-консулу США Ларри Непперу. (Интересно, что при допросе в КГБ американской шпионки Марты Петерсон, арестованной в Москве через месяц после отъезда Тота, американский консул присутствовал). Свидетелей не было.
Может быть, Тоту говорили другие слова и делали другие предложения, но смысл остается тем же: есть сильные основания верить, что был заключен компромисс, в результате которого Роберт Тот через два дня выехал со всей семьей из Советского Союза, а следствие получило важнейший обвинительный материал против Щаранского (9).
Щаранскому вменялось в вину, что "между 1974 и 1977 годами он поддерживал регулярные контакты с представителями иностранных разведывательных служб и, по их требованию, передал им информацию, составляющую государственную тайну Советского Союза, включающую данные о расположении и системе безопасности различных предприятий оборонной промышленности... " (10).
В первый же день процесса 10 июля 1978 года прокурор представил, по разделу шпионажа, список 1300 "отказников", якобы найденный на квартире Тота и, конечно, упомянул о его статье в "Лос-Анжелес Таймс".
В своих показаниях канадскому юристу профессору Котлеру бывший еврейский активист А.Лунц заявил следующее: "Насколько я знаю, Щаранский был обвинен на процессе в передаче американскому журналисту Роберту Тоту предположительных "секретов", состоящих из названий мест работы "отказников" вместе с фамилиями их начальников. Я подготовил эту информацию с помощью Дины Бейлиной и ее опубликовали на Западе до того, как Щаранский передал ее Тоту. Нашей целью было доказать, что "отказники" не имели никакой секретной информации и не работали в закрытых или секретных предприятиях, как заявляли советские власти, отказывая в выдаче виз на выезд в Израиль" (11).
Принимая во внимание длительное и тесное знакомство А. Лунца со Щаранским, к данным показаниям можно было бы отнестись с полным доверием, если бы... им не противоречило заявление самого Роберта Тота. В уже цитированной статье, написанной во время процесса над Щаранским, Тот говорит об "информации, собранной примерно в течение месяца. Щаранский и другие активисты подготовили данные...". Что же касается целей подготовки подобной информации, упомянутых А. Лунцем, то и тут американский журналист придерживается противоположных взглядов. Роберт Тот не только не сомневался в существовании "закрытых или секретных предприятий", но выразил уверенность в том, что "по крайней мере, некоторые из отказов по секретности обоснованы".
Ко времени процесса А. Лунц уже жил в Израиле и его показания не попали в дело. Роберта Тота тоже не было в зале заседаний, но 12 июля обвинение представило письменные показания нескольких свидетелей, которые не явились на заседание суда по уважительным причинам. Среди них были показания иностранного журналиста, которого допросили в ходе предварительного следствия и который сотрудничал с военной разведкой капиталистического государства. Щаранский заявил, что ему нечего сказать по поводу показаний этого свидетеля (12).
За этой густой завесой анонимности скрывался все тот же Роберт Тот, проигравший "битву за протокол": судя по категорично сформулированному сообщению, переданному по радио за границу, следователи получили подпись Тота под его собственным признанием о работе на американскую военную разведку.
В заключительных материалах процесса, включая приговор, фамилия Тота также отсутствовала и было сказано, что "Щаранский регулярно помогал агенту одной из западных военных разведок устанавливать конспиративные встречи с советскими учеными и специалистами...". Власти сдержали свое слово, и нам остается только догадываться, что речь идет о Тоте. Но опять же непонятно, почему "агента одной из западных военных разведок" освободили от ответственности, а на скамье подсудимых оказался лишь его "помощник"?
Равно непонятно, почему на процессе Щаранского, не признавшего себя виновным в шпионаже, в качестве свидетеля выступал Липавский, который публично, на страницах газеты "Известия" признал, что был платным агентом ЦРУ?
Завершая "линию Тота" в деле Щаранского, небезынтересно вспомнить об отношении этого американского журналиста к еврейским активистам-"отказникам".
Тот был единственным западным журналистом, опубликовавшим в 1975 году статью под хлестким заголовком "Раскол в рядах отказников", в которой обсуждались не вполне лицеприятные вопросы, да и общий настрой статьи был негативным: ловко устроившаяся компания евреев-бездельников живет себе припеваючи на американские денежки, которые они никак не могут поделить. После этой статьи многие "отказники" прекратили всякие отношения с Тотом.
Советские власти приняли эту статью с одобрением и не забыли о ней. 17 мая 1977 года "Вечерняя Москва" опубликовала интервью с бывшим "отказником" Леонидом Цыпиным, в котором он, в частности, вспоминал:
"Внутренние склоки достигли таких размеров, что встревожились даже наши "благодетели" на Западе. Московский корреспондент газеты "Лос-Анжелес таймс" Р. Тот опубликовал у себя по этому поводу статью, но, признавая существующие разногласия, все же постеснялся назвать их истинную причину".
17 июня 1977 года Роберт Тот уехал из Советского Союза и уже через два дня опубликовал первую статью из триумфальной серии очерков о своем пребывании во внутренней тюрьме КГБ с подробным описанием решеток, замков, внешности следователей и прочих классических атрибутов детективного жанра.
Это было забавно и русские не возражали. Однако вскоре Тот начал сообщать направо и налево, что его вынудили подписать протокол допроса под угрозами, и тогда советские власти решили отозваться. В течение трех последующих месяцев "Литературная газета" и "Известия" опубликовали три статьи о "шпионской деятельности" Роберта Тота. Причем, в последней из них авторы
В. Кассис и М. Михайлов сообщили 15 октября 1977 года, что Тот –"профессиональный разведчик» и "... из письма сотрудника военной разведки (Ди-Ай-Эй) Ваттерса следует, что Тот был отмечен в Пентагоне и высоко оценен лично начальником Ди-Ай-Эй генералом Вильсоном".
Можно было бы отмахнуться от этой статейки, резонно заметив, что советская пресса всех американских журналистов считает шпионами, но 31 июля 1978 года журнал Newsweek International сообщил о Роберте Тоте те же самые сведения, слово в слово: в статье "Дело Филатова" говорилось, что Роберт Тот "знал майора Роберта Ваттерса из военной разведки и однажды получил от него хвалебную записку, которая в конечном итоге попала в руки КГБ". За что Р. Ваттерс хвалил Тота, в статье не уточнялось (13).
Опасаясь обвинений в диффамации, редакторы журнала наверняка проверили эту информацию перед публикацией и сделали это не менее тщательно, чем президент США Джимми Картер, объявивший на весь мир 13 июня 1977 года, что "мистер Щаранский никогда не имел каких-либо связей с ЦРУ".
Картер не выступил с этим заявлением ни в марте (когда был арестован Щаранский), ни в апреле, ни в мае. Заявление было опубликовано именно 13 июня, через два дня после задержания в Москве Роберта Тота. Такое совпадение дат вряд ли можно считать случайным, но, стремясь помочь Тоту, президент допустил две ошибки. Он нарушил неписаное правило всех американских президентов не комментировать обвинения в шпионаже (подвергая опасности свой престиж в случае обнаружения непредвиденных обстоятельств дела) и, кроме того, ограничился упоминанием только Си-Ай-Эй (ЦРУ), в то время как советская и американская пресса указала на связи того же Тота с Ди-Ай-Эй.
Итак, Анатолий Щаранский оказался между двух своих "злых гениев": с одной стороны доверенный друг Липавский, с которым они за две недели до ареста сняли комнату (теперь ясно, что Липавский уговорил его это сделать, чтобы опекать Щаранского вплоть до опубликования своего письма в "Известиях"), а с другой – Роберт Тот, решивший пойти на компромисс, чтобы избежать компрометации. По признанию самих американцев – не опровергнутому до сих пор ни администрацией Белого Дома, ни Тотом – и Тот и Липавский были связаны с американской разведкой.
А как же Щаранский? Был ли он замешан в шпионаж? Знал ли что-либо о Липавском и Тоте? Передавал ли Тоту секретную информацию (14)?
Диссиденты, демонстрации, поправка Джексона, репатриация в Израиль – все это отошло в сторону. Осталась газетная статья, написанная американским корреспондентом Робертом Чарльзом Тотом, и несколько закрытых заседаний суда по делу Анатолия Щаранского, на которых не было посторонних.
В свою защиту Щаранский зачитал длинное заявление, которое включало следующее:
"... Я понимаю, что защищать себя в таком полузакрытом процессе, как этот – безнадежное дело с самого начала. В данном случае это тем более так из-за того, что я был объявлен виновным газетой "Известия" за полтора года до того, как начался процесс, и даже до того, как было открыто само дело и началось предварительное следствие.
Моя общественная деятельность была превращена редакторами этой газеты и моими обвинителями в антисоциальные деяния и антигосударственную деятельность, а мои открытые усилия обнародовать информацию несекретного характера, доступную для всех, были превращены ими в шпионаж".
В последних словах Щаранский обобщил свою многомесячную борьбу со следствием. В течение шестнадцати месяцев он отрицал свою вину, несмотря на все угрозы и запугивания, и повторял, что вся проходившая через него информация была открытой, несекретной и общедоступной. В целях получения признания Щаранского срок следствия продлевали несколько раз (15), но безуспешно. Признаний не было. Судя по всему, следствие не располагало большим количеством прямых доказательств, поэтому внимание было сосредоточено на сборе любых показаний против Щаранского и, соответственно, на вызове любых свидетелей.
В ходе следствия, как и на суде, свидетелями по делу Щаранского проходили люди, которые вообще ни разу не видели его в глаза или были с ним всего лишь коротко знакомы. А само следствие было направлено против всего еврейского национального движения, руководителей и участников которого допрашивали в Лефортово не столько о Щаранском, сколько об их непосредственной деятельности, их связях с Западом, их собственных знакомых.
Так проходили самые первые допросы М. Азбеля, В. Файна, В. Брайловского. Так проходил и мой допрос: следователь Солодченко активно интересовался самиздатским журналом "Евреи в СССР", который я редактировал. Правда, дважды его внимание возвращалось к Щаранскому. Первый раз, когда я отказался отвечать на его вопросы по журналу, он подошел к окну и, открыв его, показал мне внутренний двор тюрьмы, где неспешно перекрикивались часовые и – это было самым сильным впечатлением – носились стаи голубей. "Видите, – сказал следователь, – вот тут на днях и Толя Щаранский гулял. Если будете запираться, то, может быть, и вы составите ему компанию".
Второй раз он упомянул о Щаранском, когда начал убеждать меня, что все диссиденты – "люди с неустойчивой психикой". "Вот, кстати, – спросил он небрежно, – вы не замечали в поведении Щаранского никаких психических отклонений, не помните за ним ничего необычного?" У других следователи выспрашивали, на какие средства Щаранский жил, широко ли тратил деньги. Наводящие вопросы следовали один за другим, чтобы подтвердить получение Щаранским крупных денежных сумм "сами знаете, откуда" – так говорили следователи КГБ.
Я довольно хорошо знал Щаранского несколько лет и ни разу не помню, чтобы он был одет во что-то новое или дорогое. Одна две пары брюк, старенький свитер, потертое, куцее пальтецо и один и тот же порванный пиджак, который был на нем в день ареста. Когда он несколько раз приезжал ко мне домой, ел он жадно, как едят люди, живущие в одиночку и не умеющие заботиться о себе. Несколько посылок, которые прислали ему из США, он раздал другим и еще смеялся: "Тут вещи на великанов. Наверно, американцы думают, что все советские евреи по два метра ростом". Что касается денег, то в те редкие дни, когда он немного зарабатывал уроками физики и английского языка, ему их и тратить-то было не на что, кроме еды. Собственного дома у него не было, всегда он у кого-то жил, переезжая с квартиры на квартиру, и возил с собой книжки и старый транзисторный приемник, который привык слушать по несколько раз в день. Во время своей беготни по городу Толя всегда был точен и приходил на встречи в назначенное время. Однажды я встретил его в метро – в четырех метрах за ним шли двое "топтунов" и он, пожимая мне руку, показал пальцем назад и улыбнулся: "Провожают меня, чтоб не заблудился".
Я пытаюсь сейчас вспомнить, о чем мы говорили с ним несколько добрых лет. О разном, конечно, но чаще всего – о чем-то еврейском: о новостях алии и западных евреях, трудностях эмиграции и еврейских книгах.
Толя Щаранский – спокойный, терпеливый, внимательный – всегда был в стороне от всяких межличностных и неминуемых конфликтов, они его как-то не затягивали и конфликтующие стороны часто обращались к нему, как к посреднику. Он не был любопытен, не лез в душу, но то, что ему рассказывали, схватывал на лету и помогал многим людям просто потому, что не мог не помочь.
Свидетель обвинения Л. Цыпин сообщил суду о "сознательно жесткой антисоветской линии, которой придерживался Щаранский на встречах с американскими сенаторами", но в июне 1975 года я сам присутствовал на такой встрече с американской делегацией, в которую входили сенаторы Джавитц, Рибиков, Перси, Скотт и другие. Щаранский был только переводчиком и в течение двухчасовой беседы ни разу не высказал своего мнения и не принимал участия в дискуссии (16).
Такие неувязки и огрехи свидетелей заставляют думать, что настоящего материала для обвинения Щаранского в антисоветской деятельности было явно недостаточно и на него валили все, что удавалось наскрести буквально по крохам.
Мне хочется найти какую-то опору, чтобы проанализировать обвинения против Щаранского, но такой опоры нет. Обвинить его в шпионаже было бы также нелепо, как, скажем, в гомосексуализме. Какой шпион будет ежедневно встречаться с американскими журналистами и сознательно входить в поле деятельности подслушивающих и подсматривающих устройств? Кто бы стал связываться с ним, которого КГБ опекал (следил, задерживал, арестовывал добрый десяток раз) периодически, начиная с 1973 года, какая разведка мира рискнула бы привлечь к работе человека "с хвостом"?
По стечению обстоятельств я оказался последним, кто разговаривал с ним в тот мартовский день 1977 года: он звонил мне с квартиры Слепака, чтобы узнать подробности об освобождении из лагеря винницкого эндокринолога Михаила Штерна, и, когда разговор подходил к концу, я спросил его, как дела? Я имел в виду слежку, которая после статьи в "Известиях" стала почти пыткой, и ожидание неминуемого ареста, в котором он жил последние дни. "Сам знаешь, – засмеялся он в трубку, – шпионю потихоньку". Мы попрощались, и я положил трубку на рычаг, а он в другом конце города начал спускаться по лестнице во двор, где его уже поджидала спецгруппа КГБ.
В декабре 1977 года я был в Лондоне, где принимал участие в слушаниях по делу Щаранского. Вместе со мной были его жена – Авиталь и Феликс Кандель. Мы с Феликсом были очевидцами, знавшими Щаранского лично и долго по совместной работе в еврейском национальном движении. "Я категорически отрицаю всякую возможность обвинений в шпионаже, – сказал Кандель, – потому что вся Толина жизнь и деятельность проходила на глазах многих людей, с которыми он всегда был честен и открыт". – "Говорил ли вам Щаранский, что у него была секретная информация, замечали ли вы сами что-нибудь?" – спросил председательствующий. – "Нет", – ответила Авиталь Щаранская. – "Нет", – ответил Кандель. – "Нет", –ответил я.
Так же проходили слушания по делу Щаранского в Париже, где в качестве свидетелей выступали Марк Азбель и Вениамин Файн. Оба они отвергли предъявленное следствием обвинение Щаранского в шпионаже и выразили одну и ту же мысль – Щаранского выбрали для показательного процесса, который нужен властям для расправы с еврейским национальным движением. Кроме того, в своей беспрецедентной практике советские власти всегда нуждаются в прецедентах.
На суде Щаранский держался спокойно и гордо. Среди враждебного и заранее подготовленного зала он один – осужденный до суда – был островком честности и мужества, над которым, как символ этого мужества, реял невидимый бело-голубой флаг Израиля.
Несколько лет назад он сменил имя Анатолий на еврейское Натан, но друзья по-прежнему называют его Толей. Анатолий-Натан Щаранский, окруженный стражниками, обещал своему народу: Б'шана ха-баа б'Ерушалаим, в будущем году в Иерусалиме! Толпа, окружившая зал суда, пела и скандировала эти слова: в
бу-ду-щем го-ду, в бу-ду-щем... И каждый день – слышишь, Толя? –каждый день нашей жизни мы будем ждать тебя в Иерусалиме.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Time magazine, March 13, 1978 Vol. 111, No. 11.
2. News Bulletin No. 105 (March 15, 1977) of Scientists Committee of the Israel Public Council for Soviet Jewry, Tel-Aviv.
Профессор политологии Иерусалимского университета Михаил Агурский комментирует абсурдность этой истории следующим образом: "Иногда преувеличенные обвинения против Советского Союза и КГБ используются для того, чтобы сеять дезинформацию. Например, агент КГБ Липавский был поддержан еврейскими активистами в Москве, когда он распространил историю о том, что его автомобиль был испорчен КГБ в попытке его убить. Люди, которые поверили этой истории, не понимали, что КГБ никогда не стал бы пользоваться такими неуклюжими методами ни против Солженицына, ни против любых еврейских активистов, имевших автомобили". ("Jerusalem Post Magazine" 29.12.1978).
R.Toth "Work with Shcharansky not secret, Writer Says" Los-Angeles Times July 12, 1978.
В своих показаниях от 13 декабря 1977 года Р. Тот специально отмечает тот факт, что "я не был выслан из Советского Союза (...) и моя выездная виза была приготовлена» (Irvin Cotler "The Shcharansky Appeal" 1978, Арреndix XXXIV).
5. Р. Тот, там же.
6. Р. Тот, там же.
7. George Ginzburg and Armino Rusis "Soviet Criminal Law and the Protection of State secrets", Law in Eastern Europe", No. 7, Leiden, 1963, р. 348.
8. Mark Stern and Phil Baum "The Shcharansky Case - The Legal Setting" in the "Jews of the USSR", London, Elul, World Union of Jewish Students, 1978.
9. В "Джерузалем пост" 9.9.1978 года сообщалось об апелляции по делу Щаранского, поданной советским властям канадским юристом, проф. Ирвином Котлером из Монреальского университета Мак-Гилл. Среди прочего в этом сообщении говорилось о тех показаниях Тота, которые у него получил проф. Котлер, и где Тот, в частности, заявил, что "какие бы показания он ни дал русским, они были даны по принужде¬нию". Слова Тота частично подтверждают нашу гипотезу, только речь идет не столько о "принуждении", сколько именно о возможности комп¬ромисса.
10. BBC - July 11, 1978 (SU/5861/С1/2), The Trial of Anatoly Shcharansky (TASS in Russian for abroad 11.45 GMT in English-11.56 GMT July 10, 1978).
11. Irvin Cotler "The Shcharansky Appeal", 1978, Appendix IX.
12. BBC - 13.1.1978 (SUC/5863/C/1), TASS in English 11.36 GMT 12.7. 1978.
13. Через четыре месяца после публикации этой статьи, в журнале Newsweek International (13.11.1978) появилось короткое письмо Тота, в котором он возражал против связи его имени со шпионом Филатовым. Но приведенная нами цитата из статьи "Дело Филатова" связывала имя Тота совсем с другим человеком, а именно – майором Робертом Ваттерсом из военной разведки, и этот факт Тот в своем письме не отрицал.
14. В письменных показаниях, переданных проф. Котлеру, Тот утверждает, что "никогда не получал такой секретной информации".
15. В соответствии со ст. 97 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР максимальный срок нахождения под стражей до суда не может превышать девяти месяцев и на последнем этапе продляется самим Генеральным Прокурором СССР. В случае Щаранского предельный срок истек 15 декабря 1977 года и без всякого законного обоснования был продлен еще на шесть месяцев специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР. В своем отчете о встрече с советскими чиновниками и юристами американские профессора Петер Лиакурас и Бертон Кэйн цитируют своих собеседников, которые согласились, что формально никто не может продлить срок досудебного заключения свыше девяти месяцев, но в то же время сказали, что "полномочия заключены не в документе: они "унаследованы" на том основании, что Верховный Совет принимает закон и, следовательно, может его менять".
16. Чтобы проверить это утверждение, достаточно обратиться к материалам Congressional Record, July 26, 1975, vol. 124, No. 114, где была опубликована запись беседы на встрече между делегацией американских сенаторов и еврейскими активистами. Имя Щаранского упомянуто там только в списке участников и ни единым словом – среди выступавших.