Как известно, физический переезд в другую страну вовсе не сопровождается изменениями
психики. Тело человека может благополучно греться на солнышке в Тель-Авиве, в Беэр-Шеве или в
Нетании, а душа – оставаться в коммунальной или кооперативной квартире в Москве, Харкове,
Вильнюсе или Ленинграде.
Подобное явление не ново и многократно описано. Но нас интересует частный случай: как
справляются с таким разрывом между душой и телом приехавшие в Израиль литераторы.
Тут всегда хватало писателей-иммигрантов, которые, обругав Израиль в своих произведениях,
покинули его не только духовно, но и телесно.
Зиновий Зинник, автор книги «Перемещенное лицо», переместился в Англию.
Георгий Свирский, автор романа «Прорыв», прорвался в Канаду.
Юрий Милославский, автор повести «Встань и иди!», встал и пошел – точнее, поехал в
Германию, потом в Америку.
Эфраим Севела, оплевав еврейское государство в книге «Прощай Израиль!», уехал в Америку,
не прощаясь.
Этот список можно было бы продолжить, но нас интересуют не те, кто уехал, а те, кто
остались и продолжают писать.
Поводом для этих размышлений стал прошедший в Тель-Авиве литературный вечер, на котором
ведущий торжественно объявил, что вскоре перед членами русской секции Союза израильских
писателей выступит их коллега, только что вернувшийся из Москвы, где он прожил целых девять
месяцев, и сможет подробно рассказать обо всех перипетиях тамошней политической, экономической
и, конечно же, литературной жизни. Эти перипетии интересны большинству новых членов секции,
которая сегодня насчитывает в своих рядах 170 прозаиков, поэтов, очеркистов, эссеистов,
драматургов и критиков, чьи имена пока не вошли в анналы русской литературы, но это не может
поколебать уверенность русскоязычных литераторов в том, что, даже переехав в Израиль, они
продолжают творить русскую литературу. Такое самоощущение вызвано не только тем, что все они
пишут и будут писать по-русски, но и ностальгическими темами их произведений.
Эти слова относятся главным образом к литераторам последней волны 80-х – начала 90-х годов,
хотя и среди тех, кто приехал лет двадцать назад, ностальгия нашла себе немало служителей и
жертв.
Один из них потратил собственные деньги на издание мемуаров о счастливых годах учебы в
Московском литературном институте, где из него сделали настоящего советского писателя. Второй
продолжал бытописать свою службу в советской армии. Третий посвятил целый роман отстаиванию
своего права оставаться русским среди евреев. Четвертый записал на память жизнь в коммуналке.
Пятый ударился в перелопачивание истории царизма, революции и гражданской войны. Шестой… Список
нескончаемый.
Впрочем, на упомянутом литературном вечере и полный перечень, вероятно, был бы встречен
громом аплодисментов, переходящих в овации, судя по негодующему заявлению одной из выступавших
там поэтесс: «Как это можно рвать связи с Россией?!»
Так и можно.
Есть писатели, у которых со временем российская тематика вытесняется израильской.
Одним из самых интересных здешних писателей нам представляется Давид Малкин, автор
двухтомного исторического эпоса «Король Шаул» и книги «Жизнеописание малых королей», который
проделал титанический труд творческого переосмысления древней еврейской истории.
Кстати, случай Малкина прямо-таки наглядно показывает, как рвутся связи с Россией. Его
первая книга старых стихов, изданных в Израиле, называлась «Иордан на Невском». Теперь
Невского нет – остался только Иордан.
Однако писательская эмиграция – дело не новое, через нее прошли люди разных стран, так что
обсуждаемая нами тема достаточно универсальна.
Можно напомнить примеры таких писателей, как русский Владимир Набоков, поляк Ежи Косинский
и венгерский еврей, сатирик Джордж Микеш. Все трое в зрелом возрасте перешли на английский язык
(правда, часто забывают, что Набоков выучил английский раньше русского) и стали неотъемлемой
частью англоязычной литературы.
В Израиле тоже есть свой венгерский еврей и сатирик – Эфраим Кишон, который полностью
перешел на иврит, предварительно выучив чуть ли не наизусть толковый словарь.
Но исключения, как всегда, только подтверждают правило.
Кое-кто из членов русскоязычной секции Союза писателей тешит себя иллюзиями полнокровного
микромира, который изолирован от Израиля и в котором можно легко обойтись русским языком.
На изучение и освоение неведомого Израиля, его языка, его народа и его культуры требуется
потратить одно, а то и два десятилетия, а возраст, инерция и верность привезенным из России
сюжетам держат литератора-иммигранта мертвой хваткой. Уже не говоря о том, что в Израиле, за
малым исключением, нет писателей, живущих литературным трудом, и всем надо где-то работать,
чтобы зарабатывать на жизнь. Удостоверение члена Союза израильских писателей в отличие от того,
что было в Советском Сюзе, не дает абсолютно никаких льгот, никаких привилегий. Поэтому в такой
растерянности пребывают здесь бывшие члены ССП или те, кому такое членство вовек там и не
снилось, привыкшие к единственной постоянной и хорошо оплачиваемой работе – «инженеров
человеческих душ», или только завидовавшие ей.
В Союзе израильских писателей есть и другие секции иноязычных авторов, пишущих
по-английски, по-французски, на идише, по-немецки.
Взять хотя бы последних.
«Чужие люди в Германии читают мои книги, а жена и дети – нет; чужие люди, которых я
никогда не видел, знают меня больше, чем моя семья».
Эти горькие слова покойный писатель и журналист Меир Фарбер сказал в 1992 году, выступая
во Франкфурте по местному телевидению.
В Израиле Фарбер продолжал писать по-немецки, и этот факт немецкое телевидение подчеркнуло
довольно своеобразной, но более чем символической заставкой: на тель-авивском взморье несколько
пожилых немецких евреев стояли на голове, выполняя гимнастические упражнения.
Выразительная метафора, ничего не скажешь.
«Израильские писатели, пишущие по-немецки», как они сами себя называют, в самом Израиле не
известны.
Тем, кто пишет по-русски, эта анонимность хорошо знакома.
За последние двадцать лет можно пересчитать по пальцам книги здешних авторов, которые были
переведены с русского на иврит, но и после этого не стали сколько-нибудь заметным событием
израильской литературы.
Только в своей среде литераторы-репатрианты крайне активны и плодовиты: издают книги и
журналы, пишут статьи, устраивают литературные вечера, присваивают друг другу какую-нибудь
ежегодную премию. У них есть своя табель о рангах, и на регулярных вечерах они совместными
усилиями стараются поддержать иллюзию мощного творческого процесса, связывающего их с Большой
землей.
В похожей добровольной резервации живут авторы, пишущие по-русски и приехавшие в Израиль в
начале 70-х. Почти за четверть века в стране, сами того не желая, они успели оторваться от
России, но в израильскую литературу так и не вошли.
В чем же все-таки дело? Чем объяснить обживание одной и той же резервации теми, кто приехал
из таких разных стран, как послевоенная Россия и довоенная Германия? Почему и те, и другие так
долго и лихорадочно цепляются за прошлую жизнь, которая бурлит не только в их произведениях,
но и в самих авторах?
По всей вероятности, главный ключ к этому кажущемуся парадоксу находится в языке. Для
любого литератора родной язык – не просто средство свободного общения и самовыражения, но и
его якорь, его мир, его воздух.
Бывший московский писатель Борис Хазанов (Борис Моисеевич Файбусович), поселившийся в
Германии, когда-то написал статью «Новая Россия», где есть такие слова:
«В море обломков единственное, за что я могу уцепиться, – это русский язык (…)
Религиозное отношение к языку кажется мне, впрочем, вполне еврейским».
(подчеркнуто нами – В.Л.).
Бывших советских литераторов в Израиле уже собралось относительно много, но все же, при
всем сочувствии к их трудностям и проблемам, нам представляется утопической и крайне вредной
теория количественного превращения русской секции Союза писателей в качественно новую русскую
литературу, которую будут делать евреи, переехавшие из России в Израиль.
Как и их коллеги по немецкой секции, они в большинстве своем тоже не прочли ни одной книги
на иврите.
Кроме языка, есть и второй, психологический ключ к парадоксу резервации. Этот ключ
объясняет, почему проза или стихи, написанные по-русски израильским автором, не становятся
частью не только здешней литературы, но и нашего коллективного опыта. На поверхности таких
текстов остаются лишь бытовые детали, нафаршированные гебраизмами, а собственно еврейской (или,
если угодно, израильской) души нет и в помиме. Почему? Да потому, что русским евреям привычнее
копаться в хорошо знакомой русской душе. Вот и уехавшие из «доброй, старой Германии» немецкие
евреи сохранили воспоминания о потерянном рае, с которым они не расстанутся даже на смертном
одре.
Возможно, и тем, и другим Израиль кажется слишком узкой, слишком провинциальной, слишком
национальной темой, на которую незачем тратить атомные запасы гуманизма и универсализма.
Но в том-то и состоит ошибка писателя-репатрианта: чем дальше он уходит от Израиля в своих
книгах, тем быстрее теряет потенциальных читателей в самом Израиле, да и заграницей тоже.
Что же касается читателей этой статьи, которых, возможно, удивит, что и она написана
по-русски для русскоязычного журнала, то в этом – лишнее подтверждение тому, что мы вполне
понимаем положение литераторов-репатриантов и прекрасно чувствуем, до чего болезненная штука
– раздвоение души, а еще больше – ее соединение.
(«Алеф», 1994 г.)