|
1. ПОЦЕЛУЙ СО СКАМЬИ ПОДСУДИМЫХ
Четверть века назад государственный прокурор Гидеон Хаузнер начал свою речь на процессе Адольфа Эйхмана словами:
"Я стою тут не один. Вместе со мной стоят шесть миллионов прокуроров..."
Сегодня ситуация повторяется – шесть миллионов прокуроров снова собрались в Иерусалиме, в малом зале Дворца наций. Разве что перед ними нет стеклянной, пуленепробиваемой клетки, а главное, всех заботит нерешенный до сих пор вопрос: кто же на самом деле этот человек? Выяснение его личности оказалось чрезвычайно трудным делом. Теперь им займется израильский суд после того, как девять американских судебных инстанций пришли к выводу, что данный человек и есть "Иван Грозный" из лагеря Треблинка.
Этот человек ведет себя очень странно: он весел. Ему так весело, что он хочет поделиться своим весельем со зрителями. Войдя в зал суда, он прокричал на иврите "Доброе утро!", а потом послал в зал стайку воздушных поцелуев. Кому? Зачем?
Он обнимался со своим сыном, с адвокатами, с переводчицей. Добродушно похлопывал по спине полицейского. Несмотря на свои 67 лет, он производит впечатление очень сильного и здорового человека. Рядом с ним те, кто пережил Катастрофу, выглядят настоящими тенями.
Джон (Иван) Демьянюк. Иван Николаевич. "Встать, суд идет! Можно сесть. Начинается слушание уголовного дела № 373/86. Государство Израиль против Джона (Ивана) Демьянюка".
Поэт Хаим Гури, написавший о процессе Эйхмана книгу "Напротив стеклянной клетки", считает Демьянюка психопатом. Только так он объясняет его абсурдное веселье и совершенно иррациональное поведение. Но можно ли вообще говорить о какой-либо рациональности в случае этого человека, которого американский адвокат Марк О'Коннор назвал "невинной жертвой судебной ошибки"? Рационально в нем только одно: полное отрицание самых очевидных фактов своей биографии. По принципу "я – не я, и лошадь не моя". Кем бы он ни был, он солгал о своем лагерном прошлом американским властям, и продолжает лгать властям израильским.
А вот пережившие Катастрофу помнят все. Они могут забыть, что было вчера или позавчера, но отлично помнят все кошмары и ужасы, названные позднее Катастрофой европейского еврейства. У одного из них знакомый газетчик спросил, зачем он пришел на этот процесс? Этот старый человек старался сдержать слезы, но у него ничего не получилось. "Я пришел, – прошептал он, вытирая глаза, – потому что я там был. Там. И потому что вся моя семья погибла".
Я видел в зале и другого старого еврея по имени Адам Жильзани – меховщика из Петах-Тиквы, у которого в Треблинке погибло пять поколений его семьи. Свои мемуары он назвал "Не забыть! Не простить!". "Неужто это и есть Сатана, – спросил он, показывая тонким пальцем в направлении скамьи подсудимых, – этот человек? Что же он такой веселый, если это он послал в газовую камеру мою мать, всех моих братьев и сестер, все семнадцать тысяч евреев из моего городка? Если он – Сатана, разве у него есть право дышать?"
Веселье Демьянюка особенно контрастировало с гробовой тишиной в зале суда.
Главный обвинитель Йона Блатман начал зачитывать обвинительное заключение: "Обвиняемый проявлял особо чудовищную жестокость по отношению к евреям, убивая их собственными руками – забивал насмерть обрезком металлической трубы или засовывал головы своих жертв между рядами колючей проволоки..."
Почти все связанное с "Иваном Грозным" стало достоянием прессы и общественности. Может быть, этим и объясняется наличие пустых мест в зале. У входа никто не сражался за лишний входной билет, как на процессе Эйхмана.
Это сравнение неминуемо. Однако различия больше, чем сходства. За Эйхманом стоял Третий рейх, он был его управляющим. Администратором. "Бухгалтером смерти". Он стоял на вершине пирамиды, под которой хоронили евреев. Сам Эйхман не убил ни одного из них, но их убили по его приказу. Либо по приказу, который он выполнял. "Я выполнял приказ..." – такой была генеральная линия защиты Эйхмана.
Демьянюк, кем бы он ни был, производит впечатление очень простоватого человека. В его глазах больше жуликоватой хитрости, чем ума. Таких, как он, были тысячи. Маленький винтик. Не могу оторваться от его ручищ. Огромные, как два утюга.
За Демьянюком никто не стоит – ни Гитлер, ни рейх, ни нацистская идеология. Такой человек должен быть одиноким зверем, профессиональным садистом с железной волей. Кем бы он ни был, на его лице не мелькнуло ни малейших эмоций за все время выступления прокурора. Он слушал его с каким-то болезненным вниманием, но лицо его оставалось таким же равнодушным. С иврита ему переводили на украинский. Как ни странно, но именно подсудимый остается самой малозаметной фигурой своего собственного судебного процесса.
Пять часов первого заседания суда прошли в рутинной правовой дискуссии. Позиция адвоката О'Коннора была заранее известна: "Человек, который сидит за моей спиной – не "Иван Грозный". Он никогда не был ни в каком концлагере..."
Дальше началось выяснение полномочий и юрисдикции суда, перед которым предстал человек, выданный Соединенными Штатами Америки по обвинению в убийстве, но судимый в Израиле за "преступления против еврейского народа, военные преступления и преступления против человечества".
О'Коннор настаивал на том, что израильский суд не вправе менять характер обвинения. В какую-то минуту он пожаловался, что в своих неудобных наушниках чувствует себя настоящим астронавтом. "Ну что же, – улыбнулся председатель суда Дов Левин – учите иврит".
Американскому адвокату Демьянюка долго не удавалось найти израильского коллегу, способного помочь ему в ведении защиты. Почти все члены Коллегии адвокатов Израиля отказались от предложения Марка О'Коннора, несмотря на обещание большого гонорара (собранного на пожертвования украинских общин США и Канады). Наконец, такой адвокат все же нашелся, и оказалось, что это – тот самый Йорам Шефтель, который в свое время добивался израильского гражданства для знаменитого американского гангстера Меира Ланского. Сегодняшний клиент Шефтеля не сравним по калибру с Ланским (как и с Эйхманом), но, по сути дела, входит в ту же категорию "грязных дел".
Уже на второй день процесса Шефтель вылил целый ушат грязи, когда сказал: "Вы превращаете дело Демьянюка в настоящий показательный сталинский процесс 30-х годов".
Председатель суда запретил адвокату проводить подобные сравнения в зале суда. Стоит особо отметить, что с этими словами Шефтель обращался к первому свидетелю обвинения, председателю директората музея "Яд-Вашем", доктору исторических наук Ицхаку Араду. Израильский адвокат прервал израильского историка словами: "Хватит рассказывать, что такое Треблинка – все и так это знают". Зал промолчал. Возможно, он не успел оценить весь ужасающий смысл этой позорной сцены.
СПРАВКА: САМОЕ БОЛЬШОЕ ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Самым большим еврейским кладбищем Польши назвал Треблинку доктор Ицхак Арад.
Лагерь в Треблинке, небольшой деревне в 60 километрах к востоку от Варшавы, начали строить зимой 1941/42-го года. Почему было выбрано именно это место? Дело в том, что Треблинка располагалась неподалеку от станции Малкинья – железнодорожного узла, где пересекались пути из Варшавы, Белостока, Седлеца, Ломжи – центров проживания евреев Польши. Уничтожение евреев в Треблинке началось 22 июля 1942 года, когда туда прибыл первый эшелон из Варшавского гетто. Это был не только первый день Треблинки, но и первый день приведения в действие плана уничтожения Варшавского гетто с 300.000 обитателей.
Евреев везли в товарных вагонах, в каждом из которых находились от 150 до 200 человек. В каждом эшелоне было по 60 вагонов, и шли эти эшелоны в Треблинку почти каждый день на протяжении тринадцати месяцев.
При подъезде к Треблинке эшелон разделялся на три части, и затем паровоз подавал партии по 20 вагонов прямо к лагерной платформе. Там взору евреев представала обычная железнодорожная станция с надписями "Буфет", "Касса", "Зал ожидания", "Телеграф", "Начальник станции" и т.д. Было даже расписание прибытия и отбытия поездов на Вену и Берлин. Путь от вагонов до газовых печей занимал не более 15 минут. Людей заставляли раздеться и голыми гнали на смерть. Женщинам перед этим стригли волосы. "Парикмахерами" были евреи. Евреи же выполняли и все другие работы в лагере – сортировали одежду, упаковывали остриженные волосы, убирали платформу перед прибытием нового эшелона, выносили трупы из газовых камер, выдирали у них золотые зубы...
Старых и больных отделяли от общей массы и вели к помещению, на котором было написано "Лазарет". Над ним развевался флаг с красным крестом. В "лазарете" убивали тех, кто мог помешать "нормальному" ходу процесса уничтожения.
Остальных отправляли в "баню" – газовые камеры. Они шли туда по пять человек в ряд, по прямой, обсаженной цветами и елочками аллее длиной в 120 метров. Эту аллею немцы назвали "Химмельфартштрассе" – "дорога на небо". В конце этого пути, занимавшего всего несколько минут, люди останавливались перед каменным зданием. Пять широких бетонированных ступеней вели к массивным дверям, у которых евреев ждали два украинца – Иван и Николай. В то время, когда они загоняли свои жертвы внутрь, перед "баней" появлялся заместитель коменданта Треблинки Курт Франц со своей собакой, которую он любил спускать на толпу.
Вошедших в здание "бани" людей ударами впихивали в камеры. Сначала было три камеры, размером пять на пять метров и высотой чуть меньше двух метров, а затем построили еще десять, размером семь на восемь. Предполагалось строительство еще двенадцати камер. Само удушение в камере длилось от 10 до 25 минут и производилось отработанными газами танкового или корабельного мотора, либо откачиванием воздуха из камер специальным насосом.
Так в Треблинке были уничтожены от 750.000 до 850.000 человек. Кроме нескольких тысяч цыган и нескольких сотен поляков, все они были евреями.
Известно несколько случаев сопротивления обреченных на гибель. Однажды из толпы только что прибывших в Треблинку евреев кто-то бросил гранату в охранников. В наказание всю партию загнали в газовую камеру прямо в одежде. 10 сентября 1942 года один из заключенных, Меир Берлинер, напал на эсэсовца и убил его ударом ножа. Спустя месяц другой заключенный, по фамилии Якубович, сумел бежать из лагеря и добрался до Варшавы. Известно также о подпольной организации, которой руководил 50-летний доктор Хоронжецкий. У него случайно нашли большую пачку денег, собранных для нужд готовившегося восстания и, прежде всего, для покупки оружия. Сразу после ареста Хоронжецкий принял яд и унес в могилу тайну заговора. Но восстание все-таки произошло. Одно из немногих восстаний в нацистских лагерях смерти.
2 августа 1943 года вооруженные ножами заключенные напали на охрану, подожгли лагерные постройки и прорвались сквозь колючую проволоку ограды. Большинство восставших были убиты во время перестрелки, но нескольким десяткам удалось бежать. Один из них, Яаков Верник, добрался до Варшавы и там, в подполье, написал воспоминания о Треблинке. Его записки были изданы польским Сопротивлением и, переснятые на микропленку, переправлены в Англию. В декабре 1944 года они вышли в Нью-Йорке на идише. В 1961 году Яаков Верник давал свидетельские показания на процессе Эйхмана в Иерусалиме.
В декабре 1943 года немцы ликвидировали лагерь в Треблинке: демонтировали и вывезли оборудование, сожгли бараки, снесли здание вокзала, разобрали железнодорожные пути. Самое большое еврейское кладбище Европы было перепахано, и на нем поселили украинских крестьян.
2. ГЛАЗА УБИЙЦЫ
Процесс Ивана Демьянюка – третий "треблинский процесс". Два предыдущих прошли в Дюссельдорфе (ФРГ). В 1964 году среди десяти офицеров бывшей лагерной администрации на скамье подсудимых были заместитель коменданта Треблинки Курт Франц, эсэсовец Франц Сухомель, ставший позднее одним из героев документального фильма "Шоа" ("Катастрофа"), когда французский режиссер Клод Ланцман ухитрился снять его интервью скрытой камерой, и другой эсэсовец, Отто Хорн, фигурирующий в списке свидетелей обвинения на данном процессе. В 1970 году на скамье подсудимых в том же Дюссельдорфе оказался сам комендант Треблинки Франц Штангель.
Вот – полный список обвиняемых и вынесенных приговоров:
1. Курт Хуберт Франц, повар (род. в 1914 г., женат). Освобожден от обвинения в убийстве 300.000 человек. Признан виновным в убийстве 139 человек и в попытке убийства. Пожизненное заключение.
2. Отто Штаде, пенсионер (род. в 1897 г., женат). Освобожден от обвинения в убийстве 100.000 человек. Признан виновным в убийстве восьми человек. Пожизненное заключение.
3. Хейнрих Артур Матс, старший санитар (род. в 1902 г., вдовец). Освобожден от обвинения в убийстве 300.000 человек. Признан виновным в убийстве девяти человек. Пожизненное заключение.
4. Вилли Минц, пенсионер (род. в 1904 г., женат). Освобожден от обвинения в убийстве 300.000 человек. Признан виновным в содействии убийству 25 человек. Пожизненное заключение.
5. Август Вильгельм Митте, надзиратель (род. в 1908 г.). Освобожден от обвинения в содействии убийству 300.000 человек. 12 лет лишения свободы.
6. Франц Сухомель, портной (род. в 1907 году, женат). Признан виновным в содействии убийству 300.000 человек. 7 лет лишения свободы.
7. Франц Альберт Отто Росс, пенсионер (род. в 1890 г., вдовец). Признан виновным в содействии убийству 300.000 человек. 6 лет лишения свободы.
8. Густав Минцбергер, каменщик (род. в 1903 г., женат). Признан виновным в содействии убийству 300.000 человек. 4 года лишения свободы.
9. Эрвин Херман Ламберт, каменщик (род. в 1909 г., женат). Признан виновным в содействии убийству 300.000 человек. 4 года лишения свободы.
10. Рихард Отто Хорн, санитар (род. в 1913 г., разведен) Оправдан.
11. Франц Штангель (род. в 1908 г.). Австриец, комендант лагеря Треблинка. После войны скрывался в Бразилии, был арестован и выдан Западной Германии. Признан виновным в убийстве 400.000 человек и приговорен к пожизненному заключению. Подал апелляционную жалобу, но в процессе ее рассмотрения умер в тюрьме.
Вторая неделя судебного процесса разительно отличалась от первой. Толпы людей часами стоят в очереди, чтобы попасть в битком набитый зал, где поставили дополнительные скамейки. В автобусе и в такси вместо обычной музыки или рекламы теперь можно услышать прямую радиотрансляцию из зала суда. Дважды в день ход процесса освещают по телевидению. Именно сейчас многие осознали смысл названия "Государство Израиль против Джона (Ивана) Демьянюка".
Этот драматический поворот в ходе суда вызвал один-единственный человек – свидетель обвинения Пинхас Эпштейн, пенсионер 62 лет, уроженец польского города Ченстохова. Он провел в Треблинке, где потерял всю семью, одиннадцать месяцев, и в августе 1943 года, во время восстания заключенных, сумел бежать.
"Когда нас привезли в Треблинку, – вспоминал Эпштейн, – в воздухе пахло смертью". В первые несколько минут после приезда у него на глазах убили его младшего брата Давида.
Когда Пинхас Эпштейн рассказывал о пережитом, в воздухе снова запахло смертью.
Он входил в команду, которая занималась переноской трупов из газовых камер во рвы, а позднее – на гигантские колосники из железнодорожных рельсов, где сжигали трупы. "После того как двери камеры закрывались, мы ждали минут 20-30, а потом уносили трупы".
Человека, которого заключенные прозвали "Иван Грозный" и который включал дизельный мотор, подававший выхлопные газы прямо в камеру, Пинхас Эпштейн видел изо дня в день.
"Ему было лет 25, высокий, с широкими плечами, круглой головой, короткой шеей и немного торчащими ушами. Его даже нельзя было назвать человеком. Зверь... Нет, не зверь. Зверь, когда он сытый, больше не убивает. А Иван никогда не был сытым и продолжал убивать. Чего он только не делал с людьми, когда заталкивал их в камеру! Потом, среди мертвых, я видел людей с проломленными черепами, беременных женщин с распоротыми животами, из которых торчали зародыши. Отрезанные уши, оторванные груди, выколотые глаза... Иван врезался мне в память на всю жизнь. Я вижу его днем и ночью. Он мне снится каждую ночь, каждую ночь".
Пинхас Эпштейн – опытный свидетель. Он выступал на двух "треблинских процессах" в Дюссельдорфе, в американском суде, а теперь – в израильском суде. По его словам, "так замкнулся круг, и я стою в израильском суде, перед израильскими судьями, и передо мной – флаг еврейского государства". После всего пережитого Эпштейн был довольно сдержан, но несколько раз он прерывался, просил прощения у судей, пил воду и вытирал глаза. Совсем плохо ему стало, когда он дошел до истории 12-летней девочки, каким-то чудом уцелевшей после газовой камеры. "Ее слова звенят у меня в ушах, – плакал Эпштейн. – Она сказала: "Я хочу к маме".
Вместе с ним плакал даже прокурор Михаэль Шакед. Плакал в первом ряду депутат Кнессета Шевах Вайс, сам переживший Освенцим. Плакали все.
"Увидев живую девочку, – продолжил Эпштейн, – Иван приказал одному из заключенных снять штаны и совершить с ней половой акт". Это непристойное приказание он процитировал по-русски, а потом перевел на иврит. Зал ахнул. Невозмутимый ранее Демьянюк закашлялся и схватился за стакан воды. "Заключенный отказался, – закончил Эпштейн, – и его расстреляли вместе с девочкой". Самому Эпштейну Иван приказал сделать то же самое с... мертвой женщиной. От выполнения этого гибельного приказа его спас немецкий офицер.
Все, кто пишет об этом процессе, сталкиваются с трудной дилеммой: с одной стороны, на скамье подсудимых сидит живой человек, обвиняемый в конкретных преступлениях. С другой стороны, зал суда буквально наполнен привидениями и неописуемыми ужасами, за которые больше некому нести ответственность ни перед евреями, ни перед всем миром. Уголовный суд и суд Истории пересеклись в какой-то невидимой точке, которая резко меняет угол зрения всех зрителей, наблюдателей и журналистов. После процесса Эйхмана философ Ханна Арендт ввела в обиход определение "банальность зла". Но как раз на процессе Демьянюка видно, как не банально это зло. Именно во время свидетельских показаний Пинхаса Эпштейна стало очевидно, как были правы те, кто говорил о воспитательном значении этого процесса.
Так же, как Клод Ланцман в фильме "Шоа", Пинхас Эпштейн старался ответить на один-единственный вопрос "как?"
Как привозили и сортировали людей и их пожитки, как вели в газовую камеру, как закрывали и открывали двери, как вываливались на землю бывшие люди, как они выглядели, как их сжигали, как разгребали пепел, как дробили кости, как собирали в мешки то, что не удалось раздробить и растереть в порошок, как посыпали трупы хлоркой... Технология массового убийства. Фабричный конвейер смерти, со своими рабочими, начальниками, контролерами. С дневной нормой выработки.
Можно без преувеличения сказать, что, за исключением процесса Эйхмана, когда в Израиле еще не было телевидения, молодое поколение израильтян впервые сталкивается впрямую, в лобовую с Катастрофой – такой, какой она была глазами 17-летнего Пинхаса Эпштейна из команды переносчиков трупов. Правда, в Иерусалиме есть музей "Яд-Вашем", в школах последние годы введен специальный курс по изучению Катастрофы, фильм "Шоа" посмотрели около 100.000 человек. Но ни музей, ни книги, ни фильмы не могут сравниться со страшным криком, раздавшимся в зале суда:
– Да вот же он, вот он – "Иван Грозный", вот он тут сидит!
Пинхас Эпштейн стоял на расстоянии 45 лет и еще десяти метров от такого же пожилого, но намного более здорового человека, который никак не мог подавить приступ кашля.
– Вот он – таким я его и помню. Конечно, возраст свое сделал, но его можно узнать.
Обвинение безусловно сделало главную ставку на этого свидетеля, но и адвокат О'Коннор постарался в течение двух дней подвергнуть сомнению все показания Эпштейна. Надо отдать должное О'Коннору, который демонстрирует в самом лучшем виде американскую школу адвокатуры. За несколько лет ведения дела Демьянюка в США он досконально ознакомился с обширной литературой по Треблинке, помнит все имена и даты, показания свидетелей и самые мелкие подробности повседневной лагерной жизни. Он необычайно учтив и вежлив, формулируя каждый вопрос деликатно, но основательно. Он даже выучил дюжину слов на иврите, на котором и начал перекрестный допрос свидетеля словами "Добрый день, господин Эпштейн!" После каждого ответа свидетеля или судей О'Коннор не забывает сказать на иврите "спасибо". Он остро осознает всю ранимость свидетеля и не забывает так же упомянуть о "палачах", "мясниках", "нацистских ужасах", "зверях в облике человека". До сих пор он ни одним словом не оспаривал сказанного, а лишь старался – и не безуспешно – выявить любые противоречия в показаниях Эпштейна, показать и документально доказать уязвимость и ненадежность человеческой памяти, когда речь идет о событиях 45-летней давности.
Способен ли Пинхас Эпштейн вспомнить внешность и поведение других немцев и украинцев в Треблинке, как он вообще отличал одних от других, где находились генератор, "лазарет", рвы для трупов, сколько было этих рвов и где они размещались, сколько человек работало в похоронной команде и как их звали, сколько раз Эпштейн видел Демьянюка в Израиле – по телевизору или в газетах, какого цвета были волосы у 17-летнего Пинхаса Эпштейна?
Уже по характеру и темпу этих вопросов видно, с какой решимостью взялся за свою работу адвокат Марк О'Коннор. При всей своей вежливости он настроен агрессивно и неумолимо. По мнению председателя суда, некоторые повторяющиеся вопросы можно не задавать. Но О'Коннор хочет запутать и сбить свидетеля, найти брешь в его показаниях – в Иерусалиме, в Дюссельдорфе и в Нью-Йорке. Это было очевидно, когда он расспрашивал Эпштейна о том, знакомы ли ему названия "Банхофс-плац", "Банхофс-коммандо" и "Сортирен-плац"? Слышал ли он когда-либо эти названия, будучи в Треблинке или после нее?
"Не слышал", – ответил Эпштейн.
Чисто визуально – если отвлечься от обсуждаемых ужасов, а как это сделать? – обвинение пока выглядит слабее защиты.
Во-первых, отсутствует главный государственный обвинитель калибра покойного Хаузнера.
Во-вторых, вся нехитрая техника допроса и скупая манера поведения представителей прокуратуры рассчитаны лишь на судей, а Марк О'Коннор, по американской традиции, обращается к публике и прессе. В одно из мгновений судья Левин даже сделал ему замечание, вызвавшее смех зала: "У вас, конечно, очень впечатляющий вид сзади, но в израильском суде принято, чтобы адвокат обращался к судьям и стоял к ним лицом". О'Коннор же привык к присяжным, которых в Израиле нет. (Заметим в скобках, что именно по этой причине все внешние эффекты и несколько театрализованная манера О'Коннора не имеют никакого значения и воздействия на судей. С другой стороны, адвокат ни на секунду не забывает о большом внимании американской и всей западной прессы к этому процессу, а кроме того, старается честно отработать свой немалый гонорар и спасти своего клиента от виселицы.)
В-третьих, обвинение не упускает ни одной возможности помочь своим свидетелям, объяснить и дополнить их ответы, указать суду особо важные детали. Но тут, как правило, всегда вмешивается председатель суда Дов Левин, который уже несколько раз делал публичные замечания представителям прокуратуры. Например: "Так вопрос не формулируют" или "Об этом вы не можете спрашивать. Если хотите узнать, надо..." Дов Левин спокоен, рассудочен, авторитетен и вместе с тем очень деликатен, сознавая то бремя памяти, горя и боли, которое лежит на всех свидетелях обвинения. "Постарайтесь держать себя в руках, – сказал он Пинхасу Эпштейну. – Я знаю, что это почти невозможно, но все-таки постарайтесь. Это очень облегчит дело и вам, и суду". Так же мягко он объяснил свидетелю, что ему предстоит отвечать на очень неприятные вопросы, но выхода нет. Адвокат ничего не имеет против свидетеля, а лишь защищает интересы своего клиента.
Публике, разумеется, нет дела до этих нюансов. Во время перерыва можно было слышать реплики типа: "Как адвокат его пытает!", "Это – не адвокат, а настоящий антисемит!" и "Что они тянут все это представление, ведь Ивана уже опознали!"
О подсудимом пока можно сказать только одно: спокойствие его покинуло. Неделю назад он пытался переслать через сына письмо в русский отдел радиостанции "Голос Израиля", где возражал против того, что в одной из радиопередач корреспондент заявил, что он "ерзал от страха". "Я ерзал не от страха, – написал Демьянюк, – а от геморроя". Его жалоба на геморрой была подшита к делу, и теперь двое полицейских, сидящих по обе стороны, приносят каждое утро небольшую подушечку, на которую Демьянюк водружает больную часть своего огромного тела. В остальном у него нет жалоб, и он чувствует себя нормально: тюремная администрация сообщила, что у него хороший сон и аппетит. "Он-то себя чувствует хорошо, – сказал один из зрителей. – Если кто себя чувствует плохо, так это мы! Нас этот процесс снова сводит с ума, и нам он ничего не дает, ничего!"
Молодые "сабры", с которыми я беседовал, придерживаются другого мнения. 15-летняя Михаль: "Это очень важно для всех. У меня самой дедушка был в немецком лагере, но он мне никогда ничего не рассказывал. А теперь я сама все слышу". 16-летний Дорон: "Я много читал о Катастрофе. И фильмы тоже видел. Но тут я как будто сам попал в лагерь. Всем, кто до сих пор не понимает, почему надо ехать в Израиль, нужно прийти на этот процесс". 18-летний Амидрор: "Я вообще-то пришел просто так. Раньше я не очень следил за этим делом. Но теперь буду следить. Почему? Потому что мы не только израильтяне, но и евреи тоже".
Вторым свидетелем обвинения был Элиягу Розенберг. В лагере он занимался той же работой, что и Пинхас Эпштейн – переносил и сжигал трупы после газовой камеры. Пока работал дизельный мотор, он слышал все, что творилось за дверью: "Там кричали "мамочка!", "Шма, Исраэль!", а минут через 15-20 все стихало. Доносились только стоны. Такие тихие стоны. А потом – совсем тихо, тихо. Я особенно поражался молодым, здоровым парням. Они карабкались прямо на головы остальным, чтобы вдохнуть немножко воздуха. Так их и находили – на головах других людей".
Прокурор Михаэль Шакед попросил свидетеля внимательно посмотреть на подсудимого.
– Узнаете ли вы его?
– Пусть он снимет очки, – попросил Розенберг, – я хочу видеть его глаза... – и снял собственные темные очки.
Демьянюк нагнулся к адвокату и громким шепотом попросил, чтобы свидетель подошел к нему совсем близко. Демьянюк снял очки. Розенберг медленно пересек сцену, подошел к нему и остановился в полуметре. И вдруг Демьянюк неожиданно для всех протянул ему огромную ручищу с толстыми пальцами. Розенберг отшатнулся и крикнул по-русски: "Убери руку!"
Одновременно в зале раздался громкий крик: жена Розенберга, Дина, упала в обморок. Председатель суда Дов Левин с большим трудом успокоил взбудораженный зал и попросил вернувшегося на место Розенберга ответить на вопрос "Кто этот человек?"
– Иван. Иван из Треблинки! Без всякого сомнения! Иван из газовой камеры! Я видел его глаза – глаза убийцы. Как ты смеешь давать мне руку?! – сорвался Розенберг. – Ты убийца!
Во время перерыва депутата Кнессета Шеваха Вайса спросили о его ощущении. "Я смотрю на всех людей в зале, – сказал он, – судей, журналистов, женщин, солдат, молодых людей – и думаю, что Иван прикончил бы их всех просто и быстро, между завтраком и обедом".
Показания Элиягу Розенберга омрачил скандал, вызванный утверждением Марка О'Коннора, что в 1947 году тот же Розенберг заявил в своих показаниях, что "Ивана Грозного" убили во время восстания в Треблинке. Эти показания он дал директору Хайфского центра документации "охотнику за нацистами" Тувье Фридману, которого О'Коннор собирается вызвать в качестве свидетеля защиты. Розенберг назвал Фридмана лжецом и сказал, что в 1947 году, давая показания на идише и говоря об "Иване Грозном", он употребил слово "били", а не "убили". Сам Розенберг не видел своими глазами, как заключенные били Демьянюка, а лишь рассказывал то, что видели другие. Розенберг подтвердил, что в недавнем телефонном разговоре с Фридманом он назвал его лжецом и спросил: "Сколько тебе заплатил О'Коннор?"
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Вопреки всем прогнозам, процесс Демьянюка не просто привлек внимание граждан, но стал чуть ли не ежедневным событием для всей страны. И "Голос Израиля", и армейская радиостанция "Галей ЦАХАЛ" начали вести прямую трансляцию из зала суда. Помимо этого обе радиостанции дважды в день суммируют итоги первой и второй половины судебного заседания. По второму телеканалу идет ежедневная трансляция судебного процесса, а учебное телевидение показывает его отдельные фрагменты. Некоторые из них повторяются еще раз в вечерней сводке теленовостей. Сюда же следует добавить специальный телевыпуск в конце недели "Дневник процесса". И, разумеется, все газеты полны подробных отчетов обо всем происходящем в кинозале иерусалимского Дворца наций.
К основному залу, где продолжается судебное следствие, пристроили еще один зал на триста человек с большим настенным киноэкраном. Кроме этого, рассматривается вопрос об установке двух больших телевизоров и громкоговорителей при входе в само здание, где, начиная с пяти утра, собирается толпа зрителей. Многим из них приходится уходить домой – свободных мест нет.
О подлинной популярности процесса свидетельствует тот факт, что радио включено не только в общественном транспорте и на рабочих столах многих государственных служащих, но и во всех уличных ларьках, киосках, заводских проходных и на базарах. Народ Израиля участвует в уголовном деле Государства Израиль против Ивана Демьянюка.
ДЕМЬЯНЮК-СЫН В МУЗЕЕ "ЯД-ВАШЕМ"
Корреспондентка журнала "ха-Олам ха-зе" Дафна Барак взяла Джона Демьянюка-сына в музей Катастрофы и героизма европейского еврейства "Яд-Вашем". Она полагала, что прямое столкновение с ужасающими экспонатами музея толкнет младшего Демьянюка на какое–либо откровение. Откровений не последовало. 21-летний американец был, конечно, потрясен тем, что увидел, и сказал, что "все эти люди были просто больны. Мой папа, – продолжил он, – никогда не мог бы совершать что-нибудь подобное! ". Когда они подошли к одному из стендов, младший Демьянюк показал на макет и сказал: "Вот – Треблинка. Но мой папа там не был!" "А вот – Освенцим, – показала Дафна Барак на соседний макет. – Моя мама там была".
ИНОСТРАННАЯ ПРЕССА
На пресс-галерее присутствуют более 50 западных журналистов, представляющих ведущие газеты, радио- и телестанции. Они прибыли специально для освещения процесса, который, по их оценкам, стал "хорошей историей", "сенсацией", "грандиозным шоу". Только из Кливленда, где еще недавно проживал подсудимый, приехали сразу три журналиста, чтобы удовлетворить любопытство двух больших общин города – украинской и еврейской.
По словам тележурналистки Дорин Гензлер, "в Кливленде следят за делом Демьянюка, начиная с 1977 года. Всех наших зрителей интересует один-единственный вопрос – будет ли справедливым суд в Израиле? Они также хотят видеть, как выглядит подсудимый, как он ведет себя во время судебных заседаний. В моих репортажах есть много материалов об истории Катастрофы. В этом смысле процесс имеет большое воспитательное значение. Моя редакция также очень заинтересована в полных показаниях всех свидетелей Катастрофы – бывших узников Треблинки и других концлагерей. Самый интересный вопрос, разумеется, по-прежнему заключается в том, кого же судят – того Демьянюка или не того?".
Кен Майерс ("USA Today"): "Моя работа заключается главным образом в том, чтобы рассказывать об атмосфере в зале суда и посылать всякие человеческие истории. Моих редакторов особенно интересует, что чувствуют израильтяне. Они хотят также очерки-портреты прокуроров и судей, реакцию тех, кто пережил Катастрофу. Я не думаю, что среди моих читателей есть те, кто не верит в справедливость израильского суда. Американцев больше всего интересует только одно: тот ли это человек? Если, в конце концов, окажется, что это – не тот человек, у американцев будет ощущение, что с ним обошлись чудовищно несправедливо. Мне кажется, адвокат О'Коннор хорошо делает свою работу. Он сумел посеять сомнение в отношении идентичности данного человека. В Америке есть также ощущение жалости по отношению к семье Демьянюка".
Поль Рейнольдс (ВВС): "Когда израильтяне судили Эйхмана, все знали, что это – Эйхман и что он виновен. Здесь же есть вопрос, который требует ответа судей: достаточно ли свидетельств, указывающих на то, что этот человек и есть чудовище из Треблинки?"
Поль Клен ("Daily mirror"): "Меня особенно тронуло то, что в зал суда пришли школьники. Я думаю, это обязательно следовало сделать. Я сообщал об этом в своих корреспонденциях и не сомневаюсь, что двое моих детей, 10-ти и 11-ти лет, знают теперь о Катастрофе гораздо больше, чем раньше".
ЧТО ДУМАЮТ ПОЛЯКИ
Из Польши в качестве наблюдателей прибыли на процесс двое важных гостей: профессор Казимеж Конкол, председатель государственной комиссии по расследованию нацистских преступлений, и доктор Яцек Вильчиор, юрист и историк, один из главных экспертов этой комиссии. Именно доктор Вильчиор рассказал на днях, что трех польских крестьян, живших во время войны рядом с Треблинкой, год назад предали суду за дачу ложных показаний. Они утверждали, что "Ивана Грозного" убили во время восстания в лагере 2 августа 1943 года. Они показали, что Иван часто приходил к ним домой, пил с ними водку и развлекался с крестьянками. По их словам, после восстания они больше его не видели, но суд установил, что "Иван Грозный" был в их деревне через месяц после восстания.
ИЗРАИЛЬСКИЙ АДВОКАТ
Израильскому адвокату Йораму Шефтелю пока не довелось принять активного участия в допросе свидетелей. Марк О'Коннор с самого начала определил его роль как вспомогательную и даже ограничил время его выступления, а в один из моментов публично и громогласно пресек всякие переговоры между Шефтелем и представителем прокуратуры. "Сядьте на место, – прикрикнул он на своего помощника, – и больше не вставайте без моего разрешения! Все переговоры в этом зале ведутся только через меня!"
Тем не менее, такие отношения не помешали Шефтелю с гордостью заявить в интервью газете "Маарив", что, если из его гонорара вычесть стоимость новенького "Порша", у него еще останется достаточно денег.
Личная анкета
Публикация в армейском журнале "Бамахане" дает представление о склонностях и привычках Йорама Шефтеля – единственного еврея, который согласился защищать Демьянюка, сделав на этом деньги и карьеру.
Любимая телепередача: баскетбольные матчи.
Любимая радиопередача: выпуск новостей.
Любимая газета: "Хадашот" (покойные "Новости" – первый израильский образчик классической "желтой прессы" – В.Л..).
Любимый певец: Арик Айнштейн.
Любимый вид спорта: теннис и футбол.
Стиль одежды: "Вне работы я обычно ношу белые хлопчатобумажные брюки, таиландские или арабские, и люблю всякие браслеты и цепочки".
Домашние животные: "Никогда не стал бы держать животных в доме".
Любимый цвет: нет
Любимое место в мире: Дальний Восток.
Самое ненавистное: МАПАЙ (Рабочая партия времен Бен-Гуриона, олицетворяющая для некоторых и поныне "левую мафию" – В.Л.)
Любимое времяпрепровождение: сидеть в хорошей компании.
Любимая еда: иерусалимский хумус.
Любимое место: кафе "Арбузы" на тель-авивской набережной.
Любимый напиток: водка с грейпфрутовым соком.
Слабость: красивые женщины.
Любимая книга: "Восстание" Менахема Бегина.
Юмор: черный.
Женщина мечты: Бо Дерек.
Мечта: преуспеть в адвокатуре.
3. ИВРИТ И ИДИШ
Процесс Демьянюка все больше напоминает фильм Акивы Куросавы "Расемон", где разные люди по-разному воспроизводили свою версию одного и того же события. Правда, здесь эта разница касается в основном мелочей и второстепенных деталей, но именно они – эти мелочи и детали – в конце концов, станут гирькой, способной перевесить мнение судей в ту или иную сторону. Если у них не будет ни тени сомнения в подлинности личности "Ивана Грозного", Демьянюка могут повесить. Если тень сомнения останется, он может выйти на свободу. Поэтому так важны все мелочи.
Свидетель обвинения Элиягу Розенберг закончил свои трехдневные показания, спустился со сцены, обнял жену и заплакал навзрыд. Три дня подряд этот сильный и решительный человек рассказывал о невыносимых ужасах, но адвокат О'Коннор сосредоточился на своей главной задаче: найти изъяны, ошибки и противоречия в показаниях свидетеля и подвергнуть сомнению его способность правильно воспроизводить события прошлого. Он путал и сбивал Розенберга целыми сериями неожиданных вопросов, сравнивая его показания на разных процессах. Вот один из их типичных диалогов.
О'Коннор: Господин Розенберг, помните ли вы, что на предыдущем процессе, где вы выступали в качестве свидетеля, вас спросили о возрасте, и вы ответили, что вам 35 лет? (Речь идет о процессе Эйхмана, когда Розенбергу было 40 лет – В.Л.)
Розенберг: Случается. Может, спутался.
О'Коннор: Когда вы сообщили, что вам 35 лет, вы поклялись говорить правду?
Розенберг: Я поклялся говорить правду, и если возраст так важен, то я извиняюсь.
О'Коннор: Не нужно извиняться. Заявили ли вы в одном случае, что прибыли в Треблинку в возрасте 18 лет? (На данном процессе Розенберг заявил, что по приезде в Треблинку ему был 21 год – В.Л.)
Розенберг: Я не хочу больше отвечать на вопросы о возрасте.
Судья Дов Левин: Вы не можете не отвечать на вопросы адвоката.
Розенберг: Может быть, я сказал, что мне было 18 лет. Может быть, что после всего перенесенного во время войны я ошибся в возрасте.
О'Коннор: Трудно стареть, а? Господин Розенберг, может быть, вы не хотите вспоминать точный возраст, чтобы не сознавать, что вы стареете?
Розенберг: Я не боюсь старости.
О'Коннор: Может быть, для вас старение означает приближение к смерти, и вы боитесь умереть?
Розенберг: Нет, я не боюсь.
Подобная же полемика возникла по поводу точной даты прибытия в Треблинку. Розенберг уверял, что это было в канун Рош ха-Шана (сентябрь 1942-го), а в его предыдущих показаниях значились июнь, июль и август.
Все три дня Элиягу Розенберг заново переживал 11 месяцев в Треблинке, день за днем, кошмар за кошмаром, одержимый собственной памятью и голосами из-за двери газовой камеры. Поэтому он особенно растерялся, когда адвокат спросил его, почему он ничем не постарался помочь несчастным жертвам?
Сначала Розенберг только развел руками: – Чем? Чем я мог помочь? Криками? – тут он сам перешел на крик: – Не входите в газовую камеру?! Да если бы я осмелился кричать, спросите его... – Розенберг ткнул пальцем в сторону подсудимого и повысил голос. – Меня бы живьем зарыли в землю. Пусть он скажет, что они сделали бы такому человеку!
В эту секунду, к изумлению всех присутствующих, подсудимый что-то выкрикнул в сторону свидетеля. Судья Дов Левин приостановил разбирательство, подозвал к себе адвоката и попросил его выяснить, что именно сказал Джон Демьянюк. Адвокат переговорил с Демьянюком и сообщил суду, что ему трудно передать слова Демьянюка, поскольку "они были сказаны на таком богатом языке, как иврит, которого я не знаю". Судья сухо объяснил адвокату, что именно с этой целью ему в помощь придан господин Шефтель. О'Коннор вернулся к своему столику, поговорил с Шефтелем и, извинившись за произношение, процитировал на иврите слова Демьянюка: "Ты лжец!"
По залу прошел шум, и тут же многие зрители начали говорить, что, если Демьянюк назвал свидетеля лжецом, значит, он сам был в Треблинке и знает, что там делалось.
Тем временем в зале раздались громкие крики: еще один бывший узник, Моше Локер, не выдержал напряжения и рванулся в сторону Демьянюка: "Убийца! Сколько человек ты убил?" Потом он перешел на украинский: "Злыдень, убийца!" Когда его вывели из зала, Локер сказал: "Я уверен, что он – убийца. Я украинцев знаю. Мне внутреннее чувство говорит, что это – он".
Судьи, разумеется, не полагаются на внутреннее чувство, поэтому Далия Дорнер специально поинтересовалась у Элиягу Розенберга, почему он так уверен в том, что перед ним – "Иван Грозный" из Треблинки. Розенберг снова повторил свое описание внешности Ивана и сказал, что сразу его узнал – сначала по фотографии, а потом – в зале суда.
Благодаря председателю суда Дову Левину напряжение процесса разряжается иногда чуть ли не комическими эпизодами. Так, попросив адвоката повернуться лицом к суду, Левин услышал: "Простите, ваша честь, но я полагал, что мое лицо уже доставило вам достаточно мучений". "Лицо господина адвоката, – ответил Дов Левин, – не только не доставляет мне мучений, но, наоборот, доставляет удовольствие. Это – первое. И второе, я уверен, что мне предстоит видеть лицо господина адвоката еще много недель".
Не менее элегантно и иронично Дов Левин отреагировал, когда О'Коннор начал выяснять, как Розенберга звали в лагере. "Меня с детства называли Мойше-Эли, и так же меня звали в лагере", – ответил Розенберг. О'Коннор попытался было сказать, что Мойше-Эли, по его мнению, не имеет ничего общего с Элиягу, но тут вмешался Дов Левин: "Пожалуйста, господин адвокат, не повторяйте один и тот же излишний вопрос. Эли – это сокращение от Элиягу. Господин О'Коннор, до тех пор, пока этот процесс закончится, вы узнаете еще много нового об Израиле".
В другом случае, когда Розенберг сказал, что одного из немцев прозвали "Руше" (идиш; на иврите "раша" – "злодей"), а адвокат спросил, что это такое, Дов Левин обратился к свидетелю: "Господин Розенберг, пожалуйста, переведите, что такое "руше". Господин О'Коннор, возможно, уже немного знает иврит, но от него никак нельзя требовать, чтобы он знал и идиш тоже".
Такие минуты общего расслабления О'Коннор использует для того, чтобы быстро пробить брешь в самообладании свидетеля, заставить его сорваться и ловить на любых оговорках. Розенберг сказал, что обреченных на смерть он сравнил бы с муравьями, которых можно было раздавить в любую минуту. О'Коннор тут же поинтересовался: "Могли бы вы сказать, что вас довели до состояния животных?" "Нет, господин адвокат, – ответил Розенберг, – я сказал бы наоборот, они были животными".
Элиягу Розенберг сильно устал и измучился. Иногда он забывал говорить судье "ваша честь" или просить разрешения на дополнительный ответ. А Марк О'Коннор был в отличной форме: быстр в реакции, остер на язык, убедителен в логике и, главное, последователен в строительстве своей концепции. Каждый из его вопросов как бы говорил об одном и том же: смотрите, после Треблинки в живых осталось сегодня не более одного-двух десятков человек. И кто они? Старые, больные люди с плохой памятью. Они не столько вспоминают реальные события и лица, сколько хотят убедить себя и суд в том, что они хотели бы вспомнить.
И еще одно: судя по расспросам О'Коннора о различиях между дизельным мотором газовой камеры и мотором генератора, он вполне серьезно хотел создать впечатление, что подозреваемый в убийстве тысяч людей "газовщик" мог на самом деле оказаться безобидным электриком, следившим за бесперебойным освещением лагеря смерти.
Третьим свидетелем обвинения стал Йосеф Черны, 60 лет, попавший в Треблинку подростком прямо из Варшавского гетто. Едва он начал свои показания и упомянул о своих родителях и трех сестрах, как заплакал и схватился за стакан воды. Эта сцена повторялась потом много раз, и свидетелю приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы отвечать на вопросы обвинителя, судей и защитника. Черны был в так называемом "нижнем лагере", где производились всевозможные хозяйственные работы и размещалось лагерное начальство (а в "верхнем лагере" работал круглосуточный конвейер смерти).
Среди прочего Черны рассказал о собаке по кличке "Бари", которую немцы специально натренировали отгрызать половые органы у заключенных. "В Треблинке, – сказал он, – был еще один убийца. Пес. Подбегал к голым людям, которых вели на акцию, и рвал зубами... Ему только приказывали: "Человек! Фас!" – и нет человека. Один, помню, кричал: "Евреи, спасите!"
Как мы могли его спасти? Как? Какой историк может это понять? Где он – историк, который может это объяснить?"
В этом коротком отрывке из свидетельских показаний Йосефа Черны было больше слез, чем слов, но и того, что публика услышала и разобрала, было достаточно. Мужчины в зале плакали вместе с женщинами, а Черны продолжал свой рассказ: в день восстания ему удалось бежать, и он плутал по лесам, прятался от полицаев, пока не добрался до какого-то крестьянского дома. "Я вошел, – вспоминает Черны, – и сразу сказал свой пароль: "Я – еврей, сбежал из Треблинки". Старый крестьянин посадил его за стол, накормил, обогрел и сказал: "Мальчик мой, не бойся! " Через сорок с лишним лет Йосеф Черны заплакал, повторяя эти слова: "Он мне сказал: "Мальчик мой!"
Михаэль Шакед, ведущий допрос свидетелей обвинения, предложил Черны посмотреть фотоальбом для опознания "Ивана Грозного". Тот самый альбом, по которому свидетель уже опознал Ивана 10 лет назад в израильской полиции. Тогда же он опознал и другого украинца из Треблинки, Федора Федоренко (выданного американцами в 1986 году советским властям и недавно расстрелянного. – В.Л.). Сегодня Черны перевернул первую страницу альбома и сразу показал на тот же снимок: "Вот он, "Иван Грозный"!"
Демьянюк не пошевелился. Издали он походил на огромный вулкан, где начала клокотать кипящая лава.
Слушая показания Йосефа Черны, я думал о том, что в зале суда напомнил о себе исчезнувший мир еврейской жизни, в котором родились и Пинхас Эпштейн, и Элиягу Розенберг, и сам Черны, и десятки других свидетелей, которых еще предстоит услышать в ходе процесса.
Отзвуки этого мира звучат в автобиографиях свидетелей, и, прежде всего, в идише, на который они переходят в минуту сильного волнения. "Мамелошн" остался единственной ниточкой, связывающей с прошлым, единственным мостиком в никуда. В дома, где больше нет никого из родных. В города, где евреи больше не живут. А сами свидетели продолжают жить там и поныне. Черны даже называл себя "Йоселе" – так звали его родители. Он все еще способен смотреть на себя со стороны, будто он находится не в иерусалимском Дворце наций, а на плаце в Треблинке. Рассказывая о пережитом, он взглянул на соседний стул и сказал: "Вот, такой же точно стул стоял там у стенки. Его называли "стулом смерти"..." Черны несколько раз просил прощения у своих домашних за то, что он вынужден идти на такое самоунижение и рассказывать всему миру, что с ним делали. Эсэсовец по имени Ляльке, у которого он был "мальчиком для развлечений", называл его и других еврейских детей "киндерлах" – так зовут детей в еврейских домах, вкладывая в это слово всю любовь и нежность. Ляльке не знал, что такое любовь и нежность. Он знал только одно – что такое смерть. Очень быстро это узнали и маленькие евреи. Все их призрачное существование было условным и могло прекратиться в любое мгновение. "А я так хотел жить, – заплакал Черны,– так хотел жить. Я не хотел умирать".
Другим вестником исчезнувшего мира стал 86-летний белоголовый, аккуратно одетый Густав Боракс, самый старый из всех свидетелей, попавший в Треблинку зрелым, 40-летним человеком. Свои показания он давал на идише с помощью переводчика на иврит. Кстати, назначенный судом переводчик, Элиягу Йонас, бывший начальник русского отдела "Голоса Израиля", сам пережил немецкий концлагерь и остался инвалидом.
Йонас успел перевести всего несколько вопросов и ответов, после чего Дов Левин счел его работу непрофессиональной и попросил помощи у своего коллеги, судьи Цви Таля. После того как Таль перевел первую фразу, свидетель под дружелюбный смех зала сказал: "Его я понимаю". Это выглядело довольно необычно, поскольку, вместо того чтобы слушать свидетеля, судья Таль оказался как бы "внутри" самих показаний. Зато Густав Боракс определенно приободрился, хотя ослабевшая память подводила его не один раз. Родившийся в Варшаве, Цви Таль говорил на идише с тем же польским выговором, что и Боракс.
История Густава Боракса напоминает историю Авраама Бомбы из фильма "Шоа": они оба были парикмахерами в Треблинке и стригли несчастных женщин у входа в газовую камеру. В бараке было пять скамеек и пятнадцать парикмахеров.
– Как их стригли? – спросил Дов Левин. – Была какая-то прическа?
– Просто хватали за волосы и срезали, – ответил свидетель.
– А детей тоже стригли?
– Нет, детей не стригли.
– Известно ли свидетелю, что делали потом с волосами? – спросил судья.
– Их чистили. Чистили и складывали в пачки.
Боракс рассказал, как однажды он увидел в "парикмахерской" свою золовку с двумя детьми: "Она бросилась ко мне на грудь и почти потеряла сознание". Он не
выдержал и заплакал: "Она просила спасти ее детей".
Адвокат О'Коннор нашел в Бораксе легкую добычу. Он обрушил на него поток вопросов, среди ко¬торых был и такой: "Помните ли вы, что в одном из своих показаний в 1976 году вы затруднились вспомнить имя своего младшего сына, убитого в Треблинке? " Цель этого вопроса очевидна. Может быть, даже слишком очевидна, поэтому суд отказался подшить к делу упомянутый фрагмент показаний (не подписанный самим свидетелем) и затребовал весь документ целиком. В ходе допроса Боракса, как и предыдущих свидетелей, было много всякой казуистики, утомительной и малопонятной для непосвященных. Да еще двукратный перевод: с идиша – на иврит, с иврита – на английский и обратно – в той же последовательности. К тому же каждый вопрос или просьбу Марк О'Коннор сопровождает таким обилием вежливых обращений, усложненных оборотов речи и словесных пируэтов, что слушатели порой теряют нить.
Сам же О'Коннор не выпускает нить из рук:
– Для участия в судебном процессе в Америке вы летели из Израиля самолетом? Какой авиакомпании? С вами летели другие бывшие узники? В какой гостинице вы останавливались? Вы находились там все вместе? А представители израильской полиции – они тоже были с вами? Со своими друзьями вы говорили о пережитом в Треблинке? Вы вспоминали тех, кто был в лагере?
Судя по расспросам О'Коннора, он убежден в заговоре. Не хотелось бы говорить "еврейском заговоре". Мол, все эти синильные старики не помнят то, что было вчера. Как же они могут вспомнить то, что было сорок пять лет назад? Похоже, что О'Коннор верит в существование группы мстителей, которые самостоятельно или под руководством израильской полиции отыскали в Америке честного и порядочного автомеханика по имени Джон Демьянюк и возвели на него самое страшное обвинение. Бывшим жертвам Треблинки потребовалась своя жертва. Кощунство? Но ведь Марк О'Коннор именно так и относится к своему клиенту – как к жертве несправедливости.
Густав Боракс видел "Ивана Грозного" много раз. Тот заталкивал женщин в "парикмахерскую", орудуя винтовочным штыком: рубил с плеча, вырывал куски мяса из тела, колол в лицо и в спину. Высокий, рослый, сильный человек с большой головой и маленькими глазами. "Сколько ему было лет? Года 22-23". Боракс, как и Черны, видел Ивана, не только избивавшего, но и убивавшего людей. Он снова опознал его по фотографиям в израильской полиции. В эту минуту Демьянюка охватила жажда, и он залпом выпил два стакана воды.
Кроме уже знакомого фотоальбома обвинение впервые представило удостоверение личности Ивана Демьянюка, выданное в тренировочном лагере Травники. Оно выглядит, как старый билет. Твердый картон зеленого цвета с бледными полосками и несколькими выцветшими пятнами. Русский текст написан поверху синими чернилами.
– Кто этот человек? – спросил прокурор.
– Иван. Иван Грозный, – ответил Густав Боракс.
– Почему вы его так запомнили?
– Потому что он был большим бандитом. Он убивал детей.
Вокруг этого удостоверения, полученного из СССР при посредничестве американо-еврейского нефтяного магната Армана Хаммера, наверняка разгорится одна из главных битв судебного процесса. Защита настаивает на том, что "это – фальшивка, изготовленная в КГБ". В качестве эксперта О'Коннор привез из Америки известного специалиста по определению подлинности документов Джона Гила.
На утреннем заседании О'Коннор приветствовал своего американского коллегу, которому разрешили выступать в качестве эксперта в израильском суде, традиционным еврейским "Мазал тов!"
Учитывая повышенную сложность допроса 86-летнего свидетеля, Дов Левин снова постарался смягчить напряжение и разрядить обстановку. Когда О'Коннор обратился к Бораксу и назвал его по ошибке Розенбергом, Дов Левин добродушно улыбнулся: "Господин адвокат скучает по Розенбергу?"
4. ТРЕБЛИНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
О процессе Демьянюка в Израиле уже говорят без упоминания имени подсудимого: "Вы слушали сегодня процесс?" или "Вчера на процессе сказали..." Люди продолжают отстаивать длинные очереди во Дворец наций, несмотря на иерусалимские холода, дождь и даже снег. Большими группами приезжают школьники, для которых за две недели были заказаны места. В полном составе пришли выпускники летных курсов. Много религиозной молодежи.
В первом ряду можно увидеть жену подсудимого и семью адвоката О'Коннора. Двое его детей впервые услышат такие ужасы, с которыми не сравнятся телевизионные похождения Франкенштейна и Кинг-Конга вместе взятых. Рядом с ними сидит и мэр Майами, где несколько лет назад проходил судебный процесс по делу другого охранника из Треблинки, Федора Федоренко.
По статистике, собранной за первые недели процесса, около ста человек – треть всей публики в основном зале – приходят на процесс ежедневно и отсиживают все заседание, с утра до вечера.
Некоторая передышка в эмоциональном напряжении появилась, когда обвинение вызвало в качестве свидетеля заместителя начальника отдела по расследованию особо тяжких преступлений, подполковника полиции Алекса Иш-Шалома, руководившего операцией "Цедек" ("Справедливость") по доставке Демьянюка в Израиль и всем следствием по его делу.
Облегчение испытали не только зрители, но прежде всего адвокат Марк О'Коннор, который не должен был больше заботиться о психическом самочувствии свидетеля и деликатном характере вопросов. Перед ним стоял полицейский, и О'Коннор буквально напал на него с предельной агрессивностью и откровенной враждебностью.
Почему Демьянюка содержали целый год в одиночке, почему за ним постоянно наблюдали и не гасили в камере свет, почему его допрашивали в отсутствие адвоката, сколько было допросов, сколько человек принимало в них участие, откуда поступили фотографии Демьянюка в военной форме, ездили ли следователи в Польшу и в СССР, знает ли подполковник Иш-Шалом, что так называемое "травникское удостоверение" получено с помощью американского миллиардера Армана Хаммера?
Обилие и жесткость этих вопросов могли бы смутить кого-либо другого, но только не Иш-Шалома. Он – один из ведущих следователей израильской полиции, обладающий университетским дипломом и огромным опытом.
Иш-Шалом размеренно и обстоятельно повторял одно и то же, не сбиваясь на полемику, не теряя достоинства и не давая адвокату дополнительного оружия. Точнее, почти не давая. Это "почти" возникло в ту минуту, когда свидетель сообщил об одном из своих сотрудников по имени Арье Каплан, знающем русский язык, которого направили в тюрьму "Аялон" под видом тюремного охранника, чтобы постараться узнать от самого Демьянюка какие-либо важные подробности. Адвокат буквально взвился: "Но ведь это же был обман! Ваш сотрудник солгал. Какой еще ложью вы пользовались?"
В этом месте председатель суда спокойно осадил адвоката: "Избегайте слова "ложь", господин О'Коннор, поскольку речь идет о переодевании. Такая практика общепринята во всех странах мира, у всех следователей". Адвокат извинился.
Поскольку израильтяне наверняка воспринимали этот поединок, как суперматч, равноценный баскетбольному матчу "Маккаби" – ЦСКА, можно употребить слово "очко". Второе очко Иш-Шалом выиграл в ту минуту, когда О'Коннор завел очередную тираду о "страшных условиях содержания Демьянюка в тюрьме". "В самый разгар суровой, холодной зимы..." – так начал он, забыв, что находится в Израиле, а не в Северной Америке. "Мне, например, не было холодно, – парировал Иш-Шалом под смех зала, – и в любом случае в Рамле не так холодно, как в Иерусалиме". "Но он был в изоляции целый год..." – настаивал адвокат. Тут вмешался прокурор, который призвал своего коллегу соблюдать элементарную порядочность. По словам прокурора, за этот год "изолированный" Демьянюк встретился в тюрьме со своей семьей, включая внука, и к нему были допущены телеоператоры и американский священник, который после этого визита сказал, что в Америке заключенные могут только мечтать о таких условиях содержания. То же самое, заметил прокурор, сказал в свое время и сам мистер О'Коннор. При этих словах последний промолчал.
Подполковник Иш-Шалом процитировал несколько реплик Демьянюка, имеющих самое непосредственное отношение к делу. Так, по дороге в Израиль он сказал американским охранникам: "Что они от меня хотят? Была война, и я делал то, что мне приказывали..." (Обратите внимание на слово "делал"!) В другом случае, будучи в израильской тюрьме, он сказал двум надзирателям: "Эйхман был такой большой, а я – такой маленький..." У адвоката это заявление вызвало сильное раздражение, и он попытался выяснить, почему рядовые надзиратели докладывали обо всем услышанном непосредственно Иш-Шалому. "Мне обо всем докладывали", – ответил Иш-Шалом.
– А правда ли, что по приезде в Израиль Джон Демьянюк попросил у вас разрешения поцеловать землю Сиона? – спросил адвокат.
– Правда, – ответил Иш-Шалом.
– И что же вы сделали?
– Я ему отказал.
Постепенно прояснилась одна из основных линий защиты. О'Коннор собирается придать процессу исключительно политический характер, намекая на связи между Израилем и Советским Союзом, и "заговор КГБ". В этом случае он не просто отрабатывает свой гонорар, выплачиваемый украинской общиной США, но выполняет своего рода сверхзадачу: исключить в будущем любую возможность выдачи бывших нацистских преступников в Советский Союз и добиться исторического оправдания всего украинского народа. Параллельно он хотел бы поставить под сомнение справедливость и независимость израильского суда.
В ходе допроса Иш-Шалом воспроизвел версию подсудимого.
Демьянюк рассказал своим следователям, что в 1942 году, в возрасте 21 года, он вместе со своим подразделением попал в немецкий плен под Керчью. Был в лагерях для военнопленных в Германии и в Польше, "отощал до кожи и костей" и записался в Русскую освободительную армию генерала Власова. "В лагере, – рассказал Демьянюк, – я лежал на нижних нарах". "А кто лежал на верхних нарах?" – спросили его. Ответа не было. Он не назвал ни одного имени. Ни одного из тех, кто был с ним в лагере и может подтвердить его показания. Подумав, Демьянюк сказал, что в его бараке был капо-еврей, который нещадно его избивал. Возможно, он не знал, что в лагерях для военнопленных не было евреев. Тем более, капо. Он не мог вспомнить фамилии комендантов лагерей. Не смог даже точно указать, в каком именно месте находились его нары. Так что Марку О'Коннору придется иметь дело не только с забывчивостью свидетелей защиты, но и с плохой памятью своего клиента.
Алекс Иш-Шалом рассказал о некоторых материалах, которыми располагает обвинение. Среди них – фотографии Демьянюка, датированные 1941-м и 1947 годами, а также оригинал его подписи на различных документах. Подлинность и идентичность этой подписи были удостоверены после проверки специалистами из ФРГ.
Сам подсудимый очень нервозно реагировал на "битву документов": он ерзал (на этот раз явно не от геморроя), обильно потел, непрерывно дергал за мантию своего адвоката, и шептал ему, что он думает о том или ином заявлении свидетеля. Эта нервозность определенно передавалась и адвокату, который, как принято в американском суде, разгуливал перед свидетелем, внимательно прислушиваясь к синхронному переводу. Вся наносная вежливость и показная любезность О'Коннора спали с него, как шелуха. Он грубил свидетелю и суду, тут же приносил извинения – и снова грубил. Причем не только свидетелям, но и своему израильскому коллеге Йораму Шефтелю. Шефтель был уверен, что на этом процессе сможет показать себя во всей красе и прославиться во всем мире. Но О'Коннор держит его "на коротком поводке" и уже несколько раз откровенно унижал перед всем залом и – без всякого преувеличения – перед всем миром. Глядя на Шефтеля, публика явно злорадствует.
Дов Левин по-прежнему ведет "судоговорение" железной рукой и только себе позволяет шутить, снимая избыточное напряжение или разнимая сцепившихся участников процесса. "По характеру ваших вопросов и по выражению вашего лица я вижу, что вы приближаетесь к концу допроса", – сказал он адвокату. А стоило Иш-Шалому промедлить с ответом на первый вопрос адвоката Шефтеля, как судья Левин заметил: "Вы уже можете не ждать перевода..."
Следующий свидетель обвинения –73-летний Йехиель-Меир Райхман, текстильный фабрикант из Уругвая, приехавший на процесс за свой счет. Он попал в Треблинку вместе со своей сестрой из Варшавского гетто. "Я думал, – сказал он, – что поездка будет долгой, и запретил сестре есть ту еду, которую мы с собой взяли. А поездка оказалась очень короткой. И я до сих пор не могу себе простить, что сестра пошла в газовую камеру... голодной".
Сам Райхман, по его словам, "прошел все факультеты немецкого университета": был парикмахером, сортировщиком одежды, переносчиком трупов и, в конце, "дантистом". Так в лагере называли спец.команду, занимавшуюся выдиранием золотых зубов у трупов. Это была привилегированная работа, доставшаяся Райхману через знакомого врача после того, как он уже решил покончить жизнь самоубийством. Эта работа помогла ему выжить.
"Мы стояли вдоль всей дороги от газовых камер к могильным рвам с мисками, полными воды, и проверяли у трупов рты. Если видели золотые зубы, то вытаскивали труп из общей кучи и выдирали зубы. Один раз я не заметил золотой зуб и получил за это 70 палочных ударов. За неделю набиралось примерно 10 килограммов золота".
"Один раз, – вернулся Райхман к своей работе парикмахером, – передо мной на скамейке сидела женщина, которая попросила, чтобы я стриг ее медленнее, потому что ее дочь еще стоит в очереди, а она хочет умереть вместе с ней. Но я не мог сделать даже этого. В Треблинке все надо было делать быстро.
Быстрее и лучше всех работал сверхзлодей и сверхсадист – при этих словах Райхман встал со своего места и дрожащим пальцем показал на подсудимого. – Он должен был получить приз Треблинки за садизм".
Райхман вспомнил, как однажды "Иван Грозный" вел под уздцы лошадь с подводой продуктов, когда вдруг услышал крики и плач. В лагере это было сигналом того, что прибыл новый транспорт. "Иван бросил лошадь, схватил железный лом и бросился к поезду, чтобы не опоздать к избиению. Он это очень любил".
Сбежав из Треблинки во время восстания и спрятавшись в Варшаве в одном из бункеров, Йехиель Райхман уже в 1944 году начал записывать все, что пережил.
В этих мемуарах, опубликованных в 1946 году, Райхман описал "Ивана Грозного" и его злодеяния.
Внешне Райхман напоминает одного из предыдущих свидетелей, Густава Боракса. Он тоже дает свои показания на идише. Ему тоже трудно унять дрожь в руках и ногах. Он необычайно волнуется и старается сдерживаться. Только один раз он заплакал, когда вспомнил о своей сестре.
Зато в отличие от Боракса Йехиель Райхман сохранил ясную память.
Вопрос суда: "Как вы описали Ивана в 1944 году?"
Ответ: "Высокий, сильный, как лошадь. Выше меня. Короткая стрижка. Круглое лицо. Уши немного торчали. Ему было лет 25".
"Больше я не помню", – перевел переводчик на иврит. "Нет, он сказал не это, – вмешался судья Левин. – Он сказал, что больше не может описать". Эта реплика еще раз подтвердила то, что Левин обещал адвокату на утреннем заседании. В ответ на жалобу о плохом переводе Левин заметил: "Мы знаем идиш, и в случае необходимости сможем проконтролировать переводчика".
А что же сам подсудимый, Иван Демьянюк, о котором мы как-то забыли? Он сменил коричневый костюм на серый, и, войдя в зал, снова послал публике воздушные поцелуи. Но в ответ получил громкие проклятия от бывших узников концлагерей.
В допросе Йехиеля Райхмана приняли участие государственный обвинитель Йона Блатман и новый американский адвокат Джон Гил. Оба они произвели самое серое впечатление. Блатман страдает явным дефектом речи, неуклюжестью манер и поразительной неспособностью направить свидетеля в нужном направлении. Под его руководством (точнее, без руководства) Райхман много раз отвлекался и говорил о вещах, не имеющих никакого отношения к делу Демьянюка, либо к истории Катастрофы. Так, в одном случае он начал рассказывать, как вместе с товарищами по похоронной команде искал деньги в карманах убитых. Осталось неясным, что именно он собирался делать с этими деньгами, но адвокат Гил решил использовать это откровение, чтобы подвергнуть сомнению моральный облик свидетеля. Не думаю, что ему это удалось. "Вы не были в Треблинке, – сказал Райхман адвокату, – а я там был". Он, конечно, прав, и никто не может обсуждать правомерность или моральность поступков человека, который хотел выжить любой ценой в кромешном аду. Йехиель Райхман – старый, но очень смелый человек. Для него нет запретных тем, и он готов говорить обо всем. Его часто подводил голос, но не память. Он помнит все. Даже то, что лучше было бы забыть раз и навсегда. Именно он рассказал о том, как немцы уничтожали следы массовых убийств. С помощью экскаватора они выкапывали из могильных рвов полуразложившиеся трупы, чтобы сжечь их дотла. На самое дно котлована, где ковш не мог зацепить мелких костей, спускался человек, который собирал по косточке все, что осталось от сотен тысяч бывших людей. Потом в котлован сбрасывали землю и пепел: слой земли – слой пепла, и так до двух метров высоты. А затем на этой земле посеяли травку и саженцы деревьев. Если бы не восстание и не побег, сказал Райхман, мир никогда не узнал бы, что творилось в Треблинке, и где вообще находился этот лагерь.
Впрочем, об этом хорошо знали жившие по соседству польские крестьяне. Когда Йехиель Райхман приехал сюда в 1945 году вместе с польской следственной комиссией, он увидел крестьян, копавшихся в земле в поисках еврейских ценностей. Вырытые кости они выбросили наружу, и на груде этих костей Йехиель Райхман сфотографировался. Этот фотоснимок суд постановил приобщить к делу.
Джон Гил продолжил линию защиты, намеченную О'Коннором: он долго выяснял у Райхмана топографические подробности лагеря, сведения о характере работ, внешнем виде униформы. Он пытался проверить способность Райхмана узнать на слух украинский язык – затея, надо сказать, довольно глупая, когда речь идет о польском еврее. Адвокаты Демьянюка стараются доказать, что среди убийц не было ни одного украинца, но все свидетели, включая Райхмана, говорят как раз о двух украинцах, ответственных за приведение в действие газовых камер.
Еще более безнадежной была попытка Гила запутать свидетеля в вопросе размещения бараков и расстояния между ними. Да, 73-летнему человеку трудно справиться с картами и схемами, но разве это о чем-то говорит? Какое, в сущности, имеет значение то или иное расстояние, когда Райхман помнит все подробности ежедневного кошмара, в котором центральное место занимал "Иван Грозный"?
Потом Гил спросил Райхмана, в каком именно месте сушили выстиранное белье.
"Господин Гил, – раздраженно прервал его судья Левин, – речь идет о концлагере Треблинка, где были убиты 850.000 человек. Неужели вам так важно знать, где там сушили белье? И неужели вы думаете, что такие подробности повлияют на вынесение приговора? Пора, в конце концов, знать границу своим вопросам".
Но у Гила та же задача: доказать ненадежность памяти свидетеля обвинения.
Йехиеля Райхмана допрашивали три адвоката. Он выдержал этот допрос, хотя и сильно ослабел. Трудно карабкаться по лестнице памяти. Трудно вслушиваться сразу в три языка: с идиша – на иврит, с иврита – на английский. И в обратной последовательности: английский – иврит – идиш. А под занавес – эффектная концовка О'Коннора: он поблагодарил свидетеля за его лояльность и патриотизм по отношению к Израилю, и пожелал ему на идише традиционное "до 120-ти!".
"Это немножко чересчур, – улыбнулся Райхман, – но все равно не повредит".
Следующий свидетель снова позволил передохнуть и, в переносном смысле, выйти за ворота Треблинки хотя бы на сутки. Это – старший инспектор полиции Арье Каплан, приехавший из Вильнюса в 1973 году. Подтянутый, сухощавый и энергичный мужчина, говорящий на иврите почти без акцента. Это его переодели в форму одного из тюремных начальников (раньше, по ошибке, говорилось о надзирателе) и приставили к Демьянюку, чтобы вызвать того на любые откровения. Со своей задачей Каплан справился полностью. Изнемогший в языковом вакууме, Демьянюк с радостью встретил человека, знающего русский язык. После каждой беседы Каплан писал подробный рапорт с указанием темы и точных цитат. Некоторые из них он зачитал в зале суда.
Так, вспоминая свою юность и голод на Украине, Демьянюк сказал: "Это все жид Каганович сделал". Только русское ухо могло сразу отреагировать на скрытый смысл этой короткой фразы. Остальным Арье Каплан разъяснил разницу между словами "еврей" и "жид".
В другом случае Демьянюк сказал: "Ты ведь сам служил в армии. Ты что, не понимаешь, что такое приказ? Сержант приказывает – солдат выполняет".
И еще кое-что из рапорта старшего инспектора Каплана: "Рассказывая о своих мучениях в лагере советских военнопленных, Демьянюк вдруг сказал: "Приходят к тебе немцы и говорят: "Ты должен быть с нами". Разве кто-нибудь мог отказаться?"
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Демьянюк постепенно утратил свое непробиваемое спокойствие. Сам он объясняет это тем, что во время обеденного перерыва в специально построенной для него камере (по соседству от зала суда) находятся офицеры полиции и тюремные надзиратели, которые не дают ему насладиться послеобеденным сном, шумят и курят. В жалобе своему адвокату он также указал, что такая ситуация мешает ему сконцентрироваться на ходе процесса.
Со своей стороны полицейские, приставленные к Демьянюку, ссылаются на приказ не оставлять его ни на минуту во избежание попытки самоубийства. Параллельно за ним наблюдают из другой комнаты с помощью видеокамеры.
ТУВЬЯ ФРИДМАН УЕХАЛ В АМЕРИКУ
Одна из сенсаций первых недель процесса была связана с именем директора хайфского Центра документации Тувьи Фридмана, который сорок лет называл себя "охотником за нацистами" и оспаривал у Шимона Визенталя право обнаружения местонахождения Эйхмана.
Те, кто пережил Катастрофу, считали Фридмана (тоже бывшего в концлагере) совершенно своим, поэтому они были безгранично поражены его готовностью выступить в качестве свидетеля защиты и его участием в совместной пресс-конференции с адвокатом Демьянюка, на которой Фридман заявил: из показаний, взятых им у бывших узников сразу после войны, следовало, что "Иван Грозный" был убит во время восстания в Треблинке.
После негодующей демонстрации бывших узников около дома Фридмана он заверил их в том, что отказывается быть свидетелем защиты, и через несколько дней после этого выехал в США "для чтения лекций о Катастрофе".
Пытаясь смягчить неприятное впечатление и резкую критику своего поведения, Фридман послал председателю суда Дову Левину письмо, в котором выразил протест против того, что Демьянюку-младшему разрешено находиться в зале суда и сидеть рядом с отцом: "В этом есть некая поддержка того, кто обвиняется в совершении таких чудовищных преступлений". Критика Фридмана, которую он собирался смягчить, только усилилась еще больше после этого противоречивого письма.
Близкие к Фридману люди объяснили его странное поведение давней страстью к саморекламе.
По сообщению газеты "Давар", несостоявшийся свидетель защиты Тувья Фридман предложил свои услуги обвинению в качестве историка и исследователя Катастрофы. На это ему ответили, что в настоящее время обвинение не нуждается в его услугах, а, если его помощь понадобится, его известят об этом заранее за шесть недель.
КТО ЗНАЕТ ПРОКУРОРА?
Процесс Демьянюка познакомил израильтян с собственными судьями – прежде всего с блистательным, едким и ироничным Довом Левином. Что же касается обвинения, то прокурор Михаэль Шакед остался в тени даже по истечении третьей недели процесса. Кто же он такой?
Ему 41 год. Моложав, подтянут, молчалив и скромен. Родился в Иерусалиме, занимался адвокатской практикой, во время войны Йом-Киппур командовал взводом морских десантников. Три года был представителем Еврейского фонда в Париже, а последние восемь лет работает в прокуратуре.
Несмотря на сдержанную манеру, тихий голос и отсутствие какой-либо позы или театральности (в этом смысле он – полная противоположность адвокату Демьянюка), Шакед продемонстрировал редкостное умение обращаться с такими трудными свидетелями, как бывшие узники Треблинки. В своей вступительной речи он сказал, что, по всей вероятности, это – один из последних процессов, где свидетели говорят о себе в первом лице "я был", "я видел", "я помню". Учитывая все, что они видели и пережили, Шакед бережно поддерживает свидетелей, подает им стакан воды (когда душат слезы) или бумажную салфетку (когда невмоготу сдержать эти слезы). Он терпеливо разъясняет им вопросы и старается не мучить их излишними подробностями.
ДЛЯ ПРОТОКОЛА
Слова "для протокола" повторяются в ходе каждой сессии по много раз. И уже через час после окончания судебных дебатов судьи и адвокаты получают машинописную копию протокола на иврите и на английском языке. Этой оперативной и важной работой руководит Ализа Гольдман, бывшая узница гетто, концлагерей, сделавшая перевод своей профессией. Под ее же руководством проходит распечатка магнитофонной записи.
Опыт в подобной работе Ализа Гольдман приобрела на процессе Эйхмана, когда приходилось писать протокол сразу на трех языках – иврите, английском и немецком. "Раньше, – говорит она, – у нас были только пишущие машинки, а сегодня вся информация заложена в компьютер, и это очень облегчает работу".
ВЫЕЗДНАЯ СЕССИЯ
В самое ближайшее, время Министерство юстиции Израиля обратится к правительству Польши с просьбой разрешить допрос на месте тех свидетелей по делу Демьянюка, которые по тем или иным причинам не смогли приехать в Израиль. С той же целью судьи, прокуроры и адвокаты собираются выехать в Бельгию и в Германию.
Предполагается, что правительство Польши, приславшее на процесс в Иерусалиме двух официальных наблюдателей, не будет возражать против приезда израильских юристов.
Представитель израильского Министерства юстиции сообщил также, что недавно министерство получило письмо от польского гражданина Тибора Вонмарчика, сообщившего, что у него есть фотография с подписью "Иван Грозный", которая отличается от опубликованной в газетах. Когда эту фотографию получили в Израиле, проверка установила, что на ней изображен ни кто иной, как Франц Штангель – комендант Треблинки.
ЗАБЫВЧИВЫЙ АДВОКАТ
Если прокурор Шакед все еще остается в тени, то этого никак нельзя сказать об адвокате О'Конноре, находящемся в свете всех прожекторов. Этот свет усилится еще больше, если ознакомиться с интервью, которое он дал соредактору еженедельника "Котерет рашит" Тому Сегеву. Публицист и историк, Сегев в свое время написал докторскую диссертацию о психологических портретах комендантов нацистских концлагерей.
В этом интервью Сегев выяснил интересную психологическую особенность самого адвоката, замучившего нескольких свидетелей расспросами об их точном возрасте. Так, Элиягу Розенберга он спросил: "Может быть, вы не называете действительный возраст, боясь наступающей старости? Ведь есть люди, которые озабочены своим возрастом, как я, например". В разговоре с О'Коннором Сегев записал следующий диалог:
– Сколько вам лет, господин О'Коннор?
– 42.
– Если так, вы родились в 1945 году?
– В 1945-м? Нет.
– Тогда вам не 42 года.
– Я родился в сентябре 1943 года.
– Значит, вам 44 года.
– Не может быть: 44?! Я думал, 42. Я никогда не слежу за возрастом и не отмечаю дни рождения.
Среди прочего О'Коннор сообщил, что у него есть семь свидетелей, которые якобы были вместе с Демьянюком на всех этапах войны и готовы доказать его алиби. "Они живут в разных странах, – сказал О'Коннор, – и я надеюсь, у них хватит смелости приехать сюда и выступить свидетелями защиты".
О своем клиенте О'Коннор сказал, что тот держит в камере русско-ивритский словарь и за год тюремного заключения усвоил достаточно слов для бытового общения.
"Он вообще понимает, что вокруг него происходит? – спросил Том Сегев. – Он приветствует публику, протянул руку Элиягу Розенбергу. Это так странно. Может, у него в голове не хватает винтика? " На это О'Коннор ответил: "Прежде всего, он – человек, который не думает так много, как вы, и не задает так много вопросов, как интеллигентные читатели вашего журнала. У него всего четыре класса образования".
В ходе интервью О'Коннор допустил интересную оговорку. Отрицая обвинения в театральности, позировании и дешевых трюках, он сказал: "Это не трюки. Каждый, кто со мной знаком, знает, что человек, которого он видит на сцене – это я. И в жизни я такой же". "На сцене?" – переспросил Сегев. "Я имею в виду, в зале суда", – быстро поправился О'Коннор.
5. СЛОВО МЕРТВЫМ
Допрос полицейского инспектора Арье Каплана мало, чем усилил позицию обвинения. Защите удалось нейтрализовать самые неприятные высказывания подсудимого предельно простым способом.
– У вас был магнитофон? – спросил Каплана О'Коннор.
– Нет.
– Иными словами, содержание ваших бесед никоим образом не записывалось на пленку?
– Нет.
– А в своих рапортах вы писали дословно о содержании беседы?
– Более-менее. То, что я считал важным, я писал.
– Со своими комментариями?
– Иногда.
О'Коннор ликовал. Судьям осталось только развести руками. Если полиция с самого начала собиралась использовать информацию, собранную Капланом против Демьянюка, то просто невероятно, что тюремная камера не была оснащена подслушивающими устройствами. Такая практика обычно принята во всех тюрьмах мира... за исключением израильской. Неужто полицейское начальство всерьез рассчитывало на то, что рукописные рапорты будут приобщены судом к делу в качестве весомого доказательства?
Честь мундира поддержала 81-летняя Мария Радивкер, бывший следователь специального отделения полиции по расследованию нацистских преступлений. Она была тем самым человеком, который в 1976 году проводил опознание Ивана Демьянюка по фотографиям, присланным в Израиль американским Управлением иммиграции и натурализации. Именно эта маленькая, сильная духом и моложавая женщина, говорящая с сильным акцентом, приглашала к себе бывших узников Треблинки, раскладывала перед ними на столе картонные листы с фотографиями и просила их только об одном – посмотреть на снимки и сказать, узнают ли они кого-либо. Первый же из них, Эгон Туровский, взглянув на снимок №16, воскликнул: "Да ведь это – "Иван Грозный"! Это – он!"
"Ивана Грозного" опознали и еще несколько свидетелей. Истины ради надо отметить, что некоторые свидетели не смогли опознать ни одной фотографии.
Приглашение в суд Марии Радивкер было вызвано тем, что защита поставила под сомнение законный характер опознания, а главное – напрочь отвергала показания свидетелей, которые умерли за прошедшее десятилетие. Эти показания, данные госпоже Радивкер, остались в деле, но у О'Коннора не было возможности провести перекрестный допрос свидетелей.
Прокурор Шакед, в свою очередь, ссылался на многочисленные прецеденты в местном судопроизводстве, включая процесс Эйхмана, где к делу были приняты показания более ста умерших свидетелей, а также в английском и американском уголовном процессе. Шакед требовал применить 15 параграф Закона о наказании нацистских преступников и их сообщников 1950 года, позволяющий суду отклониться от общепринятых норм оценки свидетельских показаний и допроса самого свидетеля в зале суда. Суд удалился на совещание, после которого председатель Дов Левин зачитал решение о применении 15-го параграфа и приобщении к делу показаний покойных Авраама Гольдфарба, Эгона Туровского, Авраама Линдвассера и Григория Ригородского. Все они узнали в автомеханике из Кливленда "Ивана Грозного" из Треблинки.
Проиграв битву за 15 параграф, адвокат О'Коннор подверг Марию Радивкер долгому, мучительному и часто нескромному допросу, в ходе которого уделил самое большое внимание тому факту, что бывшая польская гражданка находилась во время войны на советской территории. Будучи юристом по образованию, она некоторое время работала в адвокатуре, занималась гражданскими исками. Ее первый муж, польский еврей, был мобилизован в Трудовую армию и послан на Сталинградский фронт.
"На чьей стороне сражался ваш муж?" – спросил О'Коннор, выдав этим свое полное невежество. В дальнейшем он еще больше путался в географии, хронологии исторических событий и в истории Второй мировой войны.
Во время заполнения одной из биографических анкет муж Марии Радивкер простодушно написал, что в юности служил офицером в австрийской армии. Этого было достаточно, чтобы прямо из Сталинграда он попал в ГУЛАГ, где и умер. В какое-то мгновение судья Левин предостерег адвоката: "Свидетельница пережила смерть мужа. Вы допрашиваете ее об очень деликатном предмете. Будьте осторожны!" О'Коннор не внял его призыву. Он изо всех сил пытается доказать все тот же "русский заговор" против своего клиента. В этом смысле пребывание Марии Радивкер среди русских во время войны вполне укладывается в его теорию. О'Коннор хотел изобразить ее типичным продуктом советской системы.
Он расспрашивает Марию Радивкер о ее юридическом образовании, об отличиях в польском и советском уголовных кодексах, о характере советского уголовного процесса и роли адвоката в политических делах (хотя сама свидетельница не принимала участия ни в одном из таких дел). Он убежден, что все свидетели обвинения – тайные или явные "пособники КГБ", которых направляет "длинная рука Москвы".
Когда Радивкер сказала, что в полученных от американцев документах значились названия лагерей Травники и Собибор (где проходил службу Иван Демьянюк), О'Коннор спросил: "Не знаете ли вы, откуда в США поступила такая информация – может быть, из Советского Союза?"
В другой раз О'Коннор заподозрил неладное, когда в его наушниках прозвучало: "Я получила материалы от Си-Ай-Ди". Мария Радивкер имела в виду главный следственный отдел израильской полиции, а в переводе получилось "Сentral Intelligence division".
– Разведка? – воскликнул О'Коннор. – Материалы попали к вам из разведки?
– Господин О'Коннор, – отечески успокоил его Дов Левин. – Это не разведка. То, что вы называете Си-Ай-Ди, в Израиле просто не существует.
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Во время двухчасового свидания в тюрьме со своим сыном Демьянюк пожаловался ему, что "они превращают твоего отца в Эйхмана". Демьянюка вывели из себя показания подполковника Алекса Иш-Шалома о том, что подсудимый называл себя "маленьким винтиком", и то, что в американской прессе заявление Иш-Шалома было процитировано под заголовком "Маленький Эйхман".
Несмотря на эти неприятности, Демьянюк сохраняет хороший аппетит и, по словам тюремной администрации, "хвалит кошерную пищу и съедает по три порции". Демьянюк следует отработанным привычкам и распорядку дня. Утренние часы перед завтраком проходят у него в гимнастических упражнениях. Ходьба по камере: десятки и сотни километров, выписываемых в виде "восьмерок". Имитация кулачного боя. Отжимания на полу – 40-50 раз без перерыва. Свою недюжинную физическую силу он уже не раз демонстрировал, побеждая надзирателей в борьбе "на ручках".
ЕВРЕЙСКИЕ КОМПЛЕКСЫ
Вместе с попытками серьезных исследователей разобраться в сущности нацизма в мире уже появилось немало псевдонаучных теорий, снимающих с немецкого народа всякую ответственность за убийство шести миллионов евреев. Одну из таких теорий разработала репатриантка из Аргентины, доктор Сюзанна Сойфер, зав.отделением психиатрической больницы "Абарбанель" в Бат-Яме. В Израиле вышла ее книга "Гены нацизма", в которой автор объясняет преступления нацистов... массовой генной мутацией немецкого народа. Таким образом, по мнению доктора Сойфер, все немцы – прирожденные убийцы в той же степени, в какой евреи – прирожденные жертвы. Хотя книга Сойфер в основном посвящена немцам, но она также выражает уверенность, что генной мутацией можно объяснить и соучастие украинцев в убийстве евреев.
"Комплекс жертвы" стал объектом другого исследования – профессора криминологии, психологии и философии Тель-Авивского университета Шломо Шохама, написавшего 1000-страничную книгу "Валгалла, Голгофа и Освенцим". Там говорится, что еврейский народ – это народ мучеников и страдальцев, что страдание считается среди евреев святым делом и "все наше коллективное подсознание включено в это страдание". В интервью газете "Гаарец" по поводу выхода его книги профессор Шохам процитировал знакомого директора цюрихского института психоанализа имени Юнга, который сказал ему: "Вы, евреи – архитипичные мученики; в 1967 году вас возвели в архетип героев, который вам совершенно не подходит. После 1973 года вы снова стали самими собой". "Сначала я с ним немного поспорил, – закончил профессор Шохам, – но, честно говоря, он был прав. И эта черта находит свое выражение сейчас во время процесса Демьянюка".
С "комплексом жертвы" определенно связано противоречие между предыдущими описаниями восстания в Треблинке и сухими свидетельскими показаниями директора "Яд-Вашем" Ицхака Арада. Много лет назад, когда в Израиле все еще говорили об "овцах на бойне", бывшие узники концлагерей хотели показать и другую, героическую сторону Катастрофы, поэтому, в их пересказе, в Треблинке евреи перебили всех немцев и украинцев, и полностью уничтожили все газовые камеры. Тогда как, по словам Арада, газовые камеры продолжали работать и после восстания, а немцы с украинцами – заниматься ежедневным убийством евреев. Возможно, именно "комплекс жертвы" был причиной возникновения мифа об убийстве "Ивана Грозного". Никто не видел самого убийства, но всем хотелось, чтобы его убили.
ДЕТИ И ВНУКИ
Кроме жены Демьянюка и его сына в Иерусалим прибыли на прошлой неделе две его дочери, Лидия Мадай и Ирен Нишник. Одна из них привезла с собой годовалого внука Демьянюка, чей плач явно мешал дедушке сосредоточиться на ходе процесса.
ТЕПЕРЬ ПОНЯТНО
Поэт Хаим Гури процитировал водителя такси, с которым он слушал по дороге трансляцию из зала суда. "Теперь понятно, – сказал таксист-марокканец, – почему все ашкеназы такие грустные".
54 ПРОКОЛА
Для проверки подлинности "травникского удостоверения" в Израиль прибыли два американских эксперта Антонио ("Тони") Канато, представляющий обвинение, и Альберт Лайтер, представляющий защиту. Последний считается одним из лучших специалистов в своей области, и несколько лет назад прославился, когда сумел определить подделку завещания американского миллиардера Говарда Хьюза.
Знакомство с удостоверением и первичная проверка состоялись в Главном управлении израильской полиции в Иерусалиме. Кроме двух экспертов там присутствовали представители защиты и обвинения, а также секретарь суда.
Полученное из Советского Союза удостоверение бережно извлекли из твердого, прозрачного конверта и выложили на всеобщее обозрение.
Лайтер взял образцы бумаги, проколов ее 54 раза. Он проверил печать, подписи, качество чернил, машинописный и рукописный текст и, разумеется, фотографию владельца удостоверения. После этого один из полицейских осторожно отрезал маленький уголок картона и поровну разделил его между двумя экспертами.
Лайтер должен закончить проверку в течение трех недель и снова приехать в Израиль, чтобы выступить в суде с экспертным заключением. По его словам, до сих пор он имел дело только с денежными документами. В данном деле он впервые должен определить подлинность документа, от которого зависит жизнь человека. Кстати, подсудимый не отрицает, что на "травникском удостоверении" наклеена его собственная фотография. Если химическая проверка исключит всякую возможность подлога, будет очевидно, что удостоверение № 1393 выдано тому самому человеку, который продолжает радостно смеяться, входя в зал суда.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
Имя председателя суда Дова Левина будет неразрывно связано с процессом Демьянюка, ибо он наложил печать своей личности на весь ход судебного разбирательства. Что же это за личность?
Левин родился в Тель-Авиве 62 года назад. Пятое поколение в стране. Школьником был в боевой подпольной организации ЭЦЕЛ. Во время Войны за Независимость командовал взводом автоматчиков, позднее служил при штабе дивизии. В юности был спортивным репортером в газетах "Машкиф", "Херут" и "Йедиот ахронот".
Полковник запаса израильской армии, где долгие годы служил председателем военного трибунала. 15 лет занимался адвокатской практикой, потом был мировым и окружным судьей, а пять лет назад стал членом Верховного суда.
Процесс Демьянюка – не первое дело такого рода для Дова Левина, связанное с Катастрофой европейского еврейства. В 50-х годах, будучи молодым сотрудником адвокатской конторы бывшего министра юстиции Шмуэля Тамира, Левин участвовал в защите Малкиэля Грюнвальда, обвинившего Рудольфа Кастнера в сговоре с нацистами. Именно с помощью Левина процесс Грюнвальда был превращен его адвокатами в знаменитый процесс Кастнера, затронувший все сионистское руководство.
Дов Левин активно вовлечен в общественную жизнь страны. Он – председатель общественного Совета по предупреждению дорожных аварий.
В качестве председателя особого суда и члена Верховного суда Левин не имеет никаких преимуществ, связанных с вынесением приговора. Его полномочия полностью уравнены в данном вопросе с полномочиями двух других судей – Далии Дорнер и Цви Таля. Разве что оба они пока не очень вмешиваются в ход процесса – это делает Дов Левин. Глядя на его столкновения с защитником Демьянюка, невольно забываешь о бессловесном подсудимом – перед глазами остаются лишь двое участников этой судебной драмы: американский адвокат и израильский судья.
6. ШРАМ ПОД МЫШКОЙ
Очередной свидетель обвинения – главный врач Управления тюрем, доктор Яаков Зигельбойм. Он принял Демьянюка в Израиле и провел первый медицинский осмотр. Впоследствии он проверял Демьянюка еще несколько раз, обстоятельно записав все особые приметы. Так, он еще раз подтвердил наличие шрама на спине (упомянутого в "травникском удостоверении"); по словам самого Демьянюка, это – результат осколочного ранения, излеченного в немецком госпитале. Зигельбойм обнаружил и другой шрам, под мышкой. Его размер и форма привели обвинение к выводу, что там была вытатуирована группа крови, как было принято у всех, кто служил в частях СС. Демьянюк не смог объяснить происхождение этого шрама и даже сказал, что вообще не знал о его существовании.
Доктор Зигельбойм приехал из СССР 14 лет назад и разговаривал с Демьянюком по-украински.
Второй американский адвокат Демьянюка, Джон Гил, спросил доктора Зигельбойма во время перекрестного допроса, может ли человек в 67-летнем возрасте прибавить в росте? "Не может", – ответил врач. Это касалось "травникского удостоверения", где рост подсудимого указан на пять сантиметров ниже нынешнего. Но, как справедливо заметил врач, возможна разница в результате обмеров, производимых в разных местах и разными людьми.
Следующий свидетель – 67-летний Мартин Колар, уроженец Чехословакии, приехавший в Израиль в 1965 году. Колар был следователем того же отдела по расследованию нацистских преступлений, что и Мария Радивкер, и после ее ухода на пенсию занимался делами Федора Федоренко и Ивана Демьянюка. В частности, он допрашивал тех же свидетелей и проводил опознание фотографий. Колар свободно владеет девятью языками и имел опыт работы по расследованию военных преступлений сразу после окончания Второй мировой войны. Адвокат долго расспрашивал Колара об этом периоде работы, пытаясь выяснить его "коммунистическое прошлое", но оказалось, что Колар занимался своей работой до того, как чешские коммунисты пришли к власти.
В самом начале утреннего заседания защита преподнесла сюрприз: Йорам Шефтель заявил о враждебном отношении суда и потребовал от судей взять самоотвод, и устраниться от участия в деле. Он долго перечислял количество снятых судом вопросов защиты, запрет на внесение в протокол отрывка из приговора американского суда по делу Федоренко и нежелание суда приструнить отдельных свидетелей, которые, по его словам, неуважительно к нему отнеслись. В таком же неуважении Шефтель обвинил израильских журналистов и потребовал от суда оградить его от "массовой экзекуции в газетах".
После двухчасового совещания председатель суда Дов Левин зачитал короткое решение, отвергающее все претензии Шефтеля как безосновательные и субъективные. Шефтель заявил, что обжалует это решение в Верховном суде, и потребовал приостановить процесс. Тут судьям не понадобилось даже одной минуты: повернувшись налево и направо к своим коллегам и получив их согласие, Левин на месте отклонил требование Шефтеля.
В перерыве Шефтель увидел радиожурналиста Авраама Бен-Мелеха, ведущего прямую трансляцию из зала суда. "Ваши комментарии похожи на комментарии к процессу Дрейфуса! – закричал ему Шефтель. – Герцль написал об антисемитской атмосфере вокруг дела Дрейфуса – вы тоже пользуетесь антисемитскими клише!" Бен-Мелех ничего не ответил, но отмеченная судом субъективность Шефтеля в данном случае была более чем очевидна.
Публика и газеты не терпят Шефтеля. Эта неприязнь помимо главного мотива (еврей защищает подозреваемого убийцу евреев) вызвана, по всей вероятности, скандальным характером самого Шефтеля, его дурными манерами и многочисленными интервью, где на фоне безграничной саморекламы он неустанно подчеркивает, какой он "идеалист" и "бессребреник". "Для меня главное – не деньги, а истина", – заявил Шефтель в одном интервью. Похоже, газеты и публика убеждены в обратном.
После Мартина Колара на свидетельское место поднялась Хельга Гравиц – прокурор из Гамбурга (ФРГ), которая была главным обвинителем на нескольких процессах бывших нацистских преступников, в том числе гауптштурмфюрера Карла Штрайбеля, бывшего коменданта учебного лагеря Травники. Того самого, где готовились к будущей службе в концлагерях солдаты вспомогательных частей СС – литовцы, латыши, украинцы. Именно в этом лагере комендант Штрайбель поставил свою подпись под служебным удостоверением № 1393 на имя Ивана Демьянюка.
В ходе разбирательства по делу Штрайбеля (которого оправдали), проходившего в 1975-76 годах, Хельга Гравиц вместе с судьями и адвокатами ездила в Ленинград для допроса трех свидетелей.
– Почему они не приехали в ФРГ? – спросил ее прокурор Шакед.
– Им не дали выездных виз.
– А я думаю, – вставил адвокат Йорам Шефтель, – что государство, в котором находится город Ленинград, не выпустило свидетелей из боязни, что они не вернутся.
Показания немецкого прокурора отличаются профессиональной четкостью и последовательностью. Она точно знает, чего от нее хотят обвинение и защита. Последняя уделит основное внимание ее "советским связям", пытаясь в очередной раз доказать "заговор КГБ". Что касается обвинения, его главным образом интересуют все подробности, связанные с лагерем Травники, комендантом Штрайбелем и удостоверением № 1393, копию которого немецкий прокурор впервые привезла из Ленинграда.
Допрос Хельги Гравиц был прерван по просьбе защиты: Йорам Шефтель заявил, что адвокаты Демьянюка не получили заранее данных о свидетеле и не успели подготовиться, кроме того, "у нас никто не владеет немецким языком – я сам знаю только ломаный идиш". В ответ на это прокурор сообщил суду, что еще в ноябре минувшего года защите были переданы данные о Хельге Гравиц. Во время утреннего заседания произошло несколько столкновений Дова Левина с Йорамом Шефтелем, во время которых председатель суда с разной степенью резкости давал понять адвокату, что тот не вполне компетентен либо не проявляет должного уважения к суду. Кстати, в подобных ситуациях О'Коннор обычно не вмешивается, и, возможно, по его тактическому расчету Шефтель должен служить своего рода громоотводом, мальчиком для битья, на которого падут претензии суда и недовольство прессы. Чем хуже Шефтелю, тем лучше О'Коннору. На фоне скандального и сварливого израильского адвоката О'Коннор может время от времени демонстрировать свое строго дозированное благородство, и в дополнение заигрывать с судом, вставляя отдельные ивритские слова: теперь у него часто мелькает "хагана" ("защита"), а на днях он даже сказал "БАГАЦ" (аббревиатура Высшего суда справедливости). "Зачем вам это? – покривился Дов Левин. – Вы хоть знаете, что такое БАГАЦ?"
Многообещающий допрос Хельги Гравиц внес новую звуковую ноту в общее напряжение процесса: немецкий язык, усиленный микрофоном, заставляет вздрагивать сидящих в зале бывших узников концлагерей. Ведь в этом языке по-прежнему существуют слова "ахтунг", "аппель", "юден".
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Многие американцы украинского происхождения, уверенные в том, что Иван Демьянюк не имеет ничего общего с "Иваном Грозным" из Треблинки, собрали в Фонд его защиты 250 тысяч долларов. Еще 120 тысяч долларов было собрано в Канаде, куда отправился зять Демьянюка Эд Нишник.
ИСПОВЕДНИЦА
В первые дни процесса обвинение пыталось приобщить к делу несколько книг, написанных исследователями Катастрофы. Суд отклонил эту просьбу.
Среди указанных книг есть работа Гиты Сирени (уроженки Венгрии, не еврейки), основанная в значительной степени на доверительных, почти исповедальных беседах с бывшим комендантом Треблинки Францем Штангелем, которые она вела с ним в немецкой тюрьме много недель. В ходе этих бесед она расспрашивала Штангеля о его детстве и семье, службе в австрийской полиции, вступлении в нацистскую партию, продвижении по службе, отношении к своей работе, и к тому, что происходило вокруг него. Выяснилось, что на каком-то этапе Штангель вообще перестал воспринимать заключенных как людей. Для него это были уже не люди, а "одна большая масса".
Во время судебного процесса в Дюссельдорфе Штангель не признал себя виновным. Его приговорили к пожизненному заключению, и однажды он признался Гите Сирени в том, что совершил тяжкий грех. На следующее утро он умер от инфаркта.
7. ВТОРОЙ ФРОНТ
Название этой главы не имеет никакого отношения к событиям Второй мировой войны, зато точно определяет стратегию защиты на нынешнем этапе: параллельно с делом своего клиента О'Коннор начал наступление на судей, чтобы затормозить ход процесса, выиграть дополнительное время и, главное, поставить под сомнение объективность израильского суда.
В самой явной и резкой форме эта попытка проявилась в ту минуту, когда свидетельница Гравиц начала рассказывать об офицерах СС, имевших отношение к лагерю Травники.
– Зачем нам слушать все эти истории? – вскочил Шефтель. – Какое отношение они имеют к делу?
– Это не истории, господин адвокат, – ответил ему Дов Левин, – а перечисление фактов. И в дальнейшем потрудитесь выбирать выражения.
"Дальнейшее" заняло буквально несколько минут. Шефтель снова попросил слова:
– Я возражаю против того, чтобы мы тратили время на посторонние вопросы. Этот зал был арендован совсем для другой цели...
Тут Дов Левин буквально взорвался:
– Я призываю вас немедленно взять обратно свои слова. Пришло время привлечь господина адвоката к ответственности за оскорбление суда.
– Я хочу пояснить, – вставил Шефтель, – мне ясно, что суд не арендовал этот зал...
Дов Левин оборвал его на половине фразы:
– Я второй раз призываю вас к порядку, и если вы еще раз позволите себе такое поведение, то окажетесь за дверьми этого зала. Стыдитесь, что, будучи израильским адвокатом, вы позволяете себе такие вещи. Я очень уважаю адвокатов О’Коннора и Гила, которые ведут себя с должной вежливостью, по-видимому, благодаря полученному образованию, и не осмеливаются выражаться подобным образом.
Во время перерыва Дов Левин собрал у себя в кабинете адвокатов и пригрозил привлечь Шефтеля к ответственности за оскорбление суда. Перед началом следующего заседания Йорам Шефтель произнес пятиминутную извинительную речь, вызвав презрительные усмешки в зале и суровое резюме Дова Левина: "Слышали и записали".
Что же имел в виду Шефтель, говоря о целях аренды малого зала Дворца наций? Он снова намекнул на показательный характер процесса Демьянюка, который уже сравнил с показательными процессами в Советском Союзе. Но Шефтель – не солист. Он продолжает прилежно играть третью скрипку под дирижерским управлением О'Коннора.
Одновременно со стычками в зале суда О'Коннор обратился с несколькими жалобами в Верховный суд, цель которых сводилась к одному: приостановить судебное разбирательство. В одном случае речь шла об отказе состава суда взять самоотвод, в другом – об отказе судей отложить показания свидетеля из Западной Германии, профессора истории Шефлера.
Обвинение вызвало профессора Шефлера, одного из своих главных свидетелей, для подкрепления версии в отношении "травникского удостоверения". Узнав об этом, защита немедленно заявила протест и указала, что не готова к показаниям Шефлера до тех пор, пока не получит из США некий сенсационный документ.
Такими мелодраматическими выражениями пользуется О'Коннор: "У нас имеется секретное и поразительное доказательство, которое с первой же минуты полностью обесценит показания немецкого историка".
О чем же идет речь, и что это за секреты?
Находясь среди журналистской братии из разных стран, быстро убеждаешься, что секретов практически нет. Надежды защиты возлагаются сейчас на украинского архивариуса Вильяма Турчина, который, по просьбе О'Коннора, проводил исследование документов в архиве ООН. В списке военных преступников он якобы обнаружил прозвище "Иван Грозный", которое носил... немецкий охранник, чья фамилия не имела ничего общего с Демьянюком. Свое открытие Турчин сделал в процессе сверки списков военных преступников, подготовленных в 1945 году правительством Польши, со списками военных преступников из архивов ООН. Найденный документ Турчин немедленно выслал в Иерусалим, и в ожидании его защита постаралась сорвать появление на свидетельском месте немецкого историка. Однако эта попытка не удалась. Членам Верховного суда потребовалось всего 15 минут на совещание, чтобы объявить свое решение: "Вопрос о сроках появления того или иного свидетеля – сказал председатель суда Меир Шамгар – находится в полной компетенции самих судей, ведущих процесс".
Что касается вопроса о самоотводе суда, то Шамгар в течение двух часов терпеливо выслушивал жалобы Марка О'Коннора на враждебность и предвзятость судей, их предпочтение обвинения перед защитой и попытки повредить линии защиты.
Потом слово взял главный обвинитель Йона Блатман, который сказал: "Адвокаты задают необычайно длинные, неуклюжие, нескромные и совершенно неясные вопросы, которые даже мы не понимаем, уже не говоря о свидетелях. Это обязывает суд вмешиваться в ход допроса".
О'Коннор настаивал на том, чтобы суд внимательно просмотрел видеозапись отдельных заседаний, а тем временем приостановил процесс. Шамгар объявил, что о своем решении суд сообщит позднее, а пока процесс будет продолжаться с нынешним составом судей.
Эта казуистика сильно повлияла на посещаемость процесса и общий интерес к нему. Рутина есть рутина, и просмотровый зал по соседству с залом заседаний почти пустует. В основном зале можно заметить свободные места. Правда, по-прежнему продолжаются групповые посещения, и в начале минувшей недели среди зрителей особенно выделялась целая рота новобранцев из десантной бригады "Голани".
Любопытно и отношение судей к самому подсудимому. Он как бы исчез из их поля зрения. Они практически не смотрят в его сторону, а сам он не подает никаких реплик, полагаясь на своего американского адвоката.
Продолжение показаний прокурора из Гамбурга Хельги Гравиц не вызвало у публики особого интереса, пока дело не дошло до очень важного момента. Потратившая много лет на изучение всех материалов, связанных с лагерем Травники, свидетельница сообщила, что во время заполнения личной медицинской карточки советские военнопленные сами сообщали свои физические данные, и никаких обмеров не производилось. Если эта версия подтвердится, будет устранено главное противоречие, связанное с "травникским удостоверением" – разница в пять сантиметров между указанным там ростом Ивана Демьянюка (1 м 75 см) и реальным ростом подсудимого (1 м 80 см).
Хельге Гравиц пришлось коснуться и собственного роста, а также своей внешности. Эти сугубо личные вопросы возникли в ту минуту, когда Джон Гил начал расспрашивать ее о процедуре оформления советских военнопленных, принятых в ряды вспомогательных частей СС.
– Они должны были подписать заявление, – сказала прокурор Гравиц, – где утверждалось их арийское происхождение (иными словами, исключалась возможность того, что в их жилах течет еврейская кровь).
– А что такое "ариец"? – спросил Гил.
Хельга Гравиц, при всей ее деловитой серьезности, собранности и абсолютном самообладании, невольно улыбнулась.
– Ну вот, например, я не подхожу для категории "арийцев", – сказала эта немолодая немка. – У меня явно не арийская внешность. У арийцев должны были быть высокий рост, белокурые волосы, голубые глаза.
Чем же занимались в Травниках советские военнопленные, пошедшие на службу к немцам? Их учили убивать. Им давали немецкое оружие, учили немецкой дисциплине, а потом посылали в Варшавское гетто, в Люблин, в Краков. Их дрессировали и натаскивали, как собак. И они превратились в таких собак, готовых разорвать любого человека по первому приказу.
Обвинение утверждает, что в Травниках (а впоследствии в Собиборе и в Треблинке) было много украинцев. Защита настаивает на том, что это были "фольксдейче", как называли немцев, живших на территории СССР до начала войны.
– Может быть, эти украинцы и были "фольксдейче"? – спросил адвокат Гил под смех зала.
При заполнении личного формуляра будущие охранники должны были подписаться, что они не состояли ни в коммунистической партии, ни в комсомоле. Демьянюк, состоявший в комсомоле, обманул немцев точно так же, как через десять лет – американцев при въезде в США.
В среду Демьянюка впервые не было на обычном месте "по состоянию здоровья". Адвокат О'Коннор с тяжелым надрывом поведал суду о "полном истощении" своего клиента, но почему-то забыл упомянуть про его геморрой, который и был подлинной причиной отсутствия. Так и продолжалось судебное заседание, за ходом которого Демьянюк следил из специально оборудованной камеры по соседству от зала суда.
Допрос Гравиц продолжил О'Коннор.
Пожалуй, только специалисты могли ощутить то напряжение настоящей дуэли, которая развернулась между американским адвокатом и немецким прокурором. О'Коннор взял на себя нелегкую задачу: попытаться доказать, что среди всей документации травникского лагеря не было и в помине удостоверения № 1393 на имя Демьянюка. Гравиц, по ее словам, не сталкивалась с такой фамилией в ходе своего расследования. Но ведь она и не занималась делом Демьянюка. Чем же она занималась? В основном самим лагерем, через который прошли тысячи людей, и его комендантом Штрайбелем. Один лишь процесс Штрайбеля длился 16 лет (!), с 1960-го по 1976 год. Материалы этого процесса собраны более чем в 150 томах. По словам Гравиц, опознание "людей из Травников" представляло особую трудность, потому что в процессе выездов на операции их перебрасывали с одного места на другое, и оставшиеся в живых свидетели не могли точно знать, к какой части принадлежал данный человек. С фамилией Демьянюк она не сталкивалась. А что же со знаменитым служебным удостоверением № 1393?
– Встречались ли вам когда-нибудь подобные служебные удостоверения за все время, что занимались учебным лагерем Травники? – спросил О'Коннор.
– Нет, не встречались, – ответила Гравиц.
Странно. Ведь не может быть, чтобы такое стандартное удостоверение выдали только Ивану Демьянюку. Как не может быть и того, чтобы в архивах педантичных немцев не осталось никаких инструкций о том, какими документами следует снабжать новоявленных эсэсовцев из бывших красноармейцев. Остается ждать свидетельских показаний тех, кто служил в Травниках, или единственного историка, занимавшегося этим лагерем – немецкого профессора Шефлера.
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Корреспондент "Вашингтон пост" в Кливленде Майкл Добс написал специально для газеты "Маарив" статью "Украинцы против евреев", где рассказывается о тяжелой атмосфере национальной розни и взаимных обвинений в городе, где живет Демьянюк.
В Кливленде проживают 70 тысяч евреев и 50 тысяч украинцев, для которых процесс в Иерусалиме воскресил все былые трагедии и стереотипы: евреи вспоминают о погромах со времен Богдана Хмельницкого, а украинцы – о великом голоде, устроенном, по распоряжению Сталина, "его еврейскими комиссарами", и жестокой советской власти, которую украинские евреи встречали хлебом-солью и были ее ревностными слугами. Ненавидя эту власть, украинцы, как они сами говорят, приняли вторжение Гитлера с надеждой на освобождение.
Добс процитировал украинского историка Георгия Кальчицкого: "Когда пришел Гитлер, мы примкнули к Гитлеру, – сказал он и добавил: – Никто не читал его книгу "Майн кампф".
Всего в США проживают около 1,5 миллионов выходцев с Украины, объединенных в 70 филиалов общенациональной организации Американский украинский конгресс со штаб-квартирой в Нью-Йорке. По словам директора Конгресса Ярослава Хаваса, "многие из наших людей говорят о Демьянюке: "Он – наша плоть и кровь. Мы должны его поддержать".
"Пожилые американские украинцы чувствуют, что в Иерусалиме, на скамье подсудимых сидит весь украинский народ" – так говорит Вожена Ольшаневская, президент организации "Американцы – за права человека на Украине". "Уже не раз высказывалось предположение, – сказала она, – о коллективной вине всех украинцев, которые якобы всегда были известны как ненавистники евреев". Она выражает негодование из-за того, что во всех отчетах о процессе Демьянюка бесконечно акцентируется его этническое происхождение. "Если бы израильское правительство смогло найти немецких военных преступников, – сказала она, – оно не затевало бы никакого расследования. Ведь многие израильтяне получают пенсию от немецкого правительства, поэтому они не могут плохо говорить о немцах".
Президент Украинского конгресса Игнатий Билинский добавил, что Демьянюка судят потому, что "после Эйхмана больше не осталось немцев, которых можно судить. Осудив Демьянюка, Израиль выиграет в политическом смысле. Процесс – это плата израильтян за то, чтобы привлечь на свою сторону советское правительство". По мнению Билинского, "евреи все время хотят напоминать людям о Катастрофе. Этот процесс – показательный". Билинский не верит, что дело Демьянюка разбирает справедливый суд: "Его судят в атмосфере ненависти. Зрители в зале все время занимаются пропагандой".
Вожена Ольшаневская, со своей стороны, не сомневается в справедливости суда, но добавляет, что в зале суда "атмосфера, как в театре. Или даже – как в цирке".
"Дело Демьянюка привело как раз к тому, чего евреи хотели бы избежать: усилению антисемитизма", – сказал Билл Лищинский, президент кливлендского филиала Украинского конгресса.
Но это же дело привело к тому, чего хотели бы избежать и украинцы тоже: усилению интереса американских властей к военному прошлому бывших украинских беженцев, получивших американское гражданство. В нескольких газетных публикациях сообщалось о расследовании в отношении 600 американцев украинского происхождения и новом списке 74 военных преступников, часть которых про¬живает в том же Кливленде.
По статистике Алена Райна, бывшего начальника отдела Министерства юстиции США по обнаружению военных преступников, около 10 тысяч беженцев из Восточной Европы (включая жителей прибалтийских стран), нашедших убежище в США, могли бы считаться военными преступниками.
КАНАДА: НЕ ВЫДАВАТЬ! КОСТА-РИКА: ВЫДАТЬ!
Если в Америке украинцы – военные преступники – имеют все основания опасаться выдачи в СССР, то в Канаде (где проживают около 600 тысяч украинцев) они испытали сильное облегчение после того, как канадское правительство приняло специальную поправку к Уголовному кодексу. Эта поправка позволяет канадским властям предать суду собственного гражданина за преступления, совершенные в другой стране. Одновременно правительство отвергло рекомендацию специальной комиссии, занимавшейся этим вопросом, ускорить депортацию военных преступников в другие страны – главным образом в ФРГ и в Израиль.
В Коста-Рике местный Верховный суд пошел по иному пути, постановив выдать советским властям 62-летнего Богдана Козия, уроженца Украины, который бежал из США в Коста-Рику в 1984 году. За два года до этого, на судебном процессе во Флориде, очевидцы опознали его как убийцу целой еврейской семьи, включая расстрел в упор четырехлетней еврейской девочки.
Козий бежал в Коста-Рику сразу после того, как американское Министерство юстиции издало приказ о его депортации.
Генеральный прокурор Коста-Рики, Роберто Штайнер сказал, что на решение Верховного суда не может быть подана апелляционная жалоба. Он, однако, добавил, что Козий может остаться в Коста-Рике до тех пор, пока из Москвы не поступят заверения, что он не будет казнен в случае его осуждения.
ВСЕ ПИШУТ О ПРОЦЕССЕ ДЕМЬЯНЮКА
Журналисты и писатели, которым пришла в голову мысль написать бестселлер о процессе Демьянюка, смело могут отказаться от этой идеи: уже три израильских и два американских издательства заинтересованы в публикации такой книги. Трое репортеров, освещающих ход процесса, получили подобные предложения, среди них – радиожурналист Гилад Шер и тележурналист Амир Шавив. Одно из израильских издательств уже заключило договор со своими американскими коллегами о выпуске совместной книги. Среди гостей из Америки, следящих за процессом с пресс-галереи, есть и двое журналистов, специально посланных издательством "Сет-Мартис пресс". Одно израильское издательство обдумывает возможность заключения контракта на книгу с адвокатом Марком О'Коннором. И в завершение, над книгой о процессе Демьянюка начала работать... его собственная дочь, сидящая в зале суда.
ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ
Один из бывших узников немецких концлагерей, слушая показания свидетелей на процессе Демьянюка, неожиданно вспомнил, что у него сохранилось несколько предметов лагерной жизни, и один из них – то, что немцы называли "еврейскими деньгами". 67-летний Юлиус Якобович из Нес-Ционы нашел в старом пиджаке банкнот стоимостью в 50 крон, с изображением Моисея и "маген-давида".
"Еврейские деньги" были специально отпечатаны немцами в преддверии визита представителей Красного Креста в образцово-показательный лагерь Терезинштадт 1 января 1943 года. Таким образом, немцы хотели доказать, что у евреев имеются деньги для приобретения необходимых продуктов и товаров. С этой же целью в лагере был открыт специальный магазин.
ПРАЗДНИК СВЯТОГО ПАТРИКА
Когда один из адвокатов Демьянюка, высоченный и сухопарый Джон Гил, появился в ярко-зеленом пиджаке, многие, видимо, решили, что у этого странноватого американца не менее странный вкус. Оказалось, что в этот день все выходцы из Ирландии и их потомки (к которым принадлежат Гил и О'Коннор) отмечают праздник Св. Патрика, покровителя Ирландии. Традиция обязывает надевать в этот день что-то зеленое, и консервативный в одежде О'Коннор ограничился галстуком с зелеными листьями. Намного "зеленее" была его семья: на жене – зеленая блузка, а у младшей дочери – зеленые сережки. "Это – праздник весны, – объяснил О'Коннор, – как у вас Пурим".
СКОЛЬКО СТОИТ ПРОЦЕСС ДЕМЬЯНЮКА?
К концу марта стоимость процесса достигла полумиллиона долларов. В дальнейшем каждый дополнительный месяц будет стоить 100 тысяч долларов. Большая часть затраченных средств пошла на подготовку и оборудование зала суда, установку радио- и телеаппаратуры и организацию симультанного перевода.
Государство Израиль оплачивает все расходы, за исключением гонорара адвокатов. Во время процесса Адольфа Эйхмана Израиль взял на себя и эту статью расхода: немецкий адвокат, доктор Сервациус, получил свой гонорар из государственной казны. Однако и в данном процессе государство взяло на себя оплату перевода и копирования всех необходимых защите документов, которые стоили 20 тысяч долларов.
В дополнение к этому государство выплачивает арендную стоимость кабинетов для обвинения и защиты в здании Дворца наций, а также жалованье всем охранникам и полицейским.
Помимо этих постоянных расходов предстоит затрата больших денежных сумм на проведение судебного расследования за границей. На минувшей неделе суд удовлетворил просьбу обвинения о поездке в Германию и в Бельгию, куда вместе с израильскими судьями отправятся представители обвинения и защиты, чтобы допросить нужных свидетелей в присутствии местных судей. Подобную просьбу представила и защита, желающая допросить свидетелей в Австралии, в Испании и в Польше.
СВИДЕТЕЛИ В ПЯТИ СТРАНАХ
Кто же эти свидетели, для допроса которых необходим выезд за границу, и почему они сами не смогли прибыть в Иерусалим?
Свидетели защиты. В Польше – Йозеф Виек и Евгения Смолис, жившие рядом с концлагерем Треблинка и уверяющие, что были лично знакомы с "Иваном Грозным", погибшим во время восстания в лагере. Третий свидетель – Тадеуш Беднарчик – тоже утверждает, на основании проведенных им расследований, что "Иван Грозный" был убит во время восстания, и подсудимый на иерусалимском процессе вообще на него не похож.
В Испании – Юхис Гарсия Рибс, находившийся в Треблинке несколько месяцев и утверждающий, что между словесным портретом "Ивана Грозного" и подсудимым нет ничего общего.
В Австралии – Хаим Штайер, узник Треблинки, упомянутый в показаниях доктора Ицхака Арада. Штайер, по его версии, лично бил "Ивана Грозного" в день восстания до тех пор, пока тот не упал на землю без сознания и больше не встал.
Свидетели обвинения. В Бельгии – Владас Аманавичус, который служил в учебном лагере Травники. В Германии – Отто Хорн, Хейнрих Шаффер и Хельмут Леонхардт. Эсэсовец Хорн, оправданный на дюссельдорфском процессе в 1970 году, служил вместе с Иваном Демьянюком. По словам главного обвинителя Блатмана, показания Хорна могут иметь решающее значение для опознания личности подсудимого.
Почему же все эти свидетели не приехали в Израиль?
Граждане Польши, возможно, не сумели получить выездной визы; живущий в Австралии свидетель-еврей, вероятно, не так уж и рвался в Иерусалим, чтобы оказаться перед пристрастным взором всего мира со своей сомнительной версией. Что же касается бывшего вахмана-литовца и трех немцев, то они, вне всяких сомнений, испугались, что приезд в Израиль может закончиться для них так же плачевно, как для Эйхмана.
8. СВИДЕТЕЛЬСТВО ГРОССМАНА
Первые недели процесса и защита, и обвинение пытались приобщить к делу несколько книг и мемуаров о Треблинке, написанных бывшими узниками либо исследователями Катастрофы. Эта просьба была отклонена судом. Но в этом списке не фигурировал знаменитый очерк Василия Гроссмана "Треблинский ад", написанный в сентябре 1944 года.
Гроссман был первым человеком из внешнего, свободного мира жизни, который попал в мир смерти, все увидел и все описал, "по рассказам живых свидетелей, по показаниям людей, работавших в Треблинке с первого дня существования лагеря по день 2 августа 1943 года, когда восставшие смертники сожгли лагерь и бежали в лес, по показаниям арестованных вахманов, которые от слова до слова подтвердили и во многом дополнили рассказы свидетелей. Этих людей я видел лично, долго и подробно говорил с ними, их письменные показания лежат передо мной на столе".
Иногда у Гроссмана встречаются мелкие расхождения: так, заместитель коменданта лагеря Курт Франц назван "одним из комендантов"; "дорога на небо" – "дорогой без возвращения"... Но это – именно мелочи, оттеняющие абсолютную достоверность и точность всего остального. Сразу скажем, что в "Треблинском аду" ни разу не упоминается фамилия Демьянюка, прозвище "Иван Грозный" или хотя бы слово "украинцы". Оно и понятно, поскольку Гроссман написал свой очерк в 1944 году, когда русский народ запрещалось разделять на какие бы то ни было этнические группы, да еще враждебные советской власти. Поэтому помимо эсэсовцев у Гроссмана фигурируют только безымянные вахманы. Что же касается интересующего нас человека, то без него все-таки не обошлось:
"Широкие двери здания смерти медленно распахивались, и два подручных Шмидта, шефа комбината, появлялись у входа. Это были садисты и маньяки – один высокий, лет тридцати, с массивными плечами, со смуглым, смеющимся, радостно возбужденным лицом и черными волосами..." Затем следует описание второго садиста и многозначительное заключение: "Имена и фамилии этих предателей человечества, родины и присяги известны". Судя по контексту, речь безусловно идет о бывших красноармейцах.
На самом процессе атмосфера не изменилась: после прокурора из Гамбурга свидетельское место занял немецкий историк, профессор Берлинского университета Вольфганг Шефлер. Специализируясь на учебном лагере Травники, он уже принял участие более чем в пятидесяти подобных процессах в качестве свидетеля обвинения. Его показания напоминают хорошо подготовленную лекцию, которую студенты должны обязательно усвоить, но это усвоение сильно затруднено обилием разнообразных документов, подробностями нацистской иерархии и почти аптечной взвешенностью излагаемого материала. Никаких эмоций, никаких метафор, никаких субъективных оценок. Хотя не совсем так. Одну оценку профессор Шефлер себе все-таки позволил в отношении главного документального доказательства – "травникского удостоверения".
"Нужно обладать сверхъестественными способностями, – сказал он, – чтобы подделать этот документ".
По мнению профессора, служебное удостоверение № 1393 является абсолютным подлинником, и за четверть века своих исследований и участия в судебных процессах он ни разу не сталкивался с какой-либо фальшивкой, изготовленной в странах Восточной Европы. Кстати, о том же сказала и Хельга Гравиц: за двадцать лет своей прокурорской работы она не только не сталкивалась сама с подделанными документами (читай: в СССР), но и не слышала ничего подобного от своих коллег в Западной Германии. Разумеется, подобные оценки свидетелей обвинения Марк О'Коннор легко может отклонить на том основании, что оба они "куплены русскими".
Допросив профессора Шефлера, суд выслушает заключение экспертизы о подлинности удостоверения и примет решение о приобщении или не приобщении его к делу в качестве доказательства. Отсюда ясно, почему защита сопротивлялась показаниям Шефлера: адвокатам Демьянюка необходимо выиграть дополнительное время, и в этом смысле пасхальные каникулы оказались для них желанным подарком.
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Председатель суда Левин был вынужден обратиться к публике со специальным заявлением, в котором он подверг порицанию "плакаты с оскорблениями в адрес адвоката Йорама Шефтеля, выставленные у входа во Дворец наций". Левин заявил, что такие действия противоречат принятым нормам и будут наказаны по закону, как только виновные будут обнаружены.
"Виновный" в единственном числе не скрывает своего имени. Это – бывший узник концлагеря, работавший в похоронной команде – Пинхас Фадлович. Мало того, что он вышел на свою одинокую демонстрацию, так еще в самом зале суда Фадлович крикнул Шефтелю: "Ты – мерзавец, скотина! Как ты смеешь сидеть за этим столом!" "Его нужно называть не Шефтель, – добавил он в перерыве, – а Шефель!" (ивр., игра слов: "низменный", "бесчестный", "подонок").
НА ПОРОГЕ ДЕПОРТАЦИИ
Выдача Демьянюка Израилю, по всей видимости, ускорила процедуру депортации двух других военных преступников, проживающих в США. На днях Верховный суд США принял решение о выдаче Западной Германии 77-летнего Конрада Шлонга, служившего в Дахау и Заксенбурге. Шестилетняя борьба Шлонга против высылки из США закончилась в ту минуту, когда Верховный суд установил, что он солгал американским эмиграционным властям в 1957 году, заявив, что никогда не служил в концлагерях. Верховный суд отказался выслушать его апелляционную жалобу.
Так же категорично Верховный суд постановил в отношении 67-летнего Карла Линнаса, уроженца Латвии, бывшего коменданта нацистского концлагеря в Тарту. Его лишили американского гражданства, и выдадут Советскому Союзу сразу после того, как на приказе о депортации Линнаса появится подпись генерального прокурора Эдвина Миза.
Стоит особо отметить, что в защиту Линнаса выступает бывший директор "Голоса Америки", а ныне специальный помощник президента Рейгана по связям со средствами информации Патрик Буханан. Он требует от Генерального прокурора не подписывать приказ о депортации на том основании, что любое доказательство, полученное из Советского Союза, должно быть исключено по определению, как не внушающее доверия. Такого же мнения придерживается Энтони Мазейка, президент Коалиции за конституционную справедливость и безопасность – головной организации, объединяющей несколько восточноевропейских эмиграционных групп.
В ответ на подобные заявления раввин Марвин Хиир, руководитель лос-анджелесского центра им. Шимона Визенталя, сказал, что почти все дела военных преступников ведутся против эстонцев, литовцев, латышей и украинцев, прибывших в Америку с территорий, контролируемых ныне Советским Союзом. Поэтому, если речь идет о пригодности и допустимости советских доказательств, это относится не только к делу Линнаса, но и ко всем остальным. "Я думаю, – сказал раввин Хиир, – что еврейская община недостаточно осознает огромную опасность, представляемую восточноевропейскими эмиграционными группами в деле привлечения к суду нацистских военных преступников по всему миру".
Однако тут есть и другая опасность, имеющая самое непосредственное отношение к делу Демьянюка. По словам известного американского историка и автора первого фундаментального исследования Катастрофы, профессора Рауля Хильберга, сегодня вовсе не так просто представить в суде приемлемое доказательство преступлений, совершенных более сорока лет назад. Суды проявляют необычайную требовательность и не удовлетворяются информацией о том, что данное лицо служило в определенном подразделении, замешанном в самых тяжелых военных преступлениях. Суд хочет знать, сказал Хильберг, что конкретно делал тот или иной человек, и насколько добровольным был характер его участия.
После этого не будет преувеличением предположить, что Адольф Гитлер, не подписавший лично ни одного документа об "окончательном решении еврейского вопроса", был бы сегодня оправдан за отсутствием улик. Во всяком случае, такого мнения придерживается крупный немецкий историк Эберхард Йекель, преподающий в штутгартском университете. "Среди многих тонн трофейных документов, попавших в руки союзников, – сказал профессор Йекель на недавнем семинаре в Иерусалимском университете, – не нашлось ни одной бумажки, из которой можно было бы заключить о существовании прямой связи между фюрером и уничтожением евреев".
"ПРИКОНЧИТЬ ЕГО!"
Популярный израильский журнал "ха-Олам ха-зе" провел выборочный опрос граждан в нескольких городах страны, предлагая им оценить значение процесса Демьянюка и свое отношение к возможному наказанию в случае, если подсудимый будет признан виновным. В отличие от всех прочих опросов такого рода граждане выразили редкое единодушие по обоим вопросам. Они согласились что "процесс очень поучителен и добавляет много нового о Катастрофе" и что, в случае виновности Демьянюка, ему положена только смертная казнь. Некоторые из опрошенных ждут – не дождутся приговора:
Моше Перл (авиатехник, родители погибли в концлагере): "Меня ужасно злит отношение к Демьянюку. Ему нужно пулю в башку – и все".
Ави (электрик): "Нужно кончать с этим процессом и посадить его на электрический стул. Я, как электрик, готов построить такой стул".
Овадия Шати (водитель такси): "Меня бесит, что собаки, кото¬рые его защищают, пытаются его оправдать. Его нужно прикончить, и я готов это сделать собственными руками".
Яффа Мероз (телефонистка): "Зачем нужен весь этот балаган, если его все равно признают виновным? Прикончить его, и все! "
9. ПОБЕДА ОБВИНЕНИЯ
Демьянюк заговорил! После долгих дней абсолютного молчания, полного (деланного?) равнодушия к происходящему и какой-то странной прострации подсудимый вдруг начал жестикулировать в направлении судей, выражая желание получить слово. Этому воспротивились и защита, и обвинение, но председатель суда Дов Левин дал подсудимому слово и разрешил задать несколько вопросов немецкому профессору Вольфгангу Шефлеру.
Перед тем как перейти к вопросам Демьянюка, надо пояснить, что он выразил недовольство линией защиты, избранной О'Кошюром, и сказал, что его адвокат "не о том спрашивает, не те вопросы задает". Уязвленный О'Коннор развел руками и сказал, что Демьянюк на время становится своим собственным адвокатом. Левин мотивировал свое решение тем, что "этот процесс очень важен для подсудимого, и, если он чувствует необходимость задать один или два вопроса свидетелю, мы не будем возражать".
Демьянюк сказал, что будет говорить по-украински, но его переводчик так растерялся, что вместо перевода на иврит машинально повторил слова Демьянюка.
Переводчика тут же поменяли, и Демьянюк громко и басисто начал расспрашивать Шефлера о цвете униформы, которую носили в лагере Травники военнослужащие из вспомогательных частей СС:
"Вы сказали, что форма была черного цвета, а потом желтого".
Шефлер: "Я ничего не говорил о желтом цвете".
Демьянюк: "Вы уверены в том, что сначала форма была черная, а потом другого цвета?"
Шефлер: "Я уже сказал, что вопрос о цвете униформы является довольно запутанным. Я могу полагаться только на показания тех, кто там был. Может быть, вы могли бы рассказать нам о цвете униформы".
Этой убийственной реплики было достаточно, чтобы О'Коннор немедленно остановил своего клиента. Демьянюк согласился вернуть адвокату его полномочия и поблагодарил суд и "всех, кто меня слышал".
Во время последнего допроса Шефлера защита потерпела еще одно поражение. О'Коннор возлагал большие надежды на некий документ, обнаруженный в архивах ООН, где "Иваном Грозным" назван совсем другой человек. Теперь выяснилось, кого именно он имел в виду.
– Знакома ли вам фамилия Альфреда Билица, – спросил О'Коннор, – натурализованного немца, которого звали "Иваном" и который предположительно управлял газовой камерой в Треблиике?
На это Шефлер ответил, что Бейлиц – а не Билиц – был "рейхсдейче", то есть уроженцем Германии, и его никогда не звали "Иваном".
После этого ответа О'Коннор больше не возвращался к лже-Ивану. Он задал другой вопрос: могла бы мать Демьянюка получать в течение 27 лет пенсию за убитого на войне сына, если бы в руках советских властей находилось "травникское удостоверение"?
Судьи немедленно сняли этот вопрос, и Левин сказал: "Мы должны заботиться о чести свидетеля. Кроме того, есть ли у защиты доказательства этого утверждения?"
Ответа не последовало. О'Коннор ограничился сухим "Спасибо, ваша честь".
Новым свидетелем на возобновленном после Песаха процессе стал полицейский графолог Амнон Бецалели, который тщательно исследовал три подписи на удостоверении № 1393 – коменданта Штрайбеля, интенданта Эрнста Тойфеля и самого Демьянюка. Подпись интенданта появилась по той причине, что удостоверение носило исключительно внутренний характер, и в этом смысле граничило с распиской в получении казенного обмундирования: Демьянюк подтверждал своей подписью, что получил от интенданта фуражку – 1 шт., рубашку – 1 шт., брюки – 1 пару, ботинки высокие – 1 пару, носки – 1 пару, майки – 2 шт., вещмешок – 1 шт.
Исследовав все характерные подробности формы и наклона букв, их соединения и расположения, Бецалели пришел к выводу, что все три подписи являются подлинными. Причем подпись Демьянюка на удостоверении он сравнил не только с образцами, которые были взяты с документов, выданных в США, но и с теми, которые взяли у подсудимого уже в израильской тюрьме. С такой же определенностью он заявил, что фотография Демьянюка относится исключительно к данному удостоверению.
Адвокатам Демьянюка, естественно, очень не понравилось заключение Бецалели, тем более, что они до сих пор не получили ответа своего эксперта о подлинности данного документа. Гил во время перекрестного допроса начал со служебной биографии израильского графолога и закончил критикой его исследования, пытаясь доказать некомпетентность Бецалели. А израильский адвокат Шефтель, следуя генеральной линии О'Коннора, попытался свести всю дискуссию совершенно к другому вопросу: по его мнению, буквы М.Г.Б. в нижней части удостоверения означают Министерство государственной безопасности, и, следовательно, этот документ не имеет никакой юридической силы и совершенно непригоден.
"Ваше "следовательно", – сказал ему Левин, – в данном случае совершенно неуместно, потому что суд принимает решение, исходя из представленных ему доказательств. Мы не можем автоматически отвергнуть ни один документ".
Дальше завязалась очень интересная дискуссия о КГБ и дипломатических отношениях с Советским Союзом.
– Каждый образованный человек, – сказал Шефтель, – знает, что такое КГБ.
– КГБ, – ответил Левин, – может иногда передавать поддельные документы, а иногда и настоящие. Мы знаем, что секретные спецслужбы есть в каждой стране и поддельные документы делались на Западе тоже, в демократических странах.
– Но у нас нет отношений с СССР, – сказал Шефтель, – и мы не можем проверить, где находился этот документ и через кого он был получен.
– А если бы у нас были отношения, – ответил Левин, – и мы получили бы официальное подтверждение подлинности этого документа, вы продолжали бы относиться к нему с подозрением?
– Конечно, – ответил Шефтель.
Обвинение записало на свой счет большую победу после того, как суд, на основании показаний Амнона Бецалели, приобщил удостоверения № 1393 к делу в качестве официального доказательства. Теперь осталось получить заключение физико-химической экспертизы, чтобы окончательно убедиться в том, что "длинная рука Москвы" не дотянулась до Иерусалима.
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Ближе к полудню, когда наступает перерыв в заседании, Демьянюк возвращается в специальное помещение, по соседству от зала суда и комнаты охраны, откуда за его перемещениями наблюдают с помощью видеокамеры. Комната оборудована, как обычная тюремная одиночка: койка с матрасом, застеленная зеленой простыней и серым армейским одеялом, в которое Демьянюк укутывается с головой. Встроенных микрофонов нет – телекамера фиксирует только движения губ. Демьянюк часто разговаривает сам с собой. Иногда чему-то смеется.
Демьянюк обычно оживляется в ту минуту, когда приносят обед: вареная курица, вареный рис и зеленый горошек. Два вида салатов. Хлеб. Сок в пакетиках. То же самое получают охранники. Демьянюку дают двойную порцию. Больше всего он обожает апельсины. У него всегда отменный аппетит.
ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ С ПАПОЙ
Семья Демьянюка отбыла обратно в Америку, а семья адвоката О'Коннора пока задержалась в Израиле. Им тут очень правится. По крайней мере, так сказал глава семьи в интервью агентству Ассошиэйтед Пресс. По словам О'Коннора, он даже подумывает о том, чтобы поменять квартиру в Баффало на дом в Иерусалиме и обосноваться в Израиле: "Я слишком привязался к этой стране и не могу сейчас уехать отсюда. У меня появилось здесь много друзей. Я подыскиваю квартиру, а потом собираюсь открыть контору". Его планы разделяют и дети: девятилетняя Корин хочет служить в Армии обороны Израиля, тринадцатилетняя Кэрри всерьез интересуется киббуцной жизнью, а шестнадцатилетний Брандон сначала собирается за кончить среднюю школу и потом подумать о местожительстве.
Интересная подробность биографии О'Коннора состоит в том, что в прошлом он был капитаном разведки во время вьетнамской войны.
Другая подробность выяснилась в кулуарах, где журналистская братия днем и ночью охотится за всякими сенсациями: ссылаясь на прецедент адвоката Эйхмана, чей гонорар был оплачен из израильской казны, О'Коннор потребовал, чтобы государство Израиль оплатило и его услуги тоже. Он запросил... полмиллиона долларов. На это ему было сказано, что государство оплачивает услуги адвоката, если это не по карману подсудимому, но и в этом случае израильская казна не пользуется американскими расценками.
КТО ПОДКУПИЛ СВИДЕТЕЛЕЙ?
Газета "Йедиот ахронот" не стала дожидаться выездной сессии суда. Она отправила своего спецкора Амоса Нево в район бывшего концлагеря Треблинка, чтобы разыскать свидетельницу защиты Евгению Смуалис. Эта 60-летняя женщина живет в деревне Окольник, в полутора километрах от Треблинки. Крайний дом, рядом с железнодорожными путями. Здесь останавливались транспорты смерти. Конечно же, она помнит украинца Ивана. Высокий, широкоплечий. Грубый. В деревне у него была подружка-проститутка по имени Станислава Годлевска (умерла четыре года назад). После работы приходил и напивался допьяна. Смуалис помнит, что Иван никогда не смеялся. Часто бил людей, плевал в них, колол ножом. Однажды ударил ее саму. Он никогда не говорил нормальным голосом – всегда орал.
Пройдя по деревне и поговорив с соседями, Нево узнал, что до него здесь были другие люди, которые подкупали свидетелей, чтобы те заявляли, что "Иван Грозный" погиб. Трех из таких лжесвидетелей позднее предали суду.
Будущая свидетельница занимает в статье Нево весьма скромное место. Основной герой его репортажа – 65-летний инвалид Люциан Патлинский, по-прежнему живущий напротив Треблинки и страдающий от одних и тех же ночных кошмаров. Поезда с евреями беспрерывно проходят перед его глазами. Только в одну сторону.
Патлинский вспоминает, что многие односельчане едва дождались той минуты, когда немцы ушли из уничтоженного лагеря: крестьяне копались среди полу-сгоревших трупов, перетряхивали остатки одежды и рыли землю в поисках еврейского золота.
10. УХО – ГОРЛО – НОС
Вслед за графологом Амноном Бецалели на свидетельском месте появился специалист по опознанию преступников из криминальной полиции западногерманского города Висбаден, 47-летний Рейнхардт Альтман. Он считается одним из основателей новой школы опознания по фотографиям, созданной в 1979 году и успевшей завоевать много сторонников и последователей, а также добиться значительных успехов в расследовании преступлений.
Альтман сравнивал детали многочисленных фотографий Демьянюка с тем, чтобы прийти к неоспоримому и категорическому выводу о личности подсудимого. В зале иерусалимского суда уже звучали голоса свидетелей, заявивших: "Это – он!" Они полагались только на собственную память, в крепости и надежности которой защита выразила сильное сомнение. Альтман имеет дело только с фотографиями и морфологическими особенностями лица. "Если мне дадут фотографию красивой девушки, – сказал он, – то ее красоту я увижу только со второго раза, а с первого – сконцентрируюсь на мочке ее правого уха".
Альтман рассказал, что сотрудники его отдела именно по ушам сумели опознать в Германии нескольких взломщиков, которые до начала работы прикладывали ухо к двери, чтобы убедиться, что дома никого нет. Обработав поверхность двери соответствующим составом, эксперты снимали отпечатки ушей, и уже не было нужды в отпечатках пальцев. Когда-то и сам Альтман занимался дактилоскопией, но в последние годы опознание преступников по фотоснимкам стало его основной специализацией. Он уверяет, что даже у близнецов есть определенные различия в чертах, которые можно выявить при сравнительном анализе. "Во всем мире не найдется двух людей, у которых на лицевых снимках будут четыре одинаковых признака", – таков диагноз Альтмана.
Свои показания Альтман начал с объяснения принципов и техники своей работы:
"Лицевой снимок можно разделить на отдельные части. Уши, глаза, губы и прочее. Человека можно опознать даже по пленке на кожице губ. Лицо, – добавил Альтман, – это печать индивидуума".
Тут, разумеется, нельзя не вспомнить, что "глаза – зеркало души". Как раз во время показаний Альтмана появился шанс, наконец-то, узнать, что творится в душе Демьянюка. Важность этих показаний трудно переоценить: точно так же, как Бецалели убедил суд в необходимости приобщить к делу "травникское удостоверение", Альтман призван убедить судей в том, что перед ними тот же самый человек, который без улыбки смотрит с фотографий 1942-го, 1945-го, 1947-го, 1952-го, 1958-го, 1981-го и 1986 годов.
Это был тяжелый и утомительный день. Особенно утомительный для публики. Масса технических подробностей, уход в смежные области антропологии и дактилоскопии, фотографии и видеотехники. Постоянный разрыв во времени между вопросами и ответами, которые переводились с английского на иврит, с иврита на немецкий, с немецкого – снова на иврит, и в заключение – снова на английский. Спокойно и методично Альтман рассказал о том, как он обнаружил на предоставленных ему снимках 24 совпадающих и повторяющихся признака, позволивших ему "с большей определенностью" прийти к выводу, что на этих снимках изображен один и тот же человек.
Потом в дело вступил О'Коннор, не скрывавший своего намерения доказать не научность метода Альтмана и его собственную непригодность для дачи какого-либо экспертного заключения. О'Коннора можно понять: процесс вступил в критическую стадию и появление на свидетельском месте Альтмана представляет для защиты серьезную угрозу. Настолько серьезную, что, обсуждая технику Альтмана, О'Коннор пользовался такими издевательскими выражениями, как "трюки", "фотомонтаж", "волшебная шкатулка" и "ваши чудеса".
– Вы по-прежнему настаиваете на том, что каждый человек уникален? – спросил он свидетеля.
– Да, – ответил Альтман.
В эту секунду Демьянюк интуитивно провел рукой по лицу, и трудно было вообразить более символический жест: он как будто пытался отделаться от своей обременительной и опасной уникальности.
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Новым свидетельством либерализма Управления тюрем стало разрешение всем заключенным отметить с остальными гражданами Израиля День Катастрофы и героизма европейского еврейства. Основная церемония, в которой приняли участие сотни заключенных, состоялась в тюрьме "Аялон", где содержится Демьянюк, и проходила на баскетбольной площадке, которая хорошо видна из камеры Демьянюка. Хор заключенных в сопровождении органиста (также отбывающего свой срок) исполнил молитву "Изкор". Другие декламировали отрывки стихотворений, написанных бывшими узниками концлагерей. И в конце шестеро заключенных зажгли шесть факелов в память шести миллионов жертв Катастрофы.
ИЕРУСАЛИМ – ЛИОН
Внимание всего мира, сосредоточенное на том, что происходит в Иерусалиме, в самое ближайшее время переключится на французский город Лион, где через две недели начнется процесс "лионского мясника", бывшего начальника городского гестапо Клауса Барби. Главным свидетелем обвинения на этом процессе будет живущий в Нью-Йорке еврей Мишель Томас, гостивший на Песах в Израиле.
Томас родился в Лодзи, вырос в Германии и перед началом войны жил во Франции. С приходом немцев он вступил в подпольную организацию, и в 1943 году, под видом художника, оказался в Лионе, где попал в засаду во время налета гестапо на здание местной еврейской общины. Его допрашивал сам Барби, который орал, грозил, запугивал, но потом неожиданно отпустил, убедившись, что перед ним всего лишь бродячий художник. В результате этой ошибки Томас остался сегодня единственным свидетелем участия Барби в описанной "акции". Все остальные арестованные были убиты. Барби настаивает на том, что никогда не принимал участия ни в каких "акциях" – только Томас сможет доказать, что он лжет.
Будучи связным между подпольщиками и американской армией, Томас добровольно вступил сначала в американскую пехоту (и был среди освободителей Дахау), а позднее перешел работать в разведку, где отличился после захвата колоссального нацистского архива, предназначенного для уничтожения отступавшими немцами: среди тонн этих документов, хранящихся сегодня в западноберлинском архиве американской армии, есть сотни тысяч личных дел членов СС и списки с миллионами имен членов нацистской партии.
Однако самым большим успехом Томаса был разгром тайной организации бывших эсэсовцев "Черная пантера", созданной в Германии сразу по окончании войны с целью подготовки укрытий и изготовления фальшивых паспортов и въездных виз в разные страны для нацистских преступников.
Два американских издательства сражаются за право опубликовать мемуары Томаса, а телекомпания Эй-Би-Си только что закончила съемки документального фильма о главном свидетеле обвинения на процессе Клауса Барби.
Как ни парадоксально это звучит, но у Томаса и Барби есть общая цепь: оба хотят ошарашить Францию сенсационными разоблачениями о сотрудничестве французов с немцами в течение всего периода оккупации. Разве что Мишель Томас видит в этом историческую справедливость, а Клаус Барби – личную месть за то, что его все-таки посадили на скамью подсудимых.
11. НА БЕРЛИН!
Многие детские журналы до сих пор любят печатать две одинаковые картинки, прося читателей найти в них определенное количество различий. Картинки вроде бы похожи друг на друга, как две капли воды и, тем не менее... Нечто подобное происходит сейчас в зале иерусалимского суда, где увеличенная до огромных размеров фотография Демьянюка из Треблинки взирает на публику с не меньшим любопытством, чем сидящий на скамье подсудимых человек по имени Иван Демьянюк. Каким бы равнодушным и бесстрастным ни казалось его лицо, но время от времени на нем явственно различим невысказанный вопрос: неужели докажут?
Адвокат О'Коннор решил опробовать на эксперте Альтмане своего рода домашнюю заготовку, сюрприз, который поначалу поставил в тупик всех присутствующих.
– Кто этот человек? – спросил адвокат, показав свидетелю фотографию круглолицего, лысого человека, поразительно похожего на Демьянюка. – Можете ли вы, с помощью вашей техники опознания, сказать нам, кто изображен на этом снимке?
Альтман отказался отвечать на этот вопрос в такой спешке и сказал, что для полноценного заключения ему необходимо время и лабораторные условия. Его поддержал председатель суда Левин: "Если свидетель – человек ответственный, ему запрещено проверять какую бы то ни было фотографию прямо на свидетельском месте".
О'Коннор отказался сообщить, чей это снимок, но можно предположить, что он просто решил запутать свидетеля. По всей вероятности, он получил еще один снимок Демьянюка, не имеющийся в деле, и, если бы немецкий эксперт ответил, что на этом снимке изображен другой человек, О'Коннор одержал бы большую победу. Но Альтман ничего не сказал – и сюрприз не сработал.
Прокурор Шакед тактически правильно построил очередность вызова свидетелей. Сначала появился Альтман, которого адвокат Демьянюка долго и сладострастно громил за отсутствие специального образования, научной базы и применение разнообразных "трюков". Но вслед за Альтманом на свидетельское место вышла профессор антропологии, анатомии и морфологии Иерусалимского университета Патриция Смит. Она уже полтора десятка лет преподает на зубоврачебном отделении медицинского факультета и специализируется в сравнительных исследованиях развития и трансформации зубов в процессе человеческого взросления и старения. Профессора Смит, обладающую международным именем и удостоенную докторскими дипломами университетов Чикаго и Лондона, трудно обвинить в отсутствии специального образования или научной базы. Начало ее показаний в суде напоминало обычную университетскую лекцию, в ходе которой она рассказала о специальной технике сравнения черепной коробки и челюстей – сначала на примере фотографий двух близнецов, потом – фотографий Демьянюка. Профессор Смит поддержала тезис Альтмана о том, что каждое человеческое лицо уникально в той же степени, что и отпечатки пальцев, и даже близнецы, в сущности, отличаются друг от друга. В течение двух дней профессор Смит рассказывала о подробностях техники "суперимпозиции", позволяющей выявлять сходство лиц путем наложения друг на друга фотоснимков черепной коробки. По ее словам, существует 11 точек подобия, сохраняющихся в течение всей жизни, по которым всегда можно опознать данного человека. В случае Демьянюка она именно это и сделала: сравнив снимок на знаменитом "травникском удостоверении" с позднейшими фотографиями Демьянюка, Патриция Смит пришла к однозначному выводу: на всех фотографиях изображен один и тот же человек.
Во время серии американских процессов по делу Демьянюка его адвокат настаивал на том, что КГБ подделал "травникское удостоверение", включая фотографию. В Иерусалиме его тактика изменилась: О'Коннор признает, что на этой фотографии в самом деле изображен его клиент, но снимок "переклеен с другого документа".
Именно сопоставление различных снимков Демьянюка вызвало резкий протест защиты. О'Коннор был вне себя от ярости. Что же его так напугало и разъярило?
Патриция Смит не ограничилась исследованием фотографий. С помощью телеоператора она засняла Демьянюка в тюремном дворе и, разграничив видеофильм на отдельные кадры, наложила на них фотоснимок 1942 года для сравнительного анализа.
О'Коннор заявил, что подсудимого засняли без его ведома (прокуратура легко опровергла это утверждение – В.Л.), что граничит с клеветой. Он разразился длинной речью, в которой назвал работу профессора Смит "голливудской продукцией", "пурим-шпилем", "видео-трюком" и обвинил ее в клевете на "невинного человека перед лицом миллионов людей". Он даже сослался на ТАНАХ и Талмуд, где всегда порицалась клевета в любой форме, и сказал, что страшнее самих клеветников те, кто не противятся этой клевете и принимают ее.
– На них падет кровь невинного! – закончил О'Коннор.
– Как мы должны понимать слова господина адвоката? – спросил Левин. – Вы что же, угрожаете нам, что, если мы примем это доказательство, на нас падет кровь невинного?
О'Коннор с опозданием понял свою ошибку: пытаясь предотвратить показ видеофильма, он вышел за пределы юриспруденции в сугубо эмоциональную сферу.
– Я просто не понимаю, о чем вы говорите, – сказала адвокату судья Далия Дорнер. – Какая клевета? Так ведь и весь процесс можно назвать клеветой. Нам представлено доказательство, которое мы вправе принять или не принять, но при чем тут клевета?
О'Коннор попытался снова взяться за ТАНАХ, но Левин прервал его на полуслове:
– Я надеюсь, что господин адвокат не будет читать мораль суду.
После короткого совещания суд постановил принять видеофильм в качестве доказательства, после чего на трех больших экранах, обращенных к суду, к защите и к публике, показали 15-минутный фильм. В первой части Демьянюк позировал перед телекамерой, поворачиваясь лицом и телом в разные стороны, снимая и надевая очки, улыбаясь и шутя с невидимым собеседником. Он прогуливался по двору, но большую часть времени стоял по стойке "смирно", аккуратно выполняя указания оператора. Тут уже не было никакого сомнения, что вся съемка производилась с его ведома.
Во второй части фильма чудеса телетехники поразили всех присутствующих как громом. В зале суда воцарилась гробовая тишина, а на экране... на экране Демьянюк старел и молодел, его лицо худело и полнело, глаза становились ярче и тусклее, но при всех этих трансформациях Демьянюк оставался сам собой. Фотография 1942 года, разделенная на половинки, совмещалась с другими снимками, и мало у кого было сомнение в том, что процесс Демьянюка вошел в решающую стадию.
Профессор Смит повторила свое окончательное заключение: на фотографии 1942 года изображен тот же самый человек, которого сняли на видеопленку в Израиле в 1986 году.
Перед началом фильма Демьянюк улыбался. Во время демонстрации техники "суперимпозиции" он перестал улыбаться и сидел не двигаясь, не шевельнув ни единым мускулом.
По словам профессора Смит, результаты ее антропометрических обмеров и морфологического анализа исключают возможность ошибки. Если западногерманский эксперт Альтман сказал о "большой вероятности" тождественности лиц на двух фотоснимках, то Смит практически сказала: "Это – он!"
Во время перекрестного допроса адвокат Гил попытался сделать нечто невообразимое, а именно, поставить под сомнение всю антропологию как науку. Из попытки Гила мало что получилось, поэтому он переключился на личность французского криминалиста XIX века Бертильона, чьи исследования легли в основу принципов опознания личности по изображениям. Ставя под сомнение научный характер работы Бертильона, Гил ссылался на американский учебник криминалистики и даже на... Общую энциклопедию на иврите. Он вспомнил также о том, что, будучи одним из экспертов на процессе Дрейфуса, Бертильон ошибся в идентификации почерка подсудимого.
– Но он был не графологом, – парировала Смит, – а антропологом.
Жизнь и деятельность Бертильона обсуждались довольно долго, пока Левин не напомнил американскому адвокату, что они участвуют в процессе по делу Ивана Демьянюка, а не Альфреда Дрейфуса.
Трудно поверить, что Гил планировал провести какую бы то ни было параллель между Дрейфусом и Демьянюком, но он несомненно хотел уверить суд, что точно так же, как Бертильон ошибся в прошлом веке, Смит ошибается в нынешнем.
Через неделю судьи, прокурор Шакед и адвокат О'Коннор, впервые в истории израильского судопроизводства, собрались провести выездную заграничную сессию. Тем временем из Бельгии поступило сообщение, что свидетель обвинения Владас Аманавичус умер. Серьезные опасения имеются в отношении состояния здоровья другого, намного более важного свидетеля-очевидца, бывшего эсэсовца из Треблинки, 80-летнего Отто Хорна, уже опознавшего "Ивана Грозного" по фотоснимку с "травникского удостоверения". Обвинение с самого начала испытывало определенные моральные колебания в отношении этого свидетеля: до своего перевода в Треблинку унтер-офицер СС Отто Хорн принимал активное участие в так называемой "профилактике", то есть очистке Третьего рейха от душевнобольных и калек, на которых нацисты опробовали первые "душегубки". В конце концов, его показания были сочтены важными для опознания подсудимого, и теперь все зависит от того, хватит ли сил у самого Хорна подняться на свидетельское место. Его допрос в Западном Берлине будет проводить немецкий судья, но израильским судьям, по всей видимости, предоставят возможность наряду с представителями обвинения и защиты задать все необходимые вопросы.
Что касается подсудимого, то председатель суда Левин отклонил просьбу защитника взять в Германию Демьянюка, сказав, что правила выездной сессии этого не предусматривают.
В графике этой поездки появились изменения: она должна была начаться 17 мая и закончиться 12 июня. Теперь в связи со смертью свидетеля в Бельгии вся поездка может занять только одну неделю, и ограничиться лишь Западной Германией.
Остается надеяться, что остальные свидетели благополучно переживут процесс Демьянюка. А вот в отношении его самого этот вопрос пока остается открытым.
12. ПОДСУДИМЫЙ СТАЛИН, ВСТАНЬТЕ!
Находясь неподалеку от специальной комнаты во Дворце наций, где размещаются сотрудники прокуратуры, я случайно услышал телефонный разговор одного из них с кем-то из граждан, желающих сообщить дополнительную информацию по делу Демьянюка. "С нашей точки зрения, – сказал этот сотрудник, – дело уже закончено".
Возможно, подобная самоуверенность кажется преждевременной, когда речь идет о таком трудном судебном деле, где даже сама личность подсудимого до сих пор не установлена с абсолютной достоверностью. Тем не менее, обвинение явно приступило к тяжелому артобстрелу, подготавливая почву для последней атаки.
Вслед за криминалистами Амноном Бецалели и Рейнхардом Альтманом (ФРГ) и антропологом Патрицией Смит на свидетельское место поднялся американский графолог из Управления по делам иммиграции Гидеон Эпштейн, пользующийся международным признанием среди своих коллег и принимавший участие в десятках судебных процессов, включая процесс 1981 года в США, где решался вопрос о лишении Демьянюка американского гражданства. Именно тогда Эпштейну впервые представилась возможность ознакомиться сначала с копией, а потом – в помещении советского посольства в Вашингтоне – и с оригиналом удостоверения № 1393 из учебного лагеря Травники. Шесть лет назад его заключение было не менее однозначным, чем сегодня: этот документ – подлинник, в котором нет никаких признаков подделки или подчистки, а соответствие печати на фотографии и на самом бланке исключает всякую возможность подмены фотографии.
Важность показаний Эпштейна трудно переоценить: несмотря на все попытки адвоката Гила доказать наличие "фальшивки КГБ", свидетель обстоятельно и планомерно перечислил все памятные ему признаки свидетельства № 1393, и категорически заявил, что сегодня видит перед собой тот же самый документ, с которым ознакомился шесть лет назад. Гил попытался поколебать уверенность Эпштейна в подлинности подписей коменданта лагеря Штрайбеля и интенданта Тойфеля, но из этого ничего не вышло. В ходе долгого и утомительного обсуждения графометрических подробностей каждой буквы и каждого штриха Эпштейн остался непоколебим.
– В результате проведенной мною проверки и заключения в отношении обеих подписей, – сказал он, – общий вывод состоит в том, что нет ни одного факта, подтверждающего подделку документа. Следовательно, данный документ является подлинным.
В подтверждение сказанного Эпштейн предложил приобщить к делу многочисленные фотоснимки с удостоверения, которые он сделал в 1981 г., на что защита немедленно заявила протест. Однако председатель суда Левин отклонил протест, и снимки были приобщены к делу в качестве доказательства.
Именно во время допроса Эпштейна произошел инцидент, окончательно омрачивший отношения защиты и суда. После Гила, потратившего несколько часов на допрос свидетеля, О'Коннор попросил суд разрешить ему задать несколько дополнительных вопросов свидетелю.
Судьи Таль и Дорнер возражали, но Левин разрешил. Тогда О'Коннор вынул заранее приготовленный, увеличенный и обрамленный фотоснимок части удостоверения и, повернув его к публике, патетически воскликнул:
– Ведь мы все знаем, что это – фальшивка! Обман! Этот снимок лежит перед прокурором Шакедом, но он не хочет признать, что это – фальшивка! Пусть свидетель расскажет, как советские власти подделали этот документ!
В этом месте О'Коннора прервал судья Левин, запретивший ему оскорблять свидетеля, прокурора и суд, и потребовавший от него немедленно сесть на место. О'Коннор решил, что он ослышался, либо ему не точно перевели слова судьи.
– Я не хотел разозлить суд... – пробормотал он.
– Мы что, дети? – прогремел в ответ Левин. – Господин адвокат нас не злит, господин адвокат не может нас разозлить. Но я требую немедленно прекратить злоупотреблять доброй волей суда и позволять себе столь наглое поведение. С этой минуты адвокатам запрещается вместе допрашивать одного и того же свидетеля – только поодиночке.
Менее горячей, но гораздо более язвительной была ответная реплика прокурора Шакеда:
– Мой уважаемый коллега хочет создать впечатление, что он держит в руках некий новый и никому не ведомый фотоснимок. Но ведь это – то же самое удостоверение № 1393, о котором свидетель уже дал свое заключение. Кроме того, мой коллега адресуется не к свидетелю, а к телекамерам.
О'Коннор пытался что-то возразить, но Левин пресек его на полуслове и приказал сесть на место.
Следующим на свидетельское место поднялся военный историк Маттатиягу Майзель, директор Института советологии при Тель-Авивском университете. Его задача заключалась в том, чтобы рассказать суду о подробностях наступательных операций немецкой и советской армий в районе Керчи в 1941-1942 гг., во время которых красноармеец Демьянюк, по его словам, оказался в немецком плену.
Для тех, кто не приехал из Советского Союза, не интересовался историей Второй мировой войны в целом и Отечественной войны – в частности, лекция профессора Майзеля должна была представлять безусловный интерес. К тому же в ходе перекрестного допроса защиты речь зашла не только о сугубо военных делах, но также о коллективизации и голоде на Украине, и личности генерала Андрея Власова (в армии которого впоследствии якобы служил Демьянюк).
В ответ на вопрос судьи Дорнер, был ли Власов украинцем или русским, Майзель ответил: "Русским".
– А что это значит? – спросил О'Коннор. – Кого вы называете "русским" – москвича, белоруса, грузина?
Тут оказалось, что у О'Коннора до сих пор существует путаница между "белыми" (то бишь солдатами Белой армии) и "белорусами".
Надо сказать, что во время обсуждения подробностей голодомора на Украине произошла невидимая замена главного героя процесса, и на скамье подсудимых оказался ни кто иной, как Сталин, приказавший уморить голодом непокорных украинцев. Пожалуй, это чуть ли не первый судебный процесс за пределами Советского Союза, где вслух было сказано о кошмарных подробностях этого злодеяния. Да, кошмарных, но все же не настолько, чтобы назвать этот голод ивритским словом "Шоа", как позволил себе О'Коннор.
Государственный обвинитель Блатман немедленно заявил протест, но Левин его отвел. Второй судья, Таль, не выдержал и попросил слова: он подверг О'Коннора резкой критике за его "дурной вкус" и напомнил ему, что на иврите слово "Шоа" имеет один-единственный смысл и относится лишь к еврейской Катастрофе, и ни к чему иному. Подобные сознательные попытки защиты, сказал Таль, уравнять еврейскую Катастрофу с другими недопустимы.
Линия защиты О'Коннора на этот раз была такой: вспомните, говорил он, сколько миллионов Сталин уморил голодом, сгноил в лагерях и по дороге в ссылку, так неужто простые красноармейцы могли служить ему верой и правдой? Разве не логично предположить, что они должны были видеть в немцах своих избавителей от сталинского террора?
На это профессор Майзель ответил, что сами немцы были удивлены относительно незначительным числом добровольцев, которые пошли на службу во вспомогательные отряды СС, а позднее – во власовскую армию. Майзель сообщил один факт, имеющий самое непосредственное отношение к версии Демьянюка: тот уверяет, что завербовался в Русскую Освободительную Армию (РОА) сразу после того, как попал в плен в 1942 году, а Майзель настаивает на том, что вербовка началась только в декабре 1944 года.
Допросом профессора Майзеля завершился 43-й день процесса (который проходит четыре дня в неделю, с понедельника по четверг), и на следующей неделе суд вместе с представителями обвинения и защиты уже будет по дороге в Западную Германию. Примечательно, что защита отказалась от своей просьбы провести в Австралии допрос свидетеля Хаима Штайнера, уверявшего, что он собственноручно убил "Ивана Грозного".
Если состояние здоровья бывшего эсэсовца Отто Хорна позволит ему давать свидетельские показания, первое заседание суда в Западном Берлине состоится 19 мая, и иерусалимский суд возобновит свою работу во Дворце наций 22 июня. Если допрос Хорна будет отменен, судьи, тем не менее, используют положенный им перерыв. До этого времени Демьянюк намеревается отдохнуть от многодневного сидения на своей антигеморройной подушечке, и приналечь на свежие овощи и фрукты.
ВОКРУГ ПРОЦЕССА
Пожалуй, ни одна книга не может быть сегодня более актуальной, чем сборник Юрия Хумацкого "Почему одна Катастрофа дороже других? " ("Bashell Press printing", Австралия, 1986 г., 110 стр.).
За этим псевдонимом скрывается "ветеран Украинской повстанческой армии, принимавший участие во многих сражениях в период с 1943 по 1948 г.", после чего он перебрался в американскую зону Западного Берлина. "Эта книга, – пишет автор-составитель, – предназначена для той части евреев и гоев (так в оригинале – В.Л.), которые долгие годы сознательно сотрудничали с врагами Украины против украинского народа..."
Разумеется, мы не станем пересказывать 110 страниц этой книги, но некоторые отрывки дадут представление об общем замысле автора.
В довольно пестрой коллекции фрагментов из истории России и Украины, революции и Второй мировой войны, истории Израиля и сионизма, среди статей, написанных "настоящими еврейскими патриотами" (в частности, живущими в Израиле Давидом Меламудом и Израилем Клейнером) и настоящими украинскими патриотами без кавычек, можно найти немало тем и суждений, хорошо знакомых по современной неонацистской периодике.
Например, "Еврейская катастрофа, несмотря на свои трагические масштабы, была, тем не менее, в терминах мировой истории, краткосрочным событием с несколькими позитивными результатами. Она принесла евреям всеобщую симпатию, большие репарации и их собственное государство" (стр. 48).
"В мемуарах Дзюры-Дзюрского "Борцы за свободу"... число евреев, пострадавших во время Катастрофы, составляет не больше половины от той цифры, которая сегодня широко рекламируется евреями. Он также пишет о евреях, которые, сумев избежать концлагеря, сами вытатуировали себе лагерные номера перед эмиграцией в свободный мир, чтобы получить репарации" (стр. 43).
В каких только грехах не повинны евреи: это они сгубили Россию и задушили бедную Украину руками Лазаря Кагановича, они сотрудничали с немцами (в то время как вольные украинские стрелки доблестно громили германскую армию), они затеяли кампанию "охоты за нацистами", которая "является детищем сионистов, составляющих лишь незначительную часть еврейского населения, но поддерживаемых большинством банкиров, миллионеров и бизнесменов" (стр. 108).
И, наконец, в осторожной форме автор намекает на то, что взрыв атомного реактора в Чернобыле тоже организовали евреи, чтобы окончательно довершить уничтожение украинского народа.
Порой автор доходит до курьеза: будущие руководители еврейского народа –"Голда Меир, Моше Даян и другие – выросли на украинском хлебе" (стр. 28). В список заговорщиков попала даже... Симона Синьоре, о которой сказано, что "Синьоре, настоящая фамилия Каминкер, была родственницей Шварцбарта", убийцы Петлюры (стр. 87).
В кратком и невежественном обзоре истории Диаспоры и Израиля автор упрекает евреев в том, что они в свое время не воспользовались возможностью поселиться на необитаемых землях Северной и Южной Америки (он забыл про Африку!) или... Австралии, где сегодня проживает сам Юрий Хумацкий. Что же касается Израиля, то автор, оказывается, "имел возможность провести несколько дней в киббуце", где один из киббуцников сообщил ему, что, если бы не американская экономическая помощь, весь киббуц продержался бы "только три месяца" (стр. 4).
Но оказывается, помощь поступает не только из Америки: как выяснил автор, Израиль получает "миллиардные субсидии от гойских государств" (стр. 3).
С такой же изобретательностью Хумацкий оперирует и статистическими данными. Например, ему не нравится, что жертвами Бабьего яра называют только евреев, и он пишет (стр. 40): евреи настаивают на том "факте", что там убили 33.000 евреев, но всего в Бабьем яре погибло не меньше 100.000 человек! Значит, 67.000 из них были украинцами.
Автору не мешают даже факты: 33.000 евреев расстреляли в Бабьем яре всего за два дня, 29-го и 30 сентября 1941 года. Оставшихся евреев немцы убивали в том же месте в течение следующих двух лет оккупации Киева.
В заключение, еще одна цитата, имеющая самое непосредственное отношение к делу Демьянюка: в статье Кедиса, где говорится, что "сионисты захватили американский Сенат, Конгресс и частично Белый дом" (почему же только частично?), сообщается (стр. 97), что все доказательства вины бывших нацистских преступников фабрикуются КГБ, который «с помощью современной научной техники может подделать по своему усмотрению любые документы".
13. КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА
Возобновление процесса не ознаменовалось никакими внешними потрясениями или появлением новых очевидцев.
Первое утреннее заседание, на котором выступал свидетель обвинения, профессор истории Шмуэль Спектор, проходило без участия подсудимого: Демьянюк отказался войти в зал суда, сославшись на то, что по дороге в суд тюремную машину качнуло, он упал и расшиб себе правое плечо и локоть. Из тюрьмы его привозят в Иерусалим, как правило, в наручниках. Выйдя из машины, Демьянюк плакал и кричал на охрану, требуя прислать врача. Врач пришел, осмотрел его ушибы и сказал, что он вполне может присутствовать в зале суда, но Демьянюк отказался. Суд не настаивал.
Показания профессора Спектора сводились, в сущности, к одному: к структуре, численности и участию в боевых операциях украинской дивизии "Галиция", входившей в состав частей СС. Эти показания призваны опровергнуть утверждение подсудимого, что он служил в украинской и русской освободительных армиях, начиная с 1942 года, и никак не мог находиться в это время ни в каком концлагере. Шмуэль Спектор, как до него и профессор Майзельс, однозначно заявил, что украинская дивизия, как и РОА генерала Власова, вступила в действие лишь в самом конце войны, так что бывший красноармеец Демьянюк вполне мог успеть "поработать" в Треблинке и Собиборе.
Выступавший вслед за Спектором доктор Шмуэль Краковский, директор архива "Яд-Вашем", обсуждал другой аспект проблемы: лагеря для советских военнопленных.
По показаниям Демьянюка, он находился "долгие месяцы" в лагере Хелм, известном также под названием Сталаг № 319, где у него был "капо-еврей". Что касается последнего утверждения, доктор Краковский исключил подобную возможность: во-первых, сказал он, капо были только в лагерях смерти, а во-вторых, евреев наряду с комиссарами и коммунистами расстреливали на месте.
Доктор Краковский отверг и версию Демьянюка о длительном пребывании в Сталаге, где "максимальный срок содержания не превышал нескольких недель". Это был транзитный лагерь, через который прошли сотни тысяч военнопленных, отобранных для различных работ или службы во вспомогательных армейских подразделениях и частях СС.
Таким образом, обвинение как бы "запечатало" две бреши в версии подсудимого, через которые он рассчитывал увильнуть от предъявленных ему обвинений.
Тот же Шмуэль Краковский сообщил поразительные цифры, из которых следовало, что за время войны в немецком плену оказалось 5 миллионов 750 тысяч советских военнопленных, из которых четыре миллиона так и не вернулись домой. Только в первый год войны в плен к немцам попали около трех миллионов солдат и офицеров Красной армии. Около миллиона из них согласилось сотрудничать с немцами. По оценке специалистов, более 60% из этого миллиона составляли украинцы. Правда, доктор Краковский продемонстрировал научную и человеческую объективность, добавив, что гораздо больше украинцев отказалось сотрудничать с немцами и принимало участие в вооруженном сопротивлении.
Судя по слухам, О'Коннор, не дожидаясь второго акта, намерен потребовать немедленного освобождения Демьянюка из-под стражи за недоказанностью его вины. Сомнительно, чтобы суд всерьез отнесся к этому требованию. Тем не менее, кто-то из израильских радиожурналистов уже задал своим слушателям такой вопрос: "Куда пойдет Демьянюк после его освобождения?"
Тем временем защита запросила суд о выезде за границу для допроса новых свидетелей – бывшего канцеляриста из учебного лагеря Травники, западногерманского гражданина Рудольфа Рейца, и трех бывших заключенных из Треблинки.
Неопределенность и сомнительность сложившейся ситуации увеличились после того, как защита представила показания покойных узников Треблинки Шломо Хельмана и Авраама Гольдфарба, из которых следовало, что "Иван Грозный" был убит во время восстания в лагере. Эта версия уже неоднократно обсуждалась на первых заседаниях суда, и на этот раз цель О'Коннора осталась той же: он хотел доказать разнобой, неадекватность показаний людей, принимавших участие в одном и том же событии – восстании. Одни говорили, что "“Иван Грозный" был застрелен, другие – что его затоптали ногами или задушили, третьи уверяли, что его бросили в печь. Причем почти все упомянутые свидетели, как оказалось, лишь слышали об этом от других, но не видели своими глазами.
Мы уже говорили о том, что в своих показаниях, данных сразу же по окончании Второй мировой войны, бывшие узники определенно хотели сохранить для потомства элемент коллективного еврейского героизма. Вот и получилось, что сначала Иван умер, а потом ожил.
14. НЕТ ДЕЛА? ЕСТЬ ДЕЛО
Суд объявил новый месячный перерыв. Опустевший зал заседаний, где давно нет ни толпы, ни очередей у входа, будет забит до отказа 27 июля, когда показания начнет давать Демьянюк.
А пока самое время подвести итоги, тем более что 29 июня это сделал адвокат Шефтель. В ответ на многомесячные усилия прокуратуры доказать обвинение, в ответ на все показания свидетелей и экспертов Шефтель заявил, что никакого судебного дела, собственно, и нет. На общепринятом юридическом жаргоне эта фраза звучит, как "no case to answer". Дословно: нет ни дела, ни состава обвинения, на которое защите стоило бы отвечать.
Это был день Шефтеля, которого О'Коннор долго держал в тени и в загоне, а теперь решил откровенно подставить. С самого начала было очевидно, что ни один серьезный суд не отвергнет просто так шесть тысяч страниц протоколов, в которых доказывается вина подсудимого. К тому же О'Коннор не скрывал своего мнения об израильском помощнике, и не постеснялся заявить нам, группе журналистов, что "у Шефтеля я не купил бы даже подержанного автомобиля". Улыбнувшись, он добавил: "Пусть Шефтель воспользуется представленной ему возможностью и попытается убедить суд в том, что дело можно прекратить за отсутствием состава преступления".
Шефтель посвятил несколько часов тому, чтобы представить полную недоказанность всех материалов, собранных прокуратурой по делу Демьянюка. Он в очередной раз заявил, что, по мнению защиты, опознание очевидцами фотографии Демьянюка было сделано с нарушением всех правил, опознание самого Демьянюка в зале суда имеет "нулевое значение", а удостоверение № 1393 из учебного лагеря Травники – "фальшивка КГБ, а даже если это не совсем фальшивка, там в любом случае ни словом не говорится, что Демьянюк служил в Треблинке".
Председатель суда Левин обрушил на Шефтеля всю свою ядовитую иронию, прерывая его каждые пятнадцать минут. Начав свою речь, Шефтель насмешливо расхваливал прокурора Шакеда за его талант, осторожность и старательность, благодаря которым он "превратил "нет" в "да", а недоказательный материал – в доказательный".
Левин спросил адвоката, не опасается ли он, что у него не будет другой возможности похвалить прокурора?
Шефтель сбился с мысли и некоторое время копался в своих записках.
Дальше Левин продолжал делать замечания Шефтелю в нарастающем темпе:
"Господин адвокат сознательно опускает определенные пункты".
"Вы не можете цитировать только те отрывки, которые устраивают вас одного".
"Вы слишком недооцениваете доказательства обвинения. "Травникское удостоверение" очень усложняет положение подсудимого".
"Вы не можете вырвать фразы из общего контекста. Мы тоже знакомы с протоколом. Так не строят речь перед судом – это просто неуважительно".
"Вы как будто спустились с другой планеты. В определенную минуту мы просто не разрешим господину адвокату продолжать свою речь в отрыве от того, что уже доказано в этом зале суда".
Кроме нескольких журналистов и полицейских за этой пикировкой вяло наблюдали несколько случайных зрителей, которые в основном занимались тем, что разглядывали Демьянюка.
Похоже, Демьянюк тоже вряд ли ожидал, что по окончании первого акта его немедленно освободят из-под стражи и наденут ему на шею букет из белых роз. И все же он напряженно вслушивался в слова переводчика, который, наконец, дошел до финала: Левин зачитал решение суда, состоящее буквально из одной строчки. Поскольку суд вовсе не видит данное дело так, как его видит защита, последней придется ответить на предъявленное обвинение и выставить своих свидетелей.
После этого Левин попросил Демьянюка встать и сообщил ему, что по закону он сам может быть своим первым свидетелем или вправе вообще отказаться отвечать на вопросы.
Это был второй раз за все время процесса, когда Демьянюк заговорил:
– Я хочу давать показания, – сказал он, – но в другое время, и если у меня будет переводчик, который сможет перевести мои показания.
В последнем Демьянюк определенно прав, потому что даже это единственное предложение переводчику не удалось сразу и точно перевести, так что его пришлось снова заменить другим. Подобная странная ситуация возникает уже не первый раз, странная потому, что украинский язык в Израиле прекрасно знают сотни людей.
27 июля на свидетельское место поднимется Демьянюк. Его показания станут поворотным пунктом всего процесса, и никто не сможет ему помочь лучше, чем он сам. Помочь или навредить. Во время перекрестного допроса обвинение будет пользоваться не только материалами самого процесса, но и всеми версиями автобиографии, которые Демьянюк излагал много раз в письменном виде американским военным и гражданским властям, начиная с 1946 года. Там он успел рассказать, что во время войны был одновременно крестьянином и военнопленным, был ранен и не был ранен, находился то в одном лагере, то в другом, или сразу в обоих в одно и то же время...
Не менее интересно будет увидеть и другое – кто выступит в защиту предполагаемого “Ивана Грозного”? Будут ли среди его свидетелей бывшие узники нацистских концлагерей? Как поведет себя О'Коннор, которому теперь придется перейти от нападения на свидетелей к своей непосредственной работе – защите своего клиента?
15. ГЛАВНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ ЗАЩИТЫ
Зал суда, как и полгода назад, забит до отказа. В первых рядах можно снова увидеть депутатов Кнессета Вайса и Шилянского, свидетелей обвинения Пинхаса Эпштейна и Элиягу Розенберга, и... Марка О'Коннора, превратившегося в обычного зрителя, после того как подсудимый отказался от его услуг.
Отставка О'Коннора стала непосредственным результатом длительных и хитроумных интриг израильского адвоката Йорама Шефтеля, который в первые дни процесса помогал своему американскому шефу на ролях "шестерки": в частности, держал развернутую карту Треблинки, по которой О'Коннор водил большой указкой. Шефтель долго выдерживал его оскорбления и мучился от полной зависимости. Шефтель был третьим в списке адвокатов и умирал от желания стать первым. Как выяснилось, он за свой счет отправился в Америку уговаривать семью Демьянюка распрощаться с О'Коннором и взять его, израильтянина, знающего местные законы, как свои пять пальцев. Шефтель уверяет, что вся линия защиты О'Коннора была порочной и чуть было не угробила подсудимого. Какова же будет линия Шефтеля?
Об этом он рассказал в своей вступительной речи. Прежде всего, Шефтель начал с извинений. Он извинялся перед судом за отношение О'Коннора к свидетелям обвинения, которых тот расспрашивал о цвете пламени (!) во рвах, о расстоянии между могильными рвами и крематорием и пр. Шефтель не называл О'Коннора по имени, но всем было ясно, что израильский адвокат смакует каждое мгновение своего звездного часа и ни в коем случае не упустит такой сладкой мести. Целый час Шефтель хвастал, громил, угрожал и намекал.
– "Травникское удостоверение" – выкрикнул он, – мы сотрем в порошок, разорвем его на мелкие кусочки!
– Но господин адвокат все-таки оставит нам оригинал? – вставил председатель суда Левин – и зал покатился со смеху.
Шефтель не мог сдержать своего возбуждения. Он все время вертелся на месте, перебирал папки, поправлял мантию и галстук, оправлял бородку и никак не попадал в нужный темп речи. Он перескакивал с одной темы на другую, повторял, что "мы это докажем черным по белому...", и как будто не замечал, с каким полупрезрительным сожалением поглядывают на него судьи.
– Если вы собираетесь так вести защиту, – сказала судья Дорнер, – то ваше положение очень трудное.
Левин перебивал его в среднем каждые пять-десять минут.
"Прошу вас воздержаться от... мы не рассматриваем эти вопросы на данном процессе... вы не можете так огульно обвинять всех..." – все эти предупреждения должны были насторожить Шефтеля, но его несло в бурном потоке самолюбования. Лейтмотив его вступительной речи заключался в словах "Я вам всем покажу!".
Что же он покажет?
Из сумбурной речи Шефтеля удалось выудить лишь несколько фактов. Один из его экспертов – Элизабет Лофтис, специалист по выявлению фальшивых документов. Другой эксперт – человек, который, по словам Шефтеля, провел тринадцать лет в советских лагерях, является "специалистом по КГБ" и совершенно точно знает, как эта организация подделывает документы типа "травникского удостоверения". "Йедиот ахронот" сообщила, что этот свидетель – ни кто иной, как Авраам Шифрин. Тот самый, который параллельно является специалистом по парапсихологии и черной магии, советским тюрьмам и концлагерям, Раулю Валленбергу (с которым он якобы сидел в лагере) и многим другим вопросам. Газета назвала его историком, но это – явная опечатка.
Кроме того Шефтель пообещал представить в качестве доказательства фотокопию досье Альфреда Билица по кличке "Иван" из архивов ООН. Но оказалось, что защита не сумела найти ни более подробных данных, ни самого Билица, если он еще жив.
Единственной новинкой могут стать показания двадцати одного бывшего узника Треблинки, которые во время американского следствия не опознали Демьянюка по фотографиям как "Ивана Грозного". По утверждению Шефтеля, Отдел специальных расследований при Министерстве юстиции США, занимающийся розыском бывших нацистских преступников, не передал результатов негативного опознания израильской прокуратуре. Находящийся в Израиле бывший начальник этого отдела Аллен Райян подтвердил эти два факта. Вопрос теперь заключается в том, живы ли эти свидетели и кто из них согласился приехать в Иерусалим?
Когда Шефтель в очередной раз прокричал какую-то угрозу, Левин по-отечески заметил:
– Если господин адвокат будет говорить на таких высоких тонах, он сорвет голос.
– А я вот сейчас водички попью, – засмеялся Шефтель.
Всеобщее внимание переключилось на Демьянюка, который начал свои показания словами:
– Это все неправда. Никогда в жизни я не был ни в Треблинке, ни в Собиборе, ни в Травниках.
Несмотря на небывалую жару, Демьянюк одет в серый костюм и белую сорочку без галстука. Рядом с ним стоит кувшин с водой, к которому он прикладывается каждые несколько минут. Он спокоен и нетороплив. Говорит громко и внятно. С явной хитрецой он играет роль этакого мужичка-тугодума, который не сразу понимает даже самые простые вопросы. Допустим, спрашивает его Гил: "У вас дети есть? " "У моей жены есть", – отвечает Демьянюк и добавляет: "От меня". Или судья интересуется тем, до какого чина он дослужился в армии. "Не понимаю, – говорит Демьянюк, – это вы, что, меня лично спрашиваете?"
– В вашем удостоверении записано, что вы были в Собиборе. Так ли это? – спросил Левин.
– Не знаю никакого удостоверения, никогда его не видел.
А ведь речь идет о "травникском удостоверении" – главной улике, которую рассматривали и разбирали по косточкам чуть ли не целый месяц, изо дня в день.
Интересный вопрос задал судья Таль:
– Как объяснить то совпадение, что во время заполнения иммиграционных анкет в США вы назвали тот же самый Собибор, который значится в "травникском удостоверении"?
Ответ Демьянюка:
– Ничего не знаю, нигде не был и не знаю, что там записано.
Как гласит старая еврейская пословица, "лгунам нужна хорошая память". Насколько она хороша у Демьянюка? В своей автобиографии он подробно рассказал суду о дате и месте рождения, о своих родителях, о школе (где за 9 лет окончил только 4 класса, "потому что мы были бедные, и у меня не было ботинок, чтобы ходить в школу") и о великом голоде на Украине в 1931-33-м годах. Он до сих пор помнит даже кличку кошки, которую пришлось съесть с голодухи, но совсем не помнит, в каком месяце он попал в немецкий плен. Казалось бы, такое событие должно было навечно врезаться в его память, но нет.
Этапы большого пути в его биографии начались в 1941 году, когда его призвали в Красную армию. Первые бои на Буге, Пруте и Днепре. Первое ранение в спину немецкой шрапнелью. Что дальше? На предварительном следствии он туманно говорил, что "лежал по госпиталям". Теперь он их назвал: Мелитополь, Донецк, Тбилиси. За Тбилиси – Кутаиси. Потом – Перекоп, Керчь. Бои зимой 1942 года. Плен. Лагеря для военнопленных, где он "превратился в скелет". Ровно – Хелм (Польша) – Грац (Австрия).
Вот тут и начинается та стенка, за которой Демьянюк привык отсиживаться от обвинений прокуратуры, уверяющей что сразу после попадания в плен он был переведен в учебный лагерь Травники, где готовили охрану для концлагерей.
– Нет, – повторяет Демьянюк, – ни в каких концлагерях я не был. Никаких злых дел не совершал. Не старайтесь надеть мне на шею петлю за чужую вину.
Длинная очередь в малый зал иерусалимского Дворца наций стояла трое суток с самого утра. Тишина в зале поистине гробовая. Демьянюку не позволили перейти на свидетельское место, и он остался сидеть на скамье подсудимых, не вставая во время своих ответов. Вот он – Иван, не помнящий родства, уверяющий судей в том, что он всегда жалел "невинный еврейский народ" и что ему самому было страшно слушать на процессе "обо всех этих ужасах".
Украинский язык Демьянюка накладывается на английский язык его адвоката Гила и древнееврейский язык судей. Процесс перевода сложен и утомителен: официальная переводчица Батья Фрост переводит вопросы адвоката с английского на иврит, после этого следует перевод на украинский специально для Демьянюка (рядом с ним сидят три сменяющихся переводчика), а затем отдельная переводчица переводит его ответы на иврит для членов суда и прокуратуры.
Гил посвятил много времени тому, чтобы выяснить, в какой степени Демьянюк владеет английским языком. Он даже попытался спросить его, кто обращался к продавцу в американском магазине, когда Демьянюк с женой ходили за покупками? Тут Левин взорвался и потребовал вести конкретный допрос, не тратя время на посторонние темы. В сущности, Демьянюк сразу ответил на вопрос об английском языке, когда сказал, что не умеет писать, плохо читает, и никогда не кончал в США никаких курсов, а "научился у людей". Задача Гила ясна: он хочет доказать, что все допросы, которые проводились в США и в Израиле на английском языке, были непонятны подсудимому, а следователи, в свою очередь, неправильно истолковывали его ответы.
Допрос защитой своего главного свидетеля окончился прозаически просто, с каплей патетики.
– "Иван Грозный" из Треблинки – это вы или нет? – сухо спросил Гил.
– Да что вы, – ответил Демьянюк, – это не я.
– А вы когда–нибудь убили человека?
– Я в своей жизни даже курицы не убил. Всегда жена это делала.
Последний вопрос задал Левин:
– На "травникском удостоверении" стоит ваша подпись?
– Я в Травниках не был, ничего не видел, ничего не подписывал – ответил Демьянюк.
Начало перекрестного допроса довело судебную драму до пика. Всем было очевидно, что именно на этой стадии обвинение постарается доказать вину подсудимого и выявить все противоречия и расхождения в его показаниях, данных разным следователям и судьям за последние десять лет как в Америке, так и в Израиле.
Первым делом главный обвинитель Блатман сосредоточился на подмышечной татуировке, которую немцы накалывали только тем, кто служил в основных и вспомогательных частях СС. У Демьянюка была такая татуировка с группой крови, но он ее вытравил. Как, когда, почему?
Сначала Демьянюк утверждал, что стер татуировку, как только вступил в армию Власова в Хойберге. Зачем? Чтобы ничем не отличаться от других власовцев. Потом он сказал, что стер татуировку по окончании войны, когда оказался в американском секторе Берлина. И, наконец, совсем свежая версия, родившаяся прямо в зале суда: он начал стирать татуировку во власовской армии и закончил это делать у американцев. Зачем? Тут Демьянюк предложил другое объяснение: поскольку "хлопцы" сказали, что это – знак СС, "мы все начали его стирать".
Противоречий хватало с избытком. Ранее Демьянюк рассказал, что из Хелма в Грац его перевезли в составе группы украинцев из 700 человек. Потом эта цифра уменьшилась до 300. Все они получили итальянскую военную форму, и каждому из них накололи под мышкой группу крови. Так что в этом смысле он ничем не отличался от других "хлопцев" с такой же эсэсовской меткой.
За десять лет Демьянюк несколько раз сменил версии о том, в какое время года он прибыл из одного лагеря в другой, кем были охранники – немцами или румынами, чем он занимался в лагере, где якобы уже формировалась власовская армия – проходил военную подготовку или "играл в карты".
Главная ловушка поджидала его к концу второго дня перекрестного допроса. В вину Демьянюку вменяется то, что в 1942-43 годах он служил в Треблинке. Он же уверяет, что именно в это время – целых восемнадцать месяцев – находился в немецком лагере для военнопленных в Хелме. Так он говорит сегодня. Но Блатман припас для него мощный сюрприз: оказалось, что в августе 1977 года, во время первого допроса в иммиграционном ведомстве США, Демьянюка трижды спросили, в каких лагерях он находился во время войны. Он назвал Ровно, а про Хелм... забыл. Забыл про восемнадцать месяцев "страшных страданий, голода и мучений". Забыл про то место, где он превратился в "скелет". В Ровно, по его словам, он был не больше двух с половиной недель, в Хелме – восемнадцать месяцев.
Эксперты–историки, вызванные обвинением, уже показали, что Хелм был транзитным лагерем, где пленные не задерживались больше месяца. Но дело даже не в сроках, а в развалившемся алиби Демьянюка. В этом, в сущности, и заключалось его алиби:
– В 1942-43-м годах я был в Хелме.
– Можно ли такое забыть? – спросил Блатман.
– Забыл, – развел руками Демьянюк. – А разве вы никогда ничего не забывали?
– Может быть, дело в том, – спросил Блатман, – что вы вообще не были в Хелме?
Демьянюк продолжал прикидываться дурачком, ссылался на свои четыре класса, просил показать ему оригиналы протоколов допросов и уже не говорил монотонно и нудно, а кричал. В какую-то минуту Блатман призвал суд "поставить подсудимого на место".
Но, как справедливо заметил Левин, "он уже сидит на своем месте".
16. ИВАН ГРОЗНЫЙ – ЭТО ВЫ!
Надо признать, что на данной стадии процесс обладает совершенно наркотическим притяжением: он одурманивает висящей в воздухе тайной. Поединок прокурора Шакеда c Демьянюком стал лишним доказательством того, что тот вовсе не так глуп и примитивен, как хочет казаться. Об этом сказали и прокурор, и судьи. Такое же мнение сложилось у всех наблюдателей.
Неизвестно, каков у Демьянюка коэффициент умственного развития, но житейской смекалки у него хватает. Он не просто повторяет заученный с годами текст различных версий, но пытается сделать их правдоподобными. Его девиз прост: все отрицать! "Не помню", "не знаю", "не был", "не видел", "не говорил" – вот его основные ответы на многодневном допросе.
В какую-то минуту спокойный и рассудительный прокурор сорвался: "Хватит врать! – закричал он. – Вы не уйдете с этой скамьи, пока не скажете правды. Вы, что, хотите тут еще неделю сидеть? Так будете сидеть!"
Председатель суда отечески пожурил прокурора и упрекнул в излишней резкости. Но и сам он был не менее резок. Как и двое его коллег. Судьи не скрывают своего скептического отношения ко всему, что говорит Демьянюк. "Подсудимый берет на себя тяжелую ответственность, уклоняясь от ответов на вопросы", – так резюмировал Левин общую позицию Демьянюка. Но тот демонстрирует завидное психическое здоровье, выдержку, самообладание и непоколебимую веру в то, что его никто не расколет.
Он помнит только то, что ему выгодно помнить. Голодное детство на Украине, тяжелые годы войны и плена, спокойную и сытую жизнь в Америке. Все было бы хорошо, если бы не многочисленные анкеты, которые Демьянюк начал заполнять с той минуты, как оказался в лагере для перемещенных лиц на территории побежденной Германии. В подобных лагерях он провел в общей сложности около пяти лет и успел поработать шофером в американской армии. За это время он женился, у него родилась дочь.
Кстати, когда он научился водить автомашину? Демьянюк уверяет, что в 1947 году, после того как окончил американские курсы вождения. Но уже в анкете 1945 года, в графе "профессия" значится "шофер". И даже указано, что за свою работу он получал зарплату. Как это объяснить? Демьянюк: "Не знаю, потому что быть такого не могло". А мог ли бывший сельский тракторист освоить до войны вождение машины? Ответ: "Нет, не мог. Трактор – это трактор, а машина – это машина".
Странный, казалось бы, диалог, и причина опаски подсудимого не очень ясна. Но она сразу прояснится, если напомнить, что служивший в Треблинке эсэсовец Отто Хорн сообщил в своих показаниях в Западном Берлине, что опознанный им по фотографии "Иван Грозный" выделялся среди многих украинцев тем, что мог водить грузовик и хорошо разбирался в моторах. Из показаний другого охранника из Треблинки Федора Федоренко следует, что в лагерях для военнопленных немцы специально отбирали шоферов и механиков. Этот отбор проходил в то самое время, когда Демьянюк, по его собственным словам, "помирал с голоду и готов был отдать жизнь за буханку хлеба". Почему же он не отозвался на слово "шофер"? "Потому что я не умел водить машину. Вот если бы они трактористов набирали..."
У него и юмор мужицкий – лобовой, наивный. А мог ли бывший тракторист разобраться в дизельном моторе? (Имеется в виду, для газовой камеры – В.Л.) От этих вопросов он бежит, как черт от ладана. Ничего такого он знать не знает, и даже с трактором всегда копался бригадир или его помощник. Суд уделил четверть часа тому, чтобы разобраться в разнице между моторами, работающими на бензине, солярке и керосине. "У трактора мотор работал на керосине – и все. Приходил бригадир и чинил".
Судья Левин обратил внимание на интересную особенность мышления Демьянюка. Этот плутоватый мужик не только хорошо понимает задаваемые ему вопросы, хотя уверяет суд в обратном, но даже ухитряется в ответе на первый вопрос упредить два-три следующих вопроса. На основании десятилетнего опыта допросов он уже точно знает, в какую сторону клонит обвинение. Кстати, на одном из допросов в израильской полиции, когда его спросили, не знакомы ли ему два маленьких польских городка, он неожиданно ответил: "Вы меня толкаете к Треблинке!" С чего он вдруг это сказал – человек, который плохо разбирается в карте и еще хуже знает Польшу? Оказывается, эти городки находятся на полпути между Треблинкой и Собибором.
Собибор стал вторым ключом к плохой памяти Ивана Демьянюка. Долгие годы он уверял американских следователей и судей, что это название появилось в его прошении о выдаче американской визы по ошибке. Он, дескать, сказал чиновнику "Сомбор", а тот взял и записал "Собибор". Эта версия фигурирует во многих протоколах допросов в США, начиная с 1977 года. В Иерусалиме Демьянюк неожиданно для всех резко изменил эту версию. Теперь он не говорит ни о какой ошибке и признает, что сам назвал Собибор, но... По его словам, "один человек родом из Галиции, у которого был карманный немецкий атлас, сказал ему, чтобы он назвал Собибор, потому что там было много украинцев".
Учитывая, что речь идет об одном из самых страшных лагерей смерти, где было много охранников-украинцев, фраза эта прозвучала очень зловеще, и ее полный смысл не укрылся от внимания суда.
Находясь под непрерывным давлением и потоком безответных вопросов, Демьянюк несколько раз сбивался со своего курса. "Да если бы я действительно был в таком месте, как Собибор, – сказал он, – разве я его назвал бы?" Тем не менее, он его назвал. Точно так же сделал до него уже упомянутый Федоренко, пытаясь скрыть тот факт, что он был в Треблинке.
Кроме Собибора, Демьянюк назвал еще одно место – немецкий городок Пилау. В 1945 и 1947 годах он вписал Пилау в графу, где спрашивалось о его
местонахождении во время войны. Что же он там делал? Ответ: "А я там вообще не был". Пилау понадобился ему для того, "чтобы скрыть факт пребывания в лагере для военнопленных и во власовской армии". Это было бы вполне правдоподобно, если бы не одна деталь: Федор Федоренко, чья судьба полностью пересеклась с судьбой Демьянюка, показал на допросах, что именно в Пилау были сконцентрированы соединения охранников-украинцев, переведенных туда из лагеря Травники. То есть Демьянюк вполне мог там быть. И будучи знакомым с двумя местами, Собибором и Пилау, он спокойно вписал их в анкету, ведь ни в том, ни в другом месте его никто не знал как "Ивана Грозного".
Демьянюк, по всей вероятности, полагал, что от Собибора к нему не потянется кровавый след, который он оставил в Треблинке. Сам он сказал об этом так: "Я в Треблинке не был и в списках там не значился, я в Собиборе не был и в списках там не значился". И все же, когда понадобилось сообщить американцам, где он был во время войны, Демьянюк назвал Собибор.
Многих поражает, как человек может так долго и вдохновенно врать. И так неубедительно.
"Может быть, вы нам все же расскажете правду? – увещевал Демьянюка прокурор. – Ведь, в Хелме вы не были, не так ли? А в Треблинке были, а?" Но Демьянюк не отзывается на эти нехитрые штучки. Он последовательно строит стенку, за которой собирается отсидеться до конца перекрестного допроса. Однако обвинение проломило в этой стенке многочисленные бреши. С каждым новым вопросом, остающимся без ответа, из нее выпадает новый камень. Анкета 1945 года, анкета 1947 года, прошение о визе, протокол допроса в эмиграционном ведомстве США, протокол заседания федерального суда по делу о лишении Демьянюка американского гражданства. Десятки эпизодов и десятки расхождений, разночтений, противоречий. Материалы, собранные израильской прокуратурой, превратились в мощный таран, но прокурор, как любой из его коллег, ждет признания самого подсудимого. В данном случае он явно не на того напал.
Несколько адвокатов, сменившихся у Демьянюка за последние десять лет, научили его простой и эффективной технике ответов на вопросы. Как можно реже говорить "да" или "нет", и как можно чаще – "может быть", "не могу сказать", "это вы так говорите" или "как я могу сегодня сказать, о чем я тогда думал?"
Еще один хороший способ – перевести разговор совсем на другую тему. Вот и крутит Демьянюк одну и ту же пластинку о том, как он пытался укрыться от насильственной репатриации в СССР, потому что "боялся Советов все время и даже здесь, в Израиле, их боюсь". Несмотря на это, он дважды отправлял на Украину свою жену, которая в середине 60-х годов встречалась там с его матерью. Это – еще одна смутная и странная история, связанная с тем, когда именно советские власти узнали о том, что бывший красноармеец Демьянюк жив-здоров и живет в городе Кливленде, штата Огайо? В данном контексте можно только подивиться той безумной смелости, с которой "изменник Родины" (так он сам себя назвал – В.Л.) отправил прямиком в КГБ родную жену. Как справедливо предположил прокурор, ее вполне могли задержать там в качестве заложницы до тех пор, пока Демьянюк не вернется в Советский Союз. Между прочим, почему он сам не поехал в гости к родной маме? Из естественного страха за свою жизнь? Совсем нет: в американском суде на вопрос своего адвоката он ответил, что у него "были маленькие дети, и надо было работать". Из этого следует сделать вывод, что, если бы у него не было маленьких детей, и был отпуск, он отправился бы на Украину. Кажется, логично, но Демьянюк не реагирует ни на какие логические постройки. Он знает только одно – "не был", "не знаю", "не помню".
К примеру, типичный ход Шакеда выглядит так.
– Американский чиновник заполнял анкету с ваших слов?
– Да.
– Вы ему говорили правду, ведь уже не было необходимости врать, не так ли?
– Да, я всегда говорю правду. И сейчас тоже.
– Прекрасно. Значит, вы ему сообщили правильный год рождения?
– Да.
– Имя и фамилию тоже?
– Да, как меня зовут, так я и сказал.
– Отлично, значит, если в графе "профессия" написано "шофер", то вы сами это ему и сказали?
– Нет, я ему ничего такого не говорил. Я сказал, что работал на ферме. Я не знаю, кто там написал "шофер".
Одним из наиболее сложных моментов был вопрос о принудительной репатриации бывших советских граждан сразу после окончания Второй мировой войны. По версии Демьянюка, для того, чтобы избежать возвращения в СССР, он сознательно представил американским иммиграционным властям ложные биографические данные, как делали тогда многие. Специальная поправка к закону, принятая американским Конгрессом, позволила им в дальнейшем избежать какой-либо ответственности за такой, мягко говоря, противозаконный проступок. Здесь же добавим, что гуманные и милосердные американские власти помогли, с помощью этой поправки, тысячам бывших полицаев и пособников нацистов благополучно превратиться в новых американцев.
Возвращаясь к Демьянюку, нельзя не удивиться тому, что в 1947 году он врал так же выборочно, как и сейчас. Например, ни тогда, ни впоследствии он не скрыл своего подлинного года рождения, имени и фамилии. Если он, в самом деле, боялся назваться бывшим советским гражданином и записал, что с 1937 года жил в Польше, то совсем странно, что до 1937 года он не изменил в своей биографии ни одного факта. Далее, если он всячески постарался замаскировать свое пребывание в советской армии и в лагере военнопленных (чтобы это не всплыло при проверке анкет советскими военными властями), как объяснить, что его жена в той же самой анкете выступает как бывшая советская гражданка, находившаяся на оккупированной территории? Разве Демьянюк не боялся за жену так же, как боялся за себя самого?
Ответ:
– Я за жинку не ответчик. Я – сам по себе, она – сама по себе.
Когда же прокурор разъяснил Демьянюку, что принудительная репатриация продолжалась с 1945-го по 1946 год, а в 1947-48 годах, с началом "холодной войны", ее уже не было, тот не нашел ничего лучше, как сказать: "Это вы говорите, что не было, а я говорю, что была". В какую-то минуту судья Левин иронически похвалил Демьянюка: "У вас просто настоящий талант увиливать от самых простых вопросов".
Для финала своего допроса прокурор приберег особый ход:
"Во время допроса свидетелей обвинения, – сказал он, – вы крикнули одному из них: "Ты – лжец! ". Вы произнесли эти слова на иврите, и, очевидно, хорошо знали их смысл. Я не знаю, как будет "лжец" по-украински, да и мое положение не позволяет мне пользоваться подобным лексиконом. Но я скажу вам кое-что не менее важное. Все собранные доказательства приводят нас к неизбежному выводу, что "Иван Грозный" из Треблинки – это вы!"
Как же реагировал Демьянюк на генеральную репетицию своего приговора?
Никак. Он снова повторил, что не имеет никакого отношения к "Ивану Грозному" и никогда не был ни в Треблинке, ни в Собиборе. "И вы знаете не хуже меня, – добавил он, – что я там не числюсь ни в каких списках. Покажите мне, где записано, что я был в Треблинке?"
После обвинения очередь снова перешла к адвокату Гилу для повторного допроса его клиента. Гил собирался "заштопать" те дыры, которые обвинение пробило в защите Демьянюка. Но из этой попытки ничего не получилось.
Следующим этапом будет допрос свидетелей защиты. Судя по слухам, Шефтель успел съездить в Оксфорд, чтобы уговорить живущего там правнука Льва Толстого, Николая, выступить на процессе в качестве эксперта-историка, занимавшегося проблемой насильственной репатриации бывших советских граждан. Пока неизвестно, появится ли в Иерусалиме граф Николай Толстой, но уже известно, что здесь появится новый адвокат Демьянюка украинского происхождения – Павло Чумак из Торонто. Тогда Демьянюк, по крайней мере, найдет со своими адвокатами общий язык, а Шефтелю, возможно, придется организовать еще один заговор против очередного конкурента.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В 1988 году окружной суд Иерусалима признал Ивана Демьянюка виновным в совершении преступлений в концлагере Треблинка и приговорил к смертной казни через повешенье.
Но адвокату Шефтелю удалось найти в открывшихся архивах КГБ новые данные, которые поставили под сомнение обоснованность вынесенного приговора. По показаниям тридцати семи бывших охранников Треблинки, "Иваном Грозным" называли некоего Ивана Марченко, судьба которого осталась неизвестна после того, как в последний раз его видели в 1944 году в Югославии.
Демьянюк обжаловал смертный приговор в Верховном суде Израиля.
В августе 1993 года пять членов Верховного суда, включая его тогдашнего председателя Меира Шамгара и будущего председателя Аарона Барака, приняли решение оправдать Демьянюка, истолковав в его пользу все сомнения, имеющиеся в деле.
В своем решении, изложенном на 405 страницах, пятеро судей среди прочего постановили: "Демьянюк был экстрадирован в Израиль, чтобы отвечать перед судом за свои деяния в Треблинке, а не по другим обвинениям, и на основании имеющихся доказательств не ясно, в какой мере его можно признать виновным в иных деяниях, тогда как опасность прийти к еще одному оправданию не в общественных интересах".
|