|
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Эрика Манн (1905–1969) – журналистка, писательница, актриса. Старшая из шести детей Томаса Манна, родилась в Мюнхене.
Ее первым мужем был знаменитый немецкий актер Гюстав Грюндгенс, любимец Гитлера и Геринга, ставший прототипом главного героя романа ее брата Клауса «Мефистофель».
После 1933 года Эрика Манн эмигрировала в США вместе с родителями. Во время Второй мировой войны была военным корреспондентом в Европе и освещала ход Нюрнбергского процесса для американских газет.
Многие годы она была ближайшим сотрудником своего отца, его секретарем и издателем. Перу Э. Манн принадлежат киносценарии по романам отца «Будденброки», «Королевское высочество», «Признания авантюриста Феликса Круля», а также оригинальные произведения, из которых наибольшей известностью пользуется «Последний год. О моем отце» – документальная повесть о Томасе Манне.
В 1938 году в Америке вышла книга Э. Манн «Воспитание детей в Третьем Рейхе» («Die Erziehung der Kinder im Dritten Reich»), которая в английском переводе получила название «Школа варваров» с подзаголовком «Воспитание при нацистах». Эта книга не появилась на языке оригинала, который через год стал самым ненавистным языком для половины земного шара.
Надо полагать, автору и в голову не могло прийти, что почти четыре десятилетия спустя ее книга о тоталитарном государстве попадет в другое тоталитарное государство. Но нечто подобное она предчувствовала, когда написала: «Если заменить слова «советская звезда, красный флаг» и прочее словом «свастика» (...) мы получим точную картину ежедневной борьбы против религии в Германии».
На самом же деле, при обратной замене: свастики – на советскую звезду, красный флаг, серп и молот, – мы получим точную картину ежедневной борьбы за то, чтобы вырастить каждого ребенка советским человеком. Борьбы, которая началась после большевистского переворота в России, продолжалась все годы существования Советского Союза и, похоже, не прекратилась после его распада.
Именно там, в Союзе, в Москве, в середине семидесятых годов прошлого века я и наткнулся на книгу «Школа варваров». Это было в доме еврейского писателя Залмана Вендрова (Давида Вендровского), чья дочь была сотрудницей Вахтангова и работала в театре «Габима». Она-то и достала с полки потрепанное издание, на обложке которого в красном отсвете костра чернела свастика, а в костре горели книги.
«Школа варваров» стала для меня полным откровением, потому что вместе со своим поколением я прошел примерно то же самое воспитание, о котором она рассказывала. С одной стороны, эта книга запоздала на много лет, с другой – пришлась как нельзя кстати, потому что в то время полным ходом шла еврейская репатриация в Израиль, и после отказа в выезде я редактировал самиздатский журнал «Евреи в СССР», где и были опубликованы несколько глав из «Школы варваров».
Хорошо законспирированная машинистка перепечатала перевод на пишущей машинке «Эрика», объединив имя автора книги с главным инструментом Самиздата, который «берет четыре копии». Четвертая, самая слепая копия, пережившая два домашних обыска и таможенный досмотр, каким-то чудом добралась со мной до Израиля в 1977 году и пролежала в ящике стола почти сорок лет, пока не настало время ее журнальной публикации впервые на русском языке («Лехаим» № 5, 2016, стр. 64-75).
Слова Адольфа Гитлера «Кому принадлежит молодежь, тому принадлежит и будущее» могли бы стать наилучшим эпиграфом к «Школе варваров». Ибо именно об этом – о соблазнении, развращении и завоевании детских умов – рассказывает эта книга.
Эрика Манн собрала совершенно уникальную коллекцию, не пропустив ни одной азбуки, букваря, песенника, сборника стихов, учебника, молодежной газеты и журнала, педагогического пособия, министерской инструкции. Она сохранила точную датировку и фамилии авторов этих текстов, чей корявый язык не поддается описанию.
Если бы не она, в западном мире никто не узнал бы о существовании этой литературы, в основе которой лежали расизм и зоологический антисемитизм, а ее целью было создание нового немецкого человека.
Строго хронологически создатели нового советского человека значительно опередили Третий Рейх, но ученики оказались не менее талантливыми, чем учителя. «Школа варваров» доказывает это каждой страницей, вызывая твердое убеждение, что варвары всех стран объединились, а цивилизованные страны – нет.
ПРЕДИСЛОВИЕ ТОМАСА МАННА
Во время моей поездки по американскому континенту, весь долгий путь с востока на запад, меня сопровождала автор книги «Школа варваров», моя дорогая дочь Эрика – и, если я сумел справиться с почетным и, разумеется, плодотворным, но таким трудным делом, как выступление на чужом языке перед американской аудиторией, то лишь благодаря самоотверженной помощи моей дочери.
Ей столько раз приходилось переводить мои ответы журналистам и публике, когда после лекции мне задавали вопросы, а я отвечал по-немецки, так как еще не вполне овладел английским, и всякий раз Эрика прекрасно справлялась со своей работой с немалой пользой для дела, придавая живость моим ответам и мелодичность – моему голосу.
Поэтому мне доставляет истинное удовольствие возможность быть в роли посредника между Эрикой и американскими читателями, которым я собираюсь представить ее книгу «Школа варваров», если их еще интересуют наши нынешние политические и нравственные проблемы. То, о чем рассказывается в этой книге, поистине омерзительно: идет ли речь о школьном образовании или о том, что понимает под этим национал-социализм. Суть национал-социализма вскрывается на основе не только практического знания предмета, но также
глубокого убеждения и понимания катастрофичности этого явления.
Однако, как ни странно, «Школа варваров» вызывает совершенно неадекватные чувства.
В книге есть и боль, и горечь, что вызывает сопереживание читателей; с другой стороны, чувство юмора, которое не покидает писательницу, ее умение увидеть в ужасном смехотворное, убийственная ирония, в которую она облекает свой гнев, способны растворить наше отвращение в смехе. Мерзкая действительность описана благородным пером, вскрыта беспощадным анализом, который более всего ободряет, ибо книга противостоит злобе и лжи своей непобедимой верой в разум и в доброту людей.
При этом оказывается, что образование в Германии – основная тема книги – служит чрезвычайно наглядной иллюстрацией сути национал-социализма. Нет ничего удивительного в том, что этой темой заинтересовалась женщина, скорее приходится удивляться тому, какое глубокое и всестороннее описание тоталитарного государства можно дать, ограничившись лишь одной этой темой. Картина настолько впечатляет, что иностранец, пожелавший проникнуть в этот загадочный для него мир, вправе будет сказать по прочтении книги, что теперь он этот мир знает. Весь тупой фанатизм правителей, помешавшихся на идее величия своего государства, все их усилия подчинить официальной догме духовную жизнь народа, не оставив ни единой отдушины для свободного проявления человеческих чувств – все это с поразительной ясностью обнаруживается при ознакомлении с удручающими подробностями национал-социалистической общеобразовательной программы.
Я употребил слово «программа» потому, что речь идет о будущем поколении. Именно с него начинается неумолимое грядущее, которое ожидает нашу страну. Избежать его невозможно.
Расчетливо, методично, с тупым упорством и безжалостной последовательностью нацисты стараются внедрить свою навязчивую идею в повседневную педагогическую практику, пропитать этой идеей все разделы и этапы образования. Таким образом, ни знания, ни культура, ни дальнейший прогресс человечества не составляют более содержания воспитательной программы. Теперь она ориентируется на единственную идею, надежно подкрепленную насилием, идею национального превосходства и всеобщей единообразной подготовки на военный лад.
Что из этого получится, разумеется само собой: аскетическое самоотречение в худшем смысле слова, полный и бесповоротный отказ от доводов рассудка и духовных постулатов, к которым я отношу такие понятия, как истина, просвещение, справедливость – словом, все высокие и чистейшие побуждения, на какие только способно человечество. Когда-то, в далекие, забытые ныне времена мы знали, что «Быть немцем – значит делать добро ради него самого». Этот постулат ныне утратил всякий смысл. Немецкой молодежи предстоит посвятить себя химере во имя самой химеры. Ибо в этой стране решительно все определяется политикой и преследует исключительно политическую цель. Смысл объективной истины сведен к нулю; если на нее ссылаются, то для чего-то, не имеющего к истине никакого отношения. Все делается во имя цели, провозглашаемой целью всех немцев, цели, которая оправдывает притязания государства на право безраздельно распоряжаться умами всех, кто живет в его границах, а также распространять свою власть и за его пределы.
Такого рода претензии, такое пресечение политическими установками любых попыток поиска истины заставляет нас содрогнуться в буквальном смысле слова, а не только морально. Предписания режима носят до такой степени принудительный характер, они настолько противоречат здравому смыслу, что сами собой без всяких разоблачений обнаруживают полное несоответствие реальным нуждам людей, для которых эти предписания издаются. Немецкий народ славился своей тягой к свободе, которая противостоит узколобому национализму; этот народ славился своим особым, основанным на объективности отношением к разуму. Не случайно именно в Германии родился афоризм: «Патриотизм развращает историю». И принадлежит этот афоризм Гете.
А сегодня истинный характер немецкого народа, его склонность быть выше политики, его внутренняя тяга к духовности выражаются в безоглядности не знающего меры самоотречения. Сегодня немецкий народ отрекается от своих же лучших и ставших классическими черт, приносит их в жертву политической нетерпимости правителей, которые даже не способны эту жертву оценить.
Народ, который придерживался «середины», теперь стал народом крайностей. Мы призваны властвовать? Вершить мировую политику? А раз так, – долой духовность, долой истину и справедливость: отречемся от самостоятельного познавания истины, отречемся от культуры. И немецкий народ яростно выбрасывает за борт свой гуманизм и становится навытяжку, чтобы завтра маршировать на войну за мировое господство.
Не следует ли напомнить главарям немецкого народа цитату из Писания: «Что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душу живую потеряет!» Эти слова не отрицают существования власти. Истина, которую они утверждают, состоит в том, что власть должна обладать содержанием, быть осмысленной, внутренне оправданной, если она хочет быть жизнеспособной и пользоваться уважением людей. Причем, ее оправдание полностью заключено в ее духе.
Разве не бессмысленно добиваться благой цели такими средствами, которые заведомо разрушают эту цель? Интересно, как представляет себе свою руководящую роль в Европе народ, который вынудили нести такие моральные и интеллектуальные жертвы, каких требует нацистская программа обучения? И как этот народ смеет притязать на господство над другими народами, если он позволил взять над собой верх подлейшему малограмотному сброду, облек его абсолютной властью, даже если им и удастся овладеть европейским миром?
Как эта власть обеспечивает себе незыблемость, если ее методы порождают всеобщую ненависть и отвращение к себе?
Поистине трагический самообман думать, будто можно кого-то увлечь за собой, находясь в том положении, в котором оказался теперь, вольно или невольно, немецкий народ. Народ, духовно ограбленный, нравственно опустошенный, собирается покорить мир. Ну, как тут не расхохотаться! Нет, никому мы не принесем пользы тем, что калечим самих себя, и, право же, нет ничего глупее, чем променять возвышенный образ мыслей на откровенную тупость. Истина и право на свободу поиска истины – не красивые слова, расслабляющие волю нации выстоять в суровой жизненной борьбе, а необходимое условие ее выживания, ее насущный хлеб. Заявление «Истина есть то, что выгодно мне» – это крик из бездны, порожденный взбесившимся антигуманизмом. Такая философия никого не обманет, никому не принесет настоящей пользы; такая философия сама возвещает о своей неминуемой гибели. Ни от кого уже невозможно скрыть, что немецкая наука вырождается, а интеллектуально Германия во всех отношениях катится в пропасть. Этот процесс нельзя остановить, и он неизбежно заведет в тупик, если у людей, которые ныне задают тон, будет достаточно времени, чтобы осуществить свою пагубную программу «перевоспитания народа».
Как и автор книги «Школа варваров», я хочу верить, что лучшие качества немецкого народа помогут ему отмежеваться от лживых и злонамеренных посягательств на достоинство человеческого разума.
Нью-Йорк, 7 мая 1938 г.
ПРОЛОГ
Маленький швейцарский городок Сент-Галлен близ немецкой границы. Здесь я должна встретиться с фрау М., которая специально приехала из Германии, чтобы поговорить со мной.
Я останавливаю мой старенький «форд» на площади; мое внимание привлекает роскошный «мерседес», стоящий перед отелем. Он весь в пыли и, судя по всему, только что приехал из Германии, из Мюнхена. Его номер подозрительно мал, видимо, какой-то правительственной организации. Я смотрю на него, и мне становится не по себе: фрау М. не должна была разговаривать со мной, даже здесь, в отеле на нейтральной территории – по возвращении в Германию ее могут за это арестовать. Ведь я виновна в государственной измене или, по крайней мере, в том, что они называют государственной изменой. Разве я не отказалась заискивать перед господами из Третьего Рейха? Не приняла решения оставить мою страну и бежать от ее правителей куда глаза глядят, в Прагу, в Амстердам, в Нью-Йорк, в Сент-Галлен – только бы не чувствовать этого запаха крови
Я осматриваюсь кругом. Хочу найти владельца «мерседеса» и быть уверенной, что меня никто не узнал. Но меня некому узнавать: в полдень площадь перед отелем безлюдна. С колотящимся сердцем я прохожу мимо швейцара и по старой деревянной лестнице поднимаюсь в комнату № 14. Фрау М. хочет со мной поговорить, несмотря ни на опасность, ни на то, что она не знает меня лично. Стучу в дверь, и она открывает мне.
Высокая, стройная блондинка крепкого сложения с серо-голубыми глазами, веснушками на носу и с загорелыми руками. В легком полосатом платье она выглядит прекрасной рекламой летнего отдыха.
– Я почему-то догадалась, что у входа стоит ваша машина, – начинаю я, – она ведь служебная.
Высокая блондинка слегка вздрагивает и очень тихо повторяет.
– Служебная. Вы назвали внизу ваше имя?
У нее нервная привычка украдкой оглядываться, как будто кто-то прячется под кроватью, или за портьерой, или за дверью. У тех, кто приезжает из нацистской Германии, это – настоящая мания.
– Вы возвращаетесь сегодня же? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает она. – Я всего на один день, меня ждут дома.
Без единого слова эта женщина из Германии и я, как по команде, закрываем окна.
У нее южный акцент, который я так люблю. И, конечно же, она рассказывает мне о Мюнхене, моем родном городе, о доме моего детства, который я не видела уже четыре года. Иногда во снах я гуляю по улицам или плыву по Мариенплац через старую часть города, вниз по реке Изар.
Но у нас с фрау М. есть для разговора тема посерьезнее, чем сентиментальные воспоминания.
Она осталась в Германии. Никаких причин уезжать у нее нет. Она и ее муж – стопроцентные арийцы. Муж – высокооплачиваемый врач, у них роскошная квартира, вполне приличное существование.
– Фактически оно не столько приличное, – говорит она, – сколько деградирующее. Но что делать?
Конечно, доктор М. – член партии, а также Медицинской ассоциации Рейха и профсоюза – он должен им быть, чтобы выжить. Мне об этом и спрашивать его не нужно.
– А вы? Вы состоите в каком-нибудь женском союзе?
– «Место женщины – в доме» – цитирует она вдохновляющую фразу ее фюрера. Затем улыбается и говорит, что в Мюнхене она – персона полуофициальная.
– Природа наградила меня не только нордическим длинным и узким черепом, – продолжает она, – но и совершенно правильным размером таза, требуемым бюстом и предписанной шириной бедер. Господин из отдела здравоохранения все осмотрел, ощупал, обмерил, и нашел, что у меня все в полном порядке. Тогда они меня сфотографировали, записали цифры на фотографии, и целый год я удостаивалась чести украшать собой календарь. Породистая самка, рекомендованная государством! Это было бы смешно, если бы не было так грустно, а главное – так отвратительно, – добавляет она, и официально проверенный и сфотографированный нордический рот криво улыбается.
– И теперь вы хотите уехать? Но почему?
Она открывает сумочку и достает фотоальбом в кожаном переплете.
– Вот почему, – говорит она, открывая альбом и показывая шесть фотографий.
Я смотрю на ребенка, заснятого в различных позах, смеющимся, плачущим, кричащим, машущим ручкой, сжимающим ее в кулачок.
– Это – Франц, – говорит его мать, ставя фотографии на стол перед нами.
– Извините меня, – отваживаюсь я, – но я не совсем понимаю. Это из-за него вы хотите уехать? Но ваш маленький Франц – ариец; для него все будет легко, все двери открыты. Видите ли, за границей мы не очень приветствуем эмиграцию, – приходится добавить мне, видя ее удивление. – Отъезд оказывается гораздо тяжелее, чем вы ожидаете, а, кроме того, мы думаем, что те, кто могут оставаться в Рейхе в безопасности, должны там остаться. Особенно, если они не сливаются с окружающей унылой безмозглостью. Очень важно, чтобы немного интеллектуалов и разумных людей осталось в стране.
Я отворачиваюсь от фотографий. Но фрау М. говорит без малейшего колебания, решительно и ясно. Ее гладкий лоб прорезан двумя глубокими морщинами.
– Нет, – возражает она, – у него не будет легкой жизни, он будет несчастным. Разум! Я прожила там уже четыре последних года, и знаю, что подразумевается под словом разум. Я даже не могу сварить ребенку куриный бульон или просто хороший суп. В этих городских военных магазинах ничего нельзя купить. Нет даже мамалыги! – негодующе кричит она, – даже риса нет! Сегодня нет яиц, а завтра не будет масла. И с каждым днем становится все хуже. За четыре с половиной года все стало хуже: еда, одежда, законы, доносчики. В нашей стране опасность угрожает всем. Даже самые далекие от политики люди теперь не знают, как можно не быть в постоянном страхе: арест грозит в любую минуту, донос за любое замечание, которое они, может, сделали, а, может, и нет. Если моему мужу приходится просить пациента-нациста заплатить за лечение, мы боимся, что он расскажет, будто мы издевались над фюрером или высмеивали министра пропаганды. А, если это случится, нас обоих арестуют и никто не спросит, за что нас арестовали. А нашему сыну придется позаботиться о себе самому.
Передо мной стоит красивая, решительная женщина и глядит на фотографии своего сына, которому придется самому заботиться о себе, и у которого сегодня нет мамалыги, а завтра не будет риса.
А я притворяюсь, будто знаю меньше, чем на самом деле, и хочу казаться более недогадливой, чтобы побольше узнать, о чем думает и что чувствует эта женщина. Я хочу узнать, почему она вырвалась на день из страны после четырех с половиной лет установленного там нового порядка. Поэтому я говорю ей, что понимаю, как ее тревожит такое положение, когда нет даже самого необходимого.
– Я была ребенком во время войны 1914 года, – говорю я, – нам тоже почти нечего было есть, но мы оставались жизнерадостными, и…
Фрау М. перебивает меня. Ее голос дрожит.
– О чем вы говорите? Как будто вы не знаете разницы! Как будто вы не знаете, с каким терпением все тяготы переносились во время войны! Тогда Германии в самом деле угрожали из-за границы, но мы все терпели, потому что была война. А сейчас в мирное время, разве мы можем угрожать и шуметь, а наш прекрасный герр фюрер может размахивать своей саблей и орать, как ненормальный, до тех пор, пока в мире не начнется паника? Если копнуть поглубже, то вовсе не отсутствие масла беспокоит меня. Дело совсем в другом. Я хочу, чтобы ребенок стал человеком, который знает разницу между ложью и правдой, знает, что такое свобода и достоинство, знает, что такое истинный разум, и что такое «продиктованный политикой» оппортунизм, который превращает черное в белое, если это нужно в данный момент. Я хочу, чтобы мой мальчик стал порядочным человеком. Человеком, а не нацистом!
Принесли напитки. Бренди запахом и вкусом напоминал луга и пастбища горной страны, которая была нашим – этой женщины и моим – домом.
– За молодого человека, юнкера Франца – чтобы он смог стать человеком! – предложила я тост.
Нам скоро надо ехать. Ей – просто вернуться в Мюнхен (который я чувствую всем своим естеством), а мне – «домой», в Цюрих, где сейчас живут мои родители.
Но я хочу услышать от нее побольше, а время уже за полдень. Я опять стараюсь притворяться немного пристыженной невеждой, чтобы задавать ей не вполне дружеские вопросы, хотя мне и неловко их задавать сейчас, когда ее гнев, кажется, сменился беспомощностью и растерянностью перед подлостью и несправедливостью, o которых она вспоминает.
Я спрашиваю, насколько она сможет повлиять на Франца, когда он станет постарше. Она признается, что боится влияния школы. Точнее – новых школ, где учат, что немецкий народ насчитывает сто миллионов человек (великодушно включая сюда все народности, говорящие по-немецки – голландцев, австрийцев, поляков и даже американцев) и что человек – немец по милости Бога и государства, а также по милости фюрера и его архангелов – руководителей Третьего Рейха.
Она не ждет ничего хорошего.
– Совершенно невозможно оказывать влияние, – говорит она, – и дело не только в школе, но и в гитлеровской молодежной группе, и в особом режиме военизированного лагеря, и в спорте, цель которого – обучить обороне от военной атаки. Вот Франц и вскинет вверх правую руку, когда придет домой. А, если я скажу, что ему надо бы заняться уроками, он ответит: «Но я должен идти на занятия в тире!» А, если я скажу, что так он никогда ничему не научится, он может на меня донести. И на первый раз меня только предостерегут.
– А как в отношении религии? – спрашиваю я, заранее зная ответ. – Не могут ли преподаватели Закона Божьего повлиять на него?
Она отвечает, что лучшие из этих преподавателей окажутся в концентрационных лагерях по обвинению в краже, в изнасиловании или в продаже своих коллекций почтовых марок иностранным государствам, что карается смертной казнью.
Она рассказывает мне такую историю:
– Моя школьная подруга очень рано вышла замуж, сразу после окончания школы. Она вышла замуж за еврея. Так что ее сын, Вольфганг, которому сейчас семь лет, наполовину еврей. Как-то раз я спросила ее, как у него дела, и она ответила: «У него все хорошо, а сегодня лучше обычного: по крайней мере, нет солнца».
Я ничего не поняла, и она мне объяснила: «В хорошую погоду все дети играют во дворе, а он сидит и плачет, потому что не может играть вместе с ними. Конечно, он не может, он же наполовину еврей».
Моя подруга была совершенно спокойна, но я никогда не забуду ее лица, когда она сказала: «...по крайней мере, нет солнца».
Фрау М. оглядывается.
– А когда Франц вырастет, он будет среди мальчиков – истинных христиан, в коричневых рубашках, играющих во дворе, в то время как маленький Вольфганг плачет и плачет.
Фрау М. снова становится вызывающе дерзкой и ожесточенной.
– Я больше хотела бы иметь право пригласить этого мальчика, когда он плачет, чем не иметь права отшлепать своего собственного сына за эту возмутительную жестокость! И это – единственный выбор прав, который у меня остается.
Помолчав, она добавляет:
– Вы себе не представляете, какой пост занимал отец Вольфганга перед тем, как сменилось правительство. Он был хирургом. Главным врачом больницы, где работает мой муж. Сразу после прихода Гитлера к власти у них была срочная операция: маленький «арийский» мальчик поступил к ним с аппендицитом. Уже начался перитонит, а это вопрос жизни и смерти, понимаете? И профессор, который тогда еще занимал свой пост, сам проводил операцию. В тишине операционной ребенок под анестезией начал неожиданно выкрикивать оглушительные слова, которые так врезались ему в душу, что вспомнились даже под наркозом: «Долой евреев!», – вопил он, – «Убивайте евреев, нам надо от них избавится!» Муж рассказывал мне, что в ту минуту он весь съежился, а спокойный еврейский профессор уверенно продолжал операцию, нож у него в руках не дрожал, он делал все, чтобы спасти этого вопящего ребенка. Конечно, с другой стороны, такие вещи гораздо хуже и безобразнее, чем любое унижение ребенка.
Меня сводит с ума мысль, что мой сын когда-нибудь во сне будет кричать о смерти и убийстве, потому что его так обучили и потому, что я не имею права образумить его. Я не думаю, что это может случиться со мной. Это просто ночной кошмар, который душит меня, сидит у меня в голове днем и ночью, мучает меня, пока я не начинаю плакать, а, когда я сплю, не дает мне дышать. В глубине души я знаю, как и все мы знаем во снах, что это неправда, я никогда не допущу, чтобы мой сын зашел так далеко, я еще увижу, что мой сын воспитан по-другому. Он никогда не должен проходить по дороге в школу мимо тех газетных киосков, где выставлен «Дер Штюрмер» со всеми его бесстыдствами. Он никогда не должен обсуждать ни «преступления против чистоты расы» – смешанного брака евреев с арийцами, ни лучших путей уничтожения французов, евреев и студентов, изучающих Библию. Пусть он учится тому, что правильно, а не тому, что выгодно; пусть учится всему, что принесет ему пользу в жизни, а не тратит время на стрельбу в тире. Тогда он не донесет на меня, он будет любить меня и прислушиваться к моим словам, когда мы с ним разговариваем. И он будет любить свою родину и служить стране, в которой мы живем; но при этом он будет также знать, что любовь к свободе и справедливости превыше всего.
За окном начало моросить, пошел почти невидимый мелкий дождь, который затемнил маленькую комнату фрау М. из Мюнхена, снятую на один день в отеле Сент-Галлен. Моя машина открыта, и я подумала, что хорошо бы поднять кожаный верх.
Но нам нужно еще кое-что обсудить. Фрау М. передает мне бумаги ее мужа, копии всех его дипломов и удостоверений, включая школьный аттестат. Его университетский диплом теперь у меня, я передам его неизвестному лицу, чтобы можно было говорить о муже фрау М. где-то за океаном.
– Профессор Х. в Й. знает о нас, – говорит фрау М. – Он, кажется, даже заинтересован... Вот рекомендательное письмо от тайного советника С., я подумала, оно может помочь.
– Конечно, – я киваю обнадеживающе, но слышу, что говорю не совсем уверенно. – Конечно, поможет... Надеюсь, все будет хорошо.
После чего мы прощаемся. Фрау М. складывает фотографии в альбом. В одной руке она держит его, а другой машет мне на прощанье.
– До свидания, – говорит она. – До свидания на свободе!
– Да, – отвечаю я с порога, – всех благ, и, может, свобода скоро наступит.
Через три недели я прочитала, что врач и его жена были арестованы. Доктора М. из Мюнхена отправили в концлагерь Дахау, фрау М. – в мюнхенскую тюрьму. Как сообщалось в газете, они часто позволяли себе унизительные замечания о конструктивной программе национал-социалистического режима. Их сына Франца, четырнадцати месяцев от роду, поместили в государственный детский дом. Так что нужно надеяться, мальчика еще удастся воспитать хорошим национал-социалистом.
ХАЙЛЬ
В Германии жизнь каждого человека совершенно изменилась после того, как Адольф Гитлер стал канцлером. Когда немецкую демократию заменила нацистская диктатура, переворот в личной жизни каждого человека был таким же ошеломляющим, как и во всем государстве. До февраля 1933 года немецкий гражданин считал, что он, например, отец или протестант, или цветовод, или гражданин мира, или пацифист, или берлинец и так далее. Теперь же его заставили считать, что, прежде всего, он – национал-социалист.
Гитлеровское национал-социалистическое мировоззрение должно стать Евангелием для каждого немецкого гражданина, а планы Адольфа Гитлера и средства их претворения в жизнь должны «ставиться превыше всего».
Ни на одну группу населения Германии национал-социалистическое мировоззрение не оказало более сильного влияния, чем на детей. Взрослый немец должен быть, прежде всего, национал-социалистом, а потом уже владельцем магазина или промышленником без своего магазина или без своего завода, ставшего собственностью государства, а немецкий ребенок стал нацистским ребенком и только.
Нацистский ребенок посещает нацистскую школу, состоит в нацистской молодежной организации, смотрит те фильмы, которые ему разрешено смотреть, а разрешено ему смотреть только нацистские фильмы. Вся жизнь ребенка безоговорочно принадлежит только нацистскому государству.
У взрослых в Германии еще остаются некоторые личные интересы, кое-какое знание внешнего мира, где все разительно отличается от картины, сложившейся в голове Адольфа Гитлера. А у молодежи вообще нет личных интересов, она ничего не знает о том, что вне Германии мир устроен совсем иначе.
С самого начала главную ставку фюрер делал на неопытность и слепую доверчивость молодежи. Его честолюбивое желание, как и у любого диктатора, сводилось к единственной цели: завладеть этим самым плодотворным полем для диктаторов – молодежью страны. И вовсе не потому, что молодежь невежественна, а потому, что тот, кто сегодня владеет ею, очень скоро завладеет взрослыми и сможет считать себя властелином будущего.
Если все пойдет по плану герра Гитлером, немцы будут править миром.
В «Майн кампф» есть такой пассаж: «Каждый, кто на самом деле желает победы пацифистской идеи, должен использовать всю свою энергию, чтобы помочь Германии завоевать мир».
Такое будущее, в которое должна воплотиться одержимость фюрера, может быть построено только подмастерьями нацистского государства, иными словами, немецкой молодежью.
Вся мощь режима, вся его огромная машина пропаганды и муштры направлены, прежде всего, на немецких детей. Неудивительно, что нацистское государство считает задачей первостепенной важности, чтобы молодежь росла в соответствии с желаниями и планами, изложенными в «Майн кампф»:
«Начиная с букваря, каждый спектакль, каждый фильм, каждая реклама должны подчиняться одной великой миссии, пока молитва страха, которую наши патриоты лепечут сегодня: «Боже, сделай нас свободными!», не превратится в мозгу самого маленького ребенка в крик: «Боже, благослови в будущем наше оружие!»
А на другой странице «Майн кампф» написано:
«Все образование должно иметь единственной целью постоянное накачивание в ребенка убеждения, что его собственный народ и собственная раса превыше всех остальных».
Фюрер понимает, что образование немецкой молодежи будет иметь колоссальное воздействие не только на будущее Германии, но и на будущее Европы и всего мира. Он уделяет воспитанию молодежи в нужном ему, фюреру, духе особое внимание.
И еще из «Майн кампф»:
«Если кто-либо спрашивает меня, были ли у меня в прошлом какие-нибудь тревоги, я должен ответить: да, у меня всегда были тревоги. Но я с ними разделался. Если меня спрашивают, есть ли у меня тревоги сейчас, я должен ответить: у меня много тревог. И когда меня спрашивают, думаю ли я, что у меня и в будущем будут тревоги, то я отвечаю таким же образом: да, я верю, что никогда не буду свободен от тревог. Но не это главное. Я разделаюсь с тревогами настоящего и будущего так же, как разделался с тревогами прошлого. Но есть одна вещь, которая вызывает у меня сильнейшую тревогу. Это – беспокойство о том, что мы не сумеем воспитать достойных преемников для управления и политического руководства национал-социалистической партии».
Вопрос воспитания преемников действительно вызывает страх. Гитлер сделал себя единоличным правителем всех немцев и прибрал к рукам всех немецких детей, которые не только растут в полном соответствии с желанием фюрера, но и приучаются к тому, что у них нет другого наставника, кроме фюрера. Все это носится в воздухе, которым с таким трудом дышит каждый житель Германии.
ПРИВЕТСТВИЕ
Каждый ребенок произносит «Хайль Гитлер!» от пятидесяти до ста пятидесяти раз в день, иными словами, намного чаще, чем обычные старые приветствия. Формулировка предписана законом: если вы встречаете друга по дороге в школу, вы, вместо «здравствуй», говорите ему «Хайль Гитлер!»; уроки начинаются и заканчиваются этим «Хайль Гитлер!». «Хайль Гитлер!» говорит почтальон, кондуктор в трамвае, продавщица в магазине канцелярских принадлежностей. Ребенок приходит домой пообедать и, если родители не встречают его словами «Хайль Гитлер!», они совершают наказуемый проступок, и на них могут донести.
«Хайль Гитлер!» – кричат в Юнгфольк и Гитлерюгенд. «Хайль Гитлер!» кричат девушки в «Союзе Немецких Девушек». Вечерние молитвы должны завершаться словами «Хайль Гитлер!», если вы серьезно относитесь к молитвам.
Официально, когда дети здороваются со старшими в школе или в классе, выкрикивая «Хайль Гитлер!», они вскидывают вверх правую руку; но неофициальное приветствие среди равных требует только поднятия кисти руки со сжатыми пальцами. Это гитлеровское приветствие повторяется бесчисленное количество раз с утра до ночи.
«Хайль» буквально значит «спасение». Раньше это слово касалось отношений между человеком и Богом; человек должен был говорить о ewiges Heil (вечном спасении), которое происходит от этого существительного. Но сейчас слово «Нeil» обрело новое значение. Немецкие дети твердят «Хайль Гитлер!» так же безбожно, как они приветствовали друг друга в военные дни возгласом: «Боже, покарай Англию!» Иногда дети проглатывают половину согласных, и получается каша: вместо «Heil Hitler» – «Drei Liter»(три литра). Это смешно, но никто не может ругать детей за это. Немецкий ребенок и внешне, и внутренне живет в сплошном эхе этого «Хайль Гитлер!»
Утром вы уходите из дому, произнося «Хайль Гитлер!» На ступеньках подъезда встречаете блокварта, очень важного и достаточно опасного человека, которого правительство назначило нацистским стражем. Он следит за жильцами, и регулярно сообщает, куда следует, об их поведении. Очень полезно сразу же вытянуться перед ним по-военному, и отсалютовать ему, вскинув повыше правую руку. По всей улице развеваются флаги, из каждого окна свешивается красное полотнище с черной свастикой посередине. Вы не останавливаетесь, чтобы спросить, в чем дело: вы знает, что это связано с каким-нибудь национальным событием. Ни одной недели не проходит без какого-нибудь повода, чтобы семьи должны были вывесить свастику. Только евреи составляют исключение и находятся под строгим контролем: евреи – не немцы. Они не принадлежат к «нации», а посему у них не может быть никаких «национальных событий».
По дороге в школу вам попадаются черные униформы эсэсовцев, люди из «Добровольческой Трудовой Службы» и солдаты рейхсвера (вооруженные силы Германии в 1919–1935 гг. – прим. пер.). А, если некоторые улицы перекрыты, вы знаете, что по ним проезжает важный чиновник. Никто никогда не говорил вам, что в других странах высокопоставленные чиновники проезжают по улицам без всяких предосторожностей.
А на этом углу строится здание. Рабочие ушли, видимо, из-за «национального события». Но на лесах висит плакат: «Только нашему фюреру мы обязаны тем, что работаем здесь сегодня. Хайль Гитлер!». Знакомый плакат, который люди видят везде: на работе, на дорогах, на спортивных площадках. На какие мысли он вас наводит? Думаете ли вы о другом мире, где рабочим не нужно благодарить фюрера за свою работу? Конечно, не думаете, но это изречение просто не выходит у вас из головы, как старая мелодия.
Чем ближе вы подходите к школе, проходя мимо отелей, ресторанов, закрытых плавательных бассейнов, тем больше вы видите объявлений: «Евреи не допускаются», «Здесь евреи нежелательны», «Не для евреев». И что вы чувствуете? Согласие? Удовольствие? Отвращение? Сопротивление? Да ничего вы не чувствуете. Потому что видите эти объявления вот уже пять лет. Они вошли в привычку самым естественным образом. Разумеется, евреи сюда не допускаются.
Для девятилетнего ребенка сознательная жизнь начинается после четырех лет младенчества. И вот по немецким улицам гуляет нацистский ребенок. Его ничто не волнует, ничто не привлекает его внимания, не вызывает недовольства. В киосках продают исключительно нацистские газеты: все немецкие газеты – нацистские. Иностранные газеты запрещены, если они не нравятся «там наверху». Ребенок не удивляется гигантским заголовкам: «НЕСЛЫХАННЫЕ ВЫПАДЫ ПРОТИВ ГЕРМАНИИ В ЧЕХОСЛОВАКИИ!», «ЕВРЕЙСКИЕ ГАНГСТЕРЫ ЗАПРАВЛЯЮТ АМЕРИКОЙ!», «КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В ИСПАНИИ ПОДДЕРЖАН ПАПОЙ!», «БОЛЕЕ СТА ПЯТИДЕСЯТИ СВЯЩЕННИКОВ – ПОЛОВЫЕ ИЗВРАЩЕНЦЫ!».
«Вот что творится в мире, – думает ребенок. – Какое счастье, что мы живем здесь, что у нас есть фюрер. Он им всем покажет! И этим чехам, и этим евреям, и этим американцам, и этим коммунистам и этим священникам. Пропади они все пропадом!»
Ни малейших сомнений не вызовет у ребенка грубый, истерический тон газетных сообщений. В этих сообщениях нет ни тени намека, что они могут быть неточными или фальсифицированными. Нет, это – часть сегодняшнего мира нацистов, как блокварт, как свастика и как объявления «Евреи не допускаются». Они добавляют к мучительной атмосфере отраву для людей, которые рождены свободными.
Немецкий ребенок дышит этим воздухом. Когда нацисты у власти, иначе и быть не может. В Германии нацисты управляют немецким ребенком, когда он учится, когда ест, когда марширует, когда растет, когда дышит.
Но кроме воздействия нацистской атмосферы, жизнь ребенка в Рейхе определяется еще тремя кругами: семьей, школой и гитлеровской молодежной организацией.
СЕМЬЯ
Между 1919 и 1933 годами двумя наиболее популярными лозунгами крепнущего национал-социалистического движения были: «С помощью национал-социализма мы спасем религию от угрозы большевизма!» и «С помощью национал-социализма мы спасем семью от большевиков, которые пытаются ее уничтожить!»
Нацисты нашли самые уязвимые места в Германии, обращаясь к двум главным устоям. Они хорошо знали, что делают, запугивая огромную массу немецкого среднего класса угрозой большевизма, который уничтожит религию, семью, а затем и свободу совести; разорвет семейные узы и принесет всех членов семьи в жертву всемогущему правительству, которое будет боготворить не религию, а это чудовищное государство. Средний немец, традиционно религиозный и семейный человек, ко всему этому прислушивался с ужасом. Владелец магазина, жена дворника, замужняя секретарша и хорошо воспитанная светская дама – все согласились поддержать национал-социализм, который хотел защитить религию и семью и которому для этого нужна была помощь.
Ганс Шлемм, ставший в 1933 году министром образования Баварии, опубликовал шокирующий памфлет за два года до того, как Гитлер назначил себя канцлером. Шлемм назвал свой памфлет «Мать или товарищ», определив права семьи в рамках государства и права «миллионов отчужденных личностей». Шлемм осудил механически действующий «массовый аппарат».
Сегодня мы воспринимаем как исторический курьез рвение человека, объявившего «большевистскими» идеи и планы, которые вскоре были осуществлены в Германии национал-социализмом, а позднее сделали Шлемма министром.
Если заменить слова «советская звезда, красный флаг» и прочее словом «свастика» в отрывке из памфлета Шлема под названием «Религия – семья»:
«Жесткие меры положили начало этой борьбе (против религии)... Крест, а также изображения святых были заменены советской звездой, красным флагом с серпом и молотом (...)», то мы получим точную картину ежедневной борьбы против религии в Германии.
Далее Шлем пишет:
«Конечно, невозможно исследовать процесс разрушения, в котором находится семья. Но семья как институция не может быть разрушена, пока цела цитадель, которая защищает этот драгоценный камень: мощные стены молитвы, веры в Бога (...) На пути удушения молящихся большевизм прокладывает себе дорогу к жизненному центру народа – к семье».
И снова все, что надо сделать, это заменить «большевизм» «национал-социализмом», чтобы получить совершенно точную картину. Нацисты уяснили для своей собственной пользы, что идеология немецкого гражданина определяется двумя концепциями: «страха перед Богом» и «семьи». Если надо было разрушить одну из них, атаке подвергались сразу обе.
Шлем продолжает:
«Это не просто вопрос экономических, финансовых, технических или политических мер (...) как обобществления благ (...) о, нет, это вопрос человеческого достоинства, как такового. Вопрос заключается в следующем: не будут ли превращены свободные человеческие существа в стадо рабов?».
Человек, написавший эти слова, выразил глубоко личный, демократический сигнал опасности. Он ясно увидел, к чему были готовы нацисты еще в 1931 году. И этим человеком был нацист Ганс Шлемм.
Одной из удивительных черт национал-социалистического переворота оказалась та скорость, с которой в 1933 г. были изменены лозунги и названия, когда стало возможным называть черным все, что еще неделю назад было белым. «Спасайте семью!» – орали нацисты. «Спасайте религию!». Они знали, что уничтожат и то, и другое. Но они пришли к власти замаскированными под спасителей, и захватили немецкую семью и религию в надежде незаметно покончить и с той, и с другой. Вначале все шло гладко. Вначале никто ничего не заподозрил.
Немецкий народ по природе своей народ набожный, посещающий церковь, придающий огромное значение семейной жизни. Сегодня он уже знает, что после прихода Гитлера случилось что-то скверное с церквами и семьями. Сотни священников арестовали; против семьи применяли более мирные средства. Но слово «уют» уже нельзя автоматически связать с сегодняшним немцем. «Уют» царит в семье, а семья теперь близка к распаду.
Сейчас каждый, кто принадлежит к немецкой нации, – мужчина, женщина, ребенок – должен состоять, по крайней мере, в одной из нацистских организаций: в партии, в профсоюзе, в «Женском союзе» или в «Союзе матерей», в Движении гитлеровской молодежи «Юнгфольк» или в «Союзе немецких девушек». Это занимает все время, остающееся после работы, или после хлопот по домашнему хозяйству или после школы.
Даже при большом желании нельзя посвятить себя семейным проблемам: на них просто не остается времени.
Теперь в Германии бытует такая шутка:
Глава семьи приходит домой и никого не застает, но на письменном столе лежит записка: «Я пошла на митинг национал-социалистического Женского союза. Мама». Тогда он берет ручку и дописывает: «Пошел на партийное собрание. Вернусь поздно. Папа». Потом приходит сын и оставляет записку: «Ночные занятия. Вернусь только утром. Фриц». И, наконец, дочь пишет: «Пошла на митинг «Союза немецких девушек». Хильда».
Около двух часов ночи семья собирается, и застает пустую квартиру: воры вынесли все вещи, а на столе оставили записку: «Спасибо нашему фюреру. Хайль Гитлер!» И подпись: «Банда грабителей».
Разрушение семьи – не побочный продукт нацистской диктатуры, а часть работы, которую режим должен проделать, чтобы достичь своей основной цели – завоевать мир.
Поскольку мир должен принадлежать нацистам (а в глазах Гитлера не нацист – не немец), то, прежде всего, им должен принадлежать немецкий народ. А раз так, истина состоит в том, что немецкий народ не может принадлежать ни Богу, ни своим семьям, ни самому себе, а только нацистам.
Для начала время, которое немцы привыкли уделять своим семьям, у них отобрали и отдали в распоряжение государства. Но только такое положение вещей не могло разрушить основы немецкой семейной жизни. Необходимы были более изощренные меры, чтобы добраться до души. Разрушение души началось только тогда, когда внутри семьи начала расти взаимная подозрительность. Однако семья не была полностью разрушена до тех пор, пока отец не начал подозревать мать, мать – дочь, дочь – сына, а сын – отца. С того момента, когда никто не осмеливается высказать свои мысли, потому что о каждом слове могут донести, а каждый жест – неправильно истолковать, семья утратила свое значение. Жизнь в семье теряет смысл.
Частные дома теперь не самые любимые места для встреч. Их заменили конференц-залы. Любовь к фюреру, преданность его государству – вот главная заповедь, за соблюдением которой ревностно следят нацисты. Человек, который серьезно относится к своей домашней жизни, тратит на нее много времени, считает себя сначала семьянином, а уж потом – нацистом, такой человек вызывает подозрение. Он не понимает, что решающие события происходят только в конференц-залах.
Гитлеровский ребенок разрывается между старшими. С одной стороны, его притягивают школа и Гитлерюгенд, с другой стороны – дом. Ребенок чувствует, что за его душу идет борьба; он чувствует скрытое недовольство своих учителей, когда Гитлерюгенд отнимает у него слишком много времени; и замечает, что родители тайком бросают на него хмурые взгляды, когда у него не остается времени для семьи. Он замечает, что вообще взрослые напуганы. Их лейтмотив – страх. Из страха взрослые лгут, из страха дают фальшивые свидетельские показания друг на друга, а так как они боятся даже маленьких детей, то им они тоже лгут.
Трудно найти связь между таким положением вещей и героизмом, который взрослые всегда восхваляют. Ребенок должно быть думает: «Я не боюсь стрельбы в тире, хотя там может произойти даже несчастный случай. Но, если я не буду слушать по радио речь Геббельса, я боюсь, что мой учитель узнает об этом и меня накажут. Учитель может донести и на моих родителей. Папу могут уволить с работы и исключить из партии. А это будет самым страшным из всего, что может случиться. Я ужасно боюсь. И мои родители, наверное, тоже боятся. Поэтому мы слушаем большинство речей Геббельса, а, если случайно пропустим одну, мы в этом не признаемся. Я лгу в школе, папа – на профсоюзном собрании, мама – когда идет в магазин. Со страху мы все лжем».
Ребенок только смутно подозревает, что страх живет в сердцах у большинства людей, хотя немецкий народ считается «героическим».
Кстати, у родителей страха больше, и дети это чувствуют, так как родители несут ответственность за своих детей, при том что они потеряли возможность влиять на них.
Нет времени, нет доверия! Нет, семейная жизнь – больше не gemutlich (уютна – прим. пер.). Она утратила всю свою нежность, всю былую общую заботливость, и родительская любовь мертва.
«Жизнь всех немецких юношей и девушек принадлежит только Гитлеру», – орал Бальдур фон Ширах, ныне руководитель имперской молодежи.
Если ребенок для успокоения спрашивает маму: «Я ваш?», мать должна ответить: «Нет, ты принадлежишь фюреру». И если, потеряв терпение, вмешивается отец и говорит: «Дорогая, не говори ребенку чепухи. Конечно, ты – наш!», в воздухе повисает тревога: было высказано что-то запретное, наказуемое, и ссора – самое незначительное последствие. Если ребенок слишком мал, чтобы донести на своих родителей, отец все равно должен быть настороже, так как его могла услышать прислуга. Кроме того, воспитательница в детском саду спрашивает, о чем говорят дома, и ребенок отвечает ей правду: он еще слишком мал, чтобы лгать.
Если ребенок – большой мальчик и член Юнгфолька или Гитлерюгенда, он всей душой восстает против нежностей. Он сдерживает свои чувства, которые порой побуждают его обнять мать и заплакать. Это унизит его в глазах тех, чей приговор нельзя обжаловать. Ему внушили:
«Тот, кто увиливает от своих обязанностей только потому, что устал – маменькин сынок. Маменькины сынки плачут, когда больно ушибаются. Маменькины сынки бегут домой, когда начинается дождь: они боятся грома. Они не знают, что такое ночной марш или военная игра. Если они устают после дневной работы, они не могут быть бодрыми, сильными и пригодными для службы. Маменькины сынки не знают суровости гор и лесов; они не знают пыльных дорог или жизни в палатке. Маменькины сынки ложатся на мягкие подушки и спят под шелковыми одеялами. Юноши из Юнгфолька – смелые и отважные» (газета «Морген», орган Юнгфольк).
Маменькин сынок? Это же самое ужасное, что только может случиться. Поэтому после целого дня маршировки маленький солдат сжимает кулаки и, когда мать пытается поцеловать его перед сном, отворачивается. Этот поцелуй, думает он, может стоить мне моего достоинства. Я могу стать мягким и нежным. И он уходит к себе в комнату, шагая, как настоящий мужчина.
Мать растерянно смотрит ему вслед. Чтобы скоротать время, пока ее муж вернется с собрания, она открывает лежащую на столе книжку. В глаза бросается слово «мать» и несколько стихотворных строчек:
На груди, простреленной навылет,
Седую прядь на ленте он носил,
Там буквы окровавленные были:
«Я за тебя молюсь, мой сын».
А редактор – все тот же герр Шлемм – пишет:
«Первое и последнее право на ребенка, конечно, имеет мать, которая получила ребенка от Бога и возвращает его обратно Ему».
Мать откладывает книжку в сторону и закрывает глаза. «На груди, простреленной навылет...», «первое и последнее право...»
Она входит в комнату сына, посмотреть, спит ли он; видит, что он лежит на спине. Рот у него открыт, копна чудесных белокурых волос упала на лоб. На лице – слабое выражение боли; он слишком устал от всех этих маршировок, и его рука, которая была поранена (она даже не знала об этом), неуклюже забинтована.
Мать смотрит на него. Она знает: «Он принадлежит не мне, а государству, которое пошлет его на войну, как только он вырастет. Государство уже оторвало его от меня и превратила в чужака. Государство требует, чтобы он маршировал, стрелял и помнил, что слепое подчинение государству значит гораздо больше, чем любовь ко мне». Неподвижно стоит она в его комнате, и с горечью надеется, что он пошевелится или позовет ее. Может быть, он пробормочет что-нибудь доброе, с нежностью думая о ней во сне. Но нет. Он спит, как убитый. «Они его опять переутомили», – думает она и вспоминает, что домашний врач – внимательный и чуткий – против этих тяжелых маршировок. Мальчик не очень силен. «В конце концов, они его погубят», – думает она.
Темное помещение едва ли напоминает комнату для игр. Мальчику десять лет. Но где игрушки, где перья индейцев, где сказки, полные приключений и заколдованных принцесс? Названия, едва видные в слабом свете, падающем из коридора, говорят о книгах, которые читают во время долгих «товарищеских вечеров»: «Гнездо летчика в кустах бузины», «Повести из жизни немецких ассов», «Пехота на марше», «Книга для юношества о германских колониях», «Петер – мальчик-солдат» и «Сестра Клара на фронте».
Мать должна давать ему эти книги. Она очень хорошо помнит об этом, как и его ответ, когда она спросила, понравились ли они ему. «Конечно, – ответил он и сердито посмотрел на нее, – а что же еще читать?»
В самом деле, что же еще у него е с т ь? Его игрушки – полевые карты, короткий кинжал, маленький револьвер, оловянные солдатики и противогаз. Эти противогазы недавно раздали детям, и мальчик очень обрадовался. Он напугал ее этой отвратительной маской. Однажды она нашла сына лежащим на полу. Лицо закрыто этой маской, как будто он умер. Когда она, перепуганная, бросилась к нему и окликнула его, он вскочил и расхохотался. «Какие у тебя слабые нервы, мама! Что же ты будешь делать, когда начнутся серьезные дела?» И, сорвав противогаз, убежал.
Так она и стоит, не в силах отойти от своего маленького спящего сына. «Какие странные, какие непонятные дети!» – думает она. Ему было пять лет, когда пришел Гитлер; сейчас он не знает ничего, кроме гитлеровского мира, который поглотил всех нас. Неужели ребенку все это нравится? Неужели ему нравится такая жизнь? Но другой жизни дети не знают. Они не играют и даже не знают, что значит играть. Все их воображение занимают только война и завоевания.
Она должна скрывать свои мысли. Никто не должен о них знать. Их нужно держать в тайне. Но, как ни странно, эти мысли можно найти у высокопоставленных господ. Например, Бальдур фон Ширах пишет:
«Владельцы магазинов игрушек жаловались мне, что эти дети не хотят игрушек. Им нужны только палатки, дротики, компасы и карты. Я не могу помочь владельцам магазинов игрушек, потому что твердо верю вместе с Pimpfe (юниоры – уродливое новое слово неизвестного происхождения, которым называют маленьких немецких мальчиков в форме), что время для игры в индейцев определенно прошло. Разве охотник американского Дикого Запада может сравниться с нашими знаменосцами? Посмотрите на десятилетнего юниора. Посмотрите, как он марширует перед отрядом, держа знамя. Сравните его с ребенком довоенного времени. Какая колоссальная перемена!»
Эти гордые слова, написанные руководителем имперской молодежи, и есть тот приговор, который обжалованию не подлежит. Авторитет родителей вышел из моды.
Семья одного двенадцатилетнего мальчика все-таки попыталась сблизиться со своим ребенком. Родители устроили ему празднование дня рождения с нормальными, «гражданскими» подарками: акварельные краски, картинка-головоломка, сверкающий велосипед. Зажгли двенадцать свечей на именинном пироге. Как они ждали этого праздника! Но он прошел как полит.конференция. Сын пригласил шесть товарищей, и пятеро из них пришли вовремя.
– Кого нет? – спросила мать?
– Разве ты не знаешь? – ответил сын. – Нет самого Фрица-Карла!
– Какая жалость! – сказала мать.
Фриц-Карл, двумя годами старше ее сына, был руководителем в Юнгфольке, и его присутствие на дне рождения имело большое значение. А его отсутствие – знак нерасположения с его стороны. Праздник будет испорчен.
Мальчики в униформе гитлеровской молодежи стояли вокруг праздничного стола, не зная, что делать с игрушками. Велосипед покорил их своим звонком, на который каждый по очереди нажал, и резиновыми шинами, которые в те дни было очень трудно достать. Но отец, в конце концов, их раздобыл, воспользовавшись своими партийными связями, и подчеркнул, что этот велосипед для мальчика из Юнгфолька, а не для девчонки, которая никогда не пойдет на войну. Теперь велосипед стоял в центре комнаты, к нему прилагалась «Инструкция для немецкого велосипедиста», которая гласила: «Мальчики на велосипедах должны стараться запоминать названия городов, рек, гор и озер, так же, как типы мостов. Они смогут использовать эти знания на благо Отечества».
Зазвонил колокольчик у входной двери, и сын рванулся в прихожую, откуда донесся резкий голос: «Хайль Гитлер!», и пятеро мальчиков, стоящих у стола, повернулись на каблуках, поэтому ответ прозвучал с некоторым запозданием. «Хайль Гитлер!» Приветствуя своего начальника «немецким салютом», вверх взлетели пять рук. Полная сосредоточенность, торжественные лица. Так же торжественно Фриц-Карл вручил имениннику подарок – обрамленную фотографию Бальдура фон Шираха с его автографом. Сын щелкнул каблуками, получив такой подарок.
– Я хотел бы поговорить с твоим отцом, – сказал Фриц-Карл.
Мать ему ответила дружеским тоном:
– К сожалению, мой муж сейчас занят – он работает наверху.
Фриц-Карл постарался удержать нотку военной команды в своем резком юношеском голосе.
– Тем не менее, фрау, я хотел бы поговорить с вашим мужем несколько минут. В интересах вашего же сына.
У него были вежливые манеры, несмотря на его тон. Он слегка поклонился хозяйке дома, закончив свою короткую, но категорическую речь.
«Четырнадцать лет, – подумала она, – но за ним стоит власть, и он это знает».
Сын до ушей покраснел.
– Ради Бога, позови его! – сказал он, шагнув к матери.
Отец сразу же спустился вниз.
– Хайль Гитлер! – выкрикнул Фриц-Карл.
– Хайль Гитлер! – повторил отец. – Чем могу служить, лейтенант?
– Извините меня, – сказал Фриц-Карл, не поняв шутки и не смягчив начальственного взгляда, – но ваш сын отсутствовал на наших последних практических занятиях.
– Да, я знаю, – перебил его отец. – Он был простужен.
– Он отсутствовал с вашего разрешения, – голос Фриц-Карла начал ломаться и стал хриплым, когда он произносил:
– Вы написали мне записку, извинившись за то, что он остался дома по вашему желанию.
Переминаясь с ноги на ногу, отец сказал:
– Я в самом деле хотел, чтобы сын остался дома, когда у него такая сильная простуда.
– Да не было у меня такой сильной простуды, – вмешался сын. Он взялся за руль велосипеда, за который пришлось сражаться его отцу. – Я совершенно спокойно мог пойти.
Отец посмотрел на сына долгим, удивленным взглядом, в котором отражалась уже приобретенная покорность.
– Ну, что ж, – сказал он и двинулся к двери.
Но Фриц-Карл остановил его.
– Минутку, – сказал он с вежливой настойчивостью. – Ваш сын был в школе на следующий день. Так что он вряд ли был серьезно болен. Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что он должен был присутствовать на практике, и мой долг – сообщить о его отсутствии.
– О, пожалуйста, – просил вместо отца мальчик, – не делайте этого. Пожалуйста! Это никогда больше не повторится, правда, папа? – В самом деле, никогда!
Отец хотел было возразить, но, увидев умоляющий взгляд жены, почувствовал прилив ненависти и неловкость сцены. «Как ты смеешь так со мной разговаривать!» – повторял он про себя. Но он знал последствия такого заявления вслух не только для себя, но и для сына. Даже, если бы он смог убедить нацистские власти в своей правоте и в грубости Фриц-Карла, его сыну все равно пришлось бы встать лицом к лицу с Юнгфольком и расплачиваться за минутную «храбрость» своего отца. Поэтому отец только сказал:
– Ну, конечно же, это никогда больше не повторится.
– Благодарю вас, – ответил четырнадцатилетний начальник преступного сына и отпустил отца.
«Да», думал тот. «Я должен сдерживать свое негодование; должен повсюду остерегаться чужих ушей. Жена все рассказывает их сыну – не по злобе, а в простодушной надежде приручить его таким образом. И новой служанки тоже надо опасаться. Она подслушивает у дверей, читает все, что лежит по всему дому, и, случается, заигрывает с блоквартом, который может разрушить семью одним мизинцем. Мальчик едва ли донес бы на родного отца, размышляет он, но, если я сделаю какое-нибудь замечание служанке, она побежит к своему блокварту, сразу появится гестапо, и гибель будет грозить всей семье. А, если они решат уволить служанку, ее месть окажется для них, возможно, еще хуже».
В таких условиях ничего нельзя добиться, и нужно сохранять настороженность, оставаться скрытным. Семьи придерживаются скрытности и живут бок о бок, как чужие люди или как враги.
Один семнадцатилетний юноша, утонченный аристократ, хочет изучать философию, несмотря на нынешние времена. Он стройный, хорошо сложен, и у него великолепная расовая наследственность. Он никогда не выделялся ни в каких видах спорта, но, благодаря своему имени и решительности может поступить в личную охрану Гитлера и горячо к этому стремится. Выглядит он все хуже, и хуже, бледный, какой-то подавленный, и его иностранные друзья допытываются, в чем дело. Они говорят, чтобы он не терял мужества; его обязательно примут, и все кончится хорошо. Но он качает головой:
– В том-то все и дело. Конечно, они меня примут; и это будет самым ужасным.
Но в таком случае, зачем он так упорно добивается того, что ненавидит? Юноша просит их поклясться, что они никому не скажут. Даже его семье, и только потом рассказывает им, что его отец ужасно настроен против нацистов, он отказывается иметь с ними дело; он не только беззаботный, но еще и бунтарь, он годами отказывается вступить в партию. Сын знает об опасности, которая угрожает его отцу.
– Когда-нибудь они его просто заберут, – говорит он. – Аристократ, который не хочет играть в их игру! Это не шутки. Они уже стоят за его спиной.
Друзья начинают понимать картину, которую он им нарисовал.
– Надо что-то делать, – продолжает юноша. – Мы должны показать им, что мы – хорошие нацисты, а не высокомерные аристократы. Только Бог знает, как я их ненавижу. Но я поступлю в охрану, чтобы отвести опасность от отца.
Когда через некоторое время они встречают его отца, он им рассказывает:
– Мой родной сын настаивает на вступлении в охрану, – ужасно, не правда ли? Он знает, как я ненавижу всю эту банду. Но если он настаивает, я не сделаю ничего, чтобы его остановить. Он может кончить тем, что донесет на меня.
Члены семьи остаются одинокими, живя бок о бок, как чужие люди или как враги.
Мучается ли немецкий ребенок в таких условиях?
Чувствует ли он себя несчастным?
Сознает ли он, что потерял? Понимает ли свое положение?
Человеческие существа – и немцы доказали это во время мировой войны – могут привыкнуть почти ко всему, если их убедили, что это необходимо. Кажется, и дети приспособились к изменившимся условиям, принимая их такими, как они есть. У детей не было времени для раздумий; они приняли нацистскую жизнь почти неосознанно.
Верно, что средний ребенок ни веселый, ни серьезный. Он жестокий, но не смелый; суровый, но бесхарактерный; неискренний, незрелый. Поэтому средний немецкий ребенок ни несчастный, ни даже не недисциплинированный.
А мы – немецкие дети 1914 года, были мы субъективно несчастными во время войны? Мы протестовали? Мы задавали вопросы?
Гитлеровское правительство идет гораздо дальше, чем кайзеровское, не только в том, чего оно хочет добиться от народа, но и в поддержании своих предпосылок и в их осуществлении. Оно сосредоточивает внимание на завоевании «внутреннего врага». Тогда как между 1914-м и 1918 годами народ беспокоился только о том, чтобы побеждать в сражениях.
Изоляция нацистского мира приводит к тому, что ребенок видит вещи не такими, как они есть на самом деле, и, поэтому не чувствует себя несчастным. Однажды выросший ребенок неминуемо столкнется лицом к лицу с истиной и будет поражен ее ослепляющим светом. Восприимчивая к «новому», немецкая молодежь найдет в истине, кроме ее величия, воздействие неожиданного, которое обретет силу откровения.
Но это еще не произошло.
Конечно, некоторые дети мучаются и от постоянного давления на них, и от бесконечной пропаганды, и от монотонности дней, которые скучны и тоскливы, вопреки предписанной бодрости. Многие мучаются потому, что теперь они не могут остаться наедине с собой, не могут почитать, порисовать или придумать какую-нибудь игру.
А детям, которых отправили в Швейцарию, поскольку дома их нечем было кормить, сначала часто не хватало чего-то, что помогло бы им скоротать время. Эта неожиданная свобода ничем не была заполнена. День был пуст без команд. Оказавшись в других условиях, они постепенно начали приходить в себя. Они могли часами сидеть в саду с книжкой, где описывался мир детства, которого они были лишены дома; могли есть нормальную пищу: свежие яйца, белый хлеб, пить вкусное молоко. Вначале им всего было мало. Они походили на детей, которые во время войны набрасывались на эти «деликатесы» и заболевали. Но вскоре они привыкли к свободе, к изобилию, как раньше у себя дома они научились принимать нужду и муштру.
Широко известно, что в Германии люди голодают, и особенно страдают от этого дети. Не хватает продуктов питания. Жиры ограничены, а хорошего мяса, свежих яиц и муки без отрубей уже давно нет в продаже. Хлеб выпекают с примесью картофельной муки с другими добавками. Он темный, сырой, трудно переваривается, а хлебные карточки – самая ужасная из военных мер – воспринимаются как неизбежность. От детей требуется огромная физическая выносливость; они страдают больше взрослых.
Рецепты новой немецкой поваренной книги отражают истинное положение дел в государстве больше, чем официальные отчеты. Нет ничего необычного в совете приготовить «вкусный питательный торт» из овсяной муки на эрзац жире и без яиц. «Хорошо высушенная рыба» рекомендуется вместо мяса, которое, как обычно во время войны, начинают называть вредным для здоровья.
«Газета немецкой женщины» (№ 14) открывает различные кулинарные секреты, например, как использовать заплесневелый мармелад. «Если плесени всего несколько пятнышек, их нужно снять, а мармелад сразу же подать на десерт или намазать на хлеб. Если плесени много, ее нужно соскоблить вместе со слоем мармелада и остаток переварить. После чего его нужно использовать как можно быстрее». Нельзя выбрасывать и прогорклое масло, советует та же газеты:
«Наше превосходное масло может оказаться слегка прогорклым. В таком случае опускаем его в соленую воду, а, если и это не помогает, нужно пережарить его с луком, после чего на нем можно жарить картофель, мясо или овощи».
Меню для семьи выглядит несколько странно. Например, одна газета для женщин предлагает после завтрака из вареного картофеля и холодного пудинга подать на обед «сырковую массу с льняным маслом». На обед это не очень-то похоже.
Неудивительно, что дети, приехав в Швейцарию и попав в нормальные условия, испытывают потрясение.
Семейная обстановка не станет более gemutlich из-за недостатка еды; семейная жизнь никогда не улучшится при таких меню и при таких советах.
Если жизнь в семье утратила свое значение для среднего немецкого ребенка, то она намного труднее для еврейского или «не арийского» ребенка. Всю боль и горечь гонимого и презираемого парии ребенок должен испытывать из-за своих родителей.
«Если бы только у меня были «арийские» родители, – думает ребенок, – я мог бы стать таким же счастливым, как и другие дети, маршировать с ними и петь их песни. Я был бы человеком, а не «врагом народа», «несчастьем» и «недочеловеком». «Евреи – наше несчастье», – говорят нам в школе. – Мои родители – евреи, и они – мое несчастье. Эх, если бы у меня были какие-нибудь другие родители!»
Многие еврейские дети думают об этом, сидя за обеденным столом. Другие ищут дома защиты от уличных преследований; но их дом не может дать им убежища, и ребенок это чувствует: «Они хорошие родители, но беспомощные. У них, как и у меня, свои несчастья». Дом не может возместить все, что происходит за его пределами; все они беззащитные и осознавать это для них – трагедия.
У еврейского ребенка, в отличие от «арийского», есть досуг; есть время подумать о себе. Доступ в Гитлерюгенд для него закрыт; он может сидеть дома и предаваться своим мыслям, так как ему запрещено принимать участие в «Товарищеских Вечерах», «Гимназических Играх», «Национальных Политических Фестивалях».
Дома сидит и ребенок, у которого отец – еврей, но «арийская» мать была бы спасена от позора, если бы не связала свою судьбу с евреем, допустив «ослепление, предающее забвению интересы расы», а сохранила верность своему «расовому долгу».
Юная полу–еврейская девочка сидит перед зеркалом. Она похожа на мать. Она смотрит на свои белокурые волосы, на маленький, вздернутый носик и «нордически удлиненную» голову; но материнский овал лица с маленьким подбородком и ее голова с плоской макушкой не отражаются в округленной голове девочки. Это – отцовская наследственность, которую она отказывается признавать. «Эх, если бы я могла его спрятать, держать в секрете, – ядовито думает она. – Хоть бы он умер!»
Эта мысль захватывает ее. Но, даже чувствуя, что это ужасно, она продолжает воображать, что было бы с ней, переберись она с матерью в другой город. Натуральная блондинка, она могла бы изменить свое имя. Конечно, ее документы не совсем в порядке, но там можно было бы что-нибудь подправить, – думает она, – если бы только ее отец не стоял поперек. Она слышала истории о полу–евреях, которые были объявлены «арийцами» после того, как их матери давали клятву, что дети родились не от еврейского мужа, а от внебрачной связи с «арийцем». «Может быть, я вовсе не его дочь, – мечтает девочка у зеркала. – О, Боженька, если бы только это могло быть на самом деле!»
Опустошение вошло в души детей. «Арийский» ребенок тоже страдает, если разрушилась его семья, а «не арийский» ребенок знает, что в его случае – это совсем другое дело. Он знает, как подавлены его родители, потому, что они – евреи и лишены возможности жить хотя бы сносно. Он видит своего еврейского отца, который ходит, как преступник, и растущую ненависть или трагическую жалость, которую испытывает к нему его «арийская» жена. Он любит обоих родителей, но он обожает фюрера, и до щемящей боли жаждет «принадлежать», быть «настоящим арийцем».
Те же, в ком есть четверть еврейской крови, попадают в совсем странное положение: по Нюрнбергским законам детей, у которых евреями были бабушка или дедушка, считают в школе почти «арийцами», они достаточно хороши, чтобы быть приобщенными к нордической расе, и в свое время их долгом будет вступить в брак с «настоящим арийцем». С другой стороны «арийцам» разрешено жениться на еврейках, у которых только одна четверть еврейской крови. Конечно, некоторым из них придется позаботиться о государственной «нордификации». Дома ребенок должен приучить себя к тому, что один из его родителей – наполовину еврей. Некоторым из таких детей передали ведение дел их полу–еврейских отцов и объяснили, что, независимо от того, основал ли отец предприятие, добился ли в нем успеха или нет, его предприятие принадлежит ребенку. А для его матери отец – лишь управляющий. Таково желание фюрера.
Однако искалеченные «смешанные» семьи – исключение. Гораздо большая часть «смешанных» семей сохранила человеческое достоинство и гордость, устояв перед деградацией, навязываемой им национал-социализмом. Считая себя народом, который они надеются увидеть объединенным в национальное еврейское государство, или основываясь на разуме и человечности, для которых нет места в сегодняшней Германии, они поддерживают оппозицию, созданную миллионами католиков, протестантов, либералов и обычных людей. Если их дети были исключены из нацистских школ и переведены в еврейские, они гордятся тем, что принадлежат к этому «лагерю». У них есть гораздо больше возможностей, чем у «арийской оппозиции», которая, кроме церквей, рассеяна и сломлена. Они могут создать организацию, так как живут сплоченными группами. И, несмотря на всю опасность, у них гораздо более gemutlich, чем в любой нацистской или псевдо-нацистской семье.
Конечно, при национал-социализме многие «не арийские» семьи были разрушены. Лишенные будущего, такие семьи посылали детей за границу учиться или сами эмигрировали, если у них была надежда начать жизнь заново в Англии, в Америке или в Палестине. Родители, оставшиеся одни в Германии, часто не решаются переписываться с детьми, и многие умерли, так и не увидев своих уехавших детей. Иногда проходит много месяцев, прежде чем дети узнают о смерти своих родителей.
По всей Германии, как у взрослых, так и у детей, есть разница между официальной и личной жизнью (такой, какая она есть), между контролируемым и тайным поведением. Такое положение вещей вызывает у многих детей тяжелые психические расстройства. Их мучает раздвоение личности и трагическая сумятица в душе.
Любое общение между «арийскими» и еврейскими детьми, конечно же, категорически запрещено.
По главной улице маленького городка идет еврейская девочка. Ей –тринадцать лет, и она очень хорошенькая. Навстречу ей идет мальчик, которого она знает: он был ее приятелем до прихода Гитлера к власти. Мальчик часто играл с ней в песочнице. Сейчас на нем форма Гитлерюгенда. Она по привычке машет ему рукой. Но он не отвечает, смотрит вперед и проходит мимо, как будто не видит ее.
Девочка спешит домой, сгорая от стыда. Не проходит и пяти минут после того, как она прибежала домой, раздается стук в дверь. Входит этот мальчик.
– Слушай, Рут, – начинает он, краснея и заикаясь. – Я просто хочу узнать, как ты поживаешь.
Она растеряна от радости, от страха и от удивления.
– Ты – сумасшедший, зачем ты пришел? – шепчет она. – Тебя кто-нибудь видел?
– Все в порядке, – отвечает он. – Никто меня здесь не видел. И ты меня не выдашь, ты – не доносчица.
Искреннее уважение звучит в его словах. Она это знает и гордится им. Но что это значит для других, для свободных и сильных, для его товарищей по Гитлерюгенду? Разве они не доносчики? Разве он не боится их?
После его ухода еврейская девочка долго стоит у окна. Рассказать об этом родителям? Пусть они порадуются. Почему он это сделал? Не был ли его приход той самой изменой национал-социализму, о которой мы всегда слышим? Как он себя сейчас чувствует? Стыдится или гордится? Хорошо у него на душе или плохо?
А он не гордится и не стыдится. Он просто смущен. Но ему приходится смущаться так часто, что он не тратит времени на беспокойство.
Немецкие подростки не задумываются о своем душевном состоянии. Все усилия делаются для того, чтобы немецкие дети ни о чем не думали, так как страна стала пороховой бочкой, и опасные мысли могут ее взорвать.
Кто заглянул в сердца этой молодежи, чьи идеи могли бы возыметь такую власть? Кто знает, не достигнет ли эта опустошенность, жестокость, монотонность, милитаризм, военная муштра, которые удушают, иссушают и убивают личность, не достигнут ли они той точки, когда обнаружится несостоятельность этой системы, и тайные надежды, давние стремления вырвутся наружу и обернутся яростью?
ШКОЛА
Еще совсем недавно немецкая школа пользовалась уважением во всем мире: взаимоотношения между учителями и учениками, особенно сразу после войны, были теплыми и уважительными, а учителя славились обширными познаниями и научной скрупулезностью. Средние школы и гимназии, технические школы и университеты были открыты для всех, а умеренная плата за обучение отменялась для талантливых студентов с ограниченными средствами. Некоторые учебные заведения размещались, как лучшие американские закрытые пансионы, в прекрасных местах с чудесным климатом, передовые методы обучения позволяли учителям и ученикам сидеть в саду и проводить занятия в форме оживленных бесед или ходить на экскурсии по холмам и полям. В школьных театрах ставились спектакли; в рамках дополнительных курсов показывались фильмы по естественным наукам, по истории и географии.
В расписании отсутствовал один предмет – политическая пропаганда. Немецкая республика не воздействовала на своих граждан различными способами, не убеждала их в преимуществе демократии; не вела никакой пропаганды в корыстных целях. Такая установка оказалась ошибочной, а избавление от этой ошибки – ужасным. Независимо от того, что послужило тому причиной, умеренность или колебания молодой неокрепшей республики, ошибка остается ошибкой.
У республики был определенный курс в отношении образования. В мирное время были построены различные здания, многие из которых были светлыми, просторными и разумно спроектированными школами. Их сдали в эксплуатацию без всякой помпы. Государство было слугой народа, и служило ему скромно, полагая, что народ – его хозяин, и что он будет благодарен государству. Но оно ошиблось.
Непривычный к самоуправлению, немецкий народ подчинился новому государственному строю, который сделал себя хозяином и вынудил людей быть его слугами. Государство и его фюрер пришли к власти с неслыханным бахвальством. Фюрер и его соратники–горлопаны были полной противоположностью прежнему государственному укладу. Они восхваляли свои идеи как единственный путь к спасению; они командовали, они диктовали.
То, что раньше называлось политикой, теперь стало жизненной философией, и не существовало иного мышления, кроме национал-социалистического. Вскоре эта философия утвердилась в школах, ввела свои правила, запреты, новшества, и за несколько месяцев совершенно изменила характер обучения.
Ах, «старомодные» учителя заботливо пытались сделать детей цивилизованными людьми? Поощряли учеников искать истину? Давали молодежи столько личной свободы, сколько считали совместимым с дисциплиной? Водили учеников в театры и кино в образовательных целях? Все это, по убеждению нацистов, должно быть отменено. Немедленно и бесповоротно. Мораль, истина, свобода, гуманизм, мир, образование, все это – ошибки, которые развратили молодежь, и глупости, которые ничего не давали фюреру. Вот он и кричал:
«Целью нашего образования является создание политического солдата. Единственное отличие между ним и обычным солдатом заключается в том, что он имеет меньшую специальную подготовку».
Перемены были разительными. Там, где сохранились хорошие педагогические методы, они были не новыми, а заимствованными из республиканского немецкого молодежного движения, из прогрессивных школ, из русских или американских экспериментов. Новые же методы различались по степени их насилия и жестокости.
Была только одна совершенно новая и полностью отличавшаяся от других идей великая цель, которой была подчинена новая форма образования. Цель эта заключалась в планах фюрера.
В «Майн кампф» есть короткая глава, посвященная проблеме образования детей. Она содержит предложения фюрера в этой сфере, и все немецкие дети растут сегодня в полном соответствии с его желаниями, изложенными на этих двадцати пяти страницах.
Вот выдержка из этой главы:
«Прежде всего, юные мозги нельзя перегружать предметами, 90% которых им не нужны и, следовательно, забудутся (…) Непонятно, почему за долгие годы миллионы людей должны учить два или три иностранных языка, которые они могут использовать за это время только раз или два и, следовательно, также в большинстве забыть их полностью; из 100.000 учеников, которые изучают, например, французский язык, едва ли 2.000 смогут позднее серьезно использовать эти знания, в то время как 98.000 за все время своей жизни никогда не смогут практически использовать то, чему они учились (…) Таким образом, ради 2.000 человек, которым знание этих языков приносит пользу, 98.000 не обучаются ничему и тратят даром дорогое время…»
К знаниям фюрер питал искреннее и огромное отвращение. Он отказался учиться, и, еще ребенком, видимо, «не обучался ничему».
Для диктатуры необходимо держать людей, насколько это возможно, невежественными; только до тех пор, пока народ ничего не подозревает, не осознает, в чем разница между прошлым и настоящим, диктатура может пускать в ход любую ложь.
«Веру труднее поколебать, чем знания, – продолжает Гитлер. – Любовь менее подвержена изменениям, чем уважение, ненависть длится дольше отвращения, а импульс к наиболее мощным переворотам на земле всегда был заложен не столько в научном знании, управлявшем массами, сколько в их благословенном фанатизме, и часто – в истерии, которая вела их вперед».
Это и есть та позитивная сила, которая должна занять место 90% школьного материала, заклейменного Гитлером ненужным.
«Вера» – в фюрера, о котором никто не узнает правды; «Любовь» – к фюреру, с отброшенным за ненадобностью уважением; «Ненависть» – к врагам, которых не уничтожить одним «отвращением»; и, превыше всего, массовая истерия, которая задержана научным знанием, и «благословенный фанатизм».
Позитивная сила, по Гитлеру, сводится к следующему:
«Конечная цель образования в народном государстве и его венец состоит в том, чтобы выжечь в сердцах и умах доверенной ему молодежи инстинктивный и очевидный смысл расы (…) Долг национального государства в том, чтобы позаботиться о написании такой всемирной истории, в которой вопрос расы занимает первое место (…) В соответствии с этим планом школьное расписание должно строиться, исходя из этой точки зрения. Образование должно быть организовано таким образом, чтобы молодой человек, оканчивающий школу, был не полу–пацифистом, демократом или еще кем-нибудь, а законченным немцем (…) Также, в этом случае (для девушек) огромнейшая важность должна уделяться развитию тела, только после этого идут потребности ума, и в самую последнюю очередь – души. Целью образования женщин должна быть непоколебимость будущей матери».
Эпилог «Майн кампф», как нельзя более ясно, выражает конечную цель образования в нацистской Германии:
«Государство, которое в эпоху расового разврата посвящает себя заботе о своих лучших расовых элементах, должно однажды стать владыкой мира».
Вот эта цель: сделать нацистов правителями мира. К этому и должна готовиться Германия под неусыпным надзором Гитлера. И все это происходит на глазах у детей.
ДОКТОР РАСТ И ДРУГИЕ ВОСПИТАТЕЛИ
После года подготовки к переходному периоду, включая эксперименты, 30 апреля 1934 года в школах была введена гитлеровская программа обучения, и в тот же день доктора Бернарда Раста назначили «Рейхсминистром науки, культуры и народного образования».
Безработный учитель из Ганновера, доктор Бернард Раст вступил в нацистскую партию после 1922 года. В 1925 году он был назначен партийным гаулейтером округов Ганновера и Брунсвика. Он занимал пост воспитателя демократической республиканской молодежи его родного города до 1930 года. Разумеется, не политические выступления против государства, которому он служил, привели к его увольнению, а нервное заболевание. Оно в короткий срок довело его почти до полной потери рассудка. Раст был вынужден проводить все больше и больше времени в санаториях, и государство не могло взять на себя ответственность за его работу как учителя даже в моменты его относительного просветления.
Во время войны Бернард Раст был награжден Железным Крестом и написал об этом сыну так:
«Получил сегодня Железный Крест под гром ружейных залпов. Твой отец – герой».
Эта история примечательна тем, что Раст делает карьеру в партии, которой бывший учитель кажется большим ученым, и оставляет пост учителя сразу же после захвата власти нацистами. Он по инерции продвигается в своей новой карьере и в феврале 1933 года становится министром культуры Пруссии, а годом позже – диктатором в области образования. На этом посту он отличается таким же дилетантством, что и вся нацистская администрация. И еще он отличается непредсказуемыми нервными срывами, которые четырьмя годами раньше лишили его преподавательской работы. Теперь Раст создает законы и отменяет их, когда убеждается в их полной неосуществимости. Он не только сократил срок обязательного обучения в школе с тринадцати лет до двенадцати, но попытался сократить школьную неделю. В Германии всегда было принято ходить в школу шесть дней, а отдыхать только в воскресенье.
Указом от 7 июня 1934 года Раст отменил посещение школы в субботу, объявив ее «Днем Молодежи Рейха». По субботам не должно быть уроков, только национальные праздники.
Урезанная неделя сразу показала, что она не дает желаемых результатов. Но министр настоял на своем и придумал «скользящую неделю». Она начиналась в понедельник и кончалась в пятницу. Суббота стала днем национального праздника, а воскресенье – днем религиозного праздника. И следующая неделя должна была начинаться во вторник, а следующая за ней – в среду и так далее. Получилась жуткая неразбериха, и министру потребовались долгие месяцы, дабы уразуметь, что, как бы он ни укорачивал восьмидневную неделю, уложить пятьдесят две недели в календарный год он не мог. Наконец, вместо того, чтобы изобретать новый календарь, он решил отменить «День Молодежи Рейха», «скользящую неделю» и остальные несуразности.
А к этому времени появилась еще одна единица измерения времени. Директор одной из немецких школ, проводивший каникулы у родственников в Праге, рассказал им о Расте, и объяснил, что «один раст» охватывает отрезок времени с того момента, когда министр образования отдает указ, до того момента, когда он его отменяет.
Теперь школьная неделя начиналась в понедельник и включала субботу; как обычно, точнее, как никогда раньше не было, поскольку после 1934 года в школах царил новый дух. Учителя в силу рода своей деятельности должны были бы противостоять нацизму, а они полностью попали под его контроль, и десятки тысяч людей с педагогическим опытом и с чувством ответственности оказались инструментами в руках новых правителей.
Германия, побежденная без боя нечестным путем, олицетворяет собой трагическую утрату духовности, а те, кто противостоял врагу, были героями и зачастую – мучениками. Следующий пассаж, хотя и не отмеченный выдающейся храбростью, отражает определенную заслугу таких учителей.
1 марта 1933 года «Лейпцигская учительская газета» написала под заголовком «Поле руин»:
«Из тех 250-ти Рейхсминистров, которые были у нас с 1918 года (53 из них были демократами и 197 – либералами), безусловно каждый имел свои недостатки; они не были волшебниками, но, по крайней мере, они не были безответственными (…) Разве ничего реально не было сделано для немецкой молодежи после 1918 года? Разве социологическая педагогика существовала только до этого времени? Веймарская конституция не сделала ничего, если не считать свободы в преподавании и в научных исследованиях (ст.142), обещания единообразной подготовки учителей (ст.143), государственного надзора за школами (ст.144), начала реорганизации профессиональных школ (ст.145), института с четырехлетней единообразной подготовкой для высшего образования (ст.146), поддержки особо одаренных студентов с ограниченными средствами, отмены платы за обучение и часто даже стоимости учебников. Уважения к мнению других!.. Неужели все эти вещи, в соответствии с решениями кабинета Гитлера, должны быть преданы осуждению и выброшены, хотя учителя в течение указанного периода воспринимали их как новшества, которые должны быть с благодарностью приняты, и даже сегодня считают их крайне полезными?».
Эта цитата появилась через месяц после прихода Гитлера к власти. Она была последним проявлением храбрости немецких учителей, дошедшим до публики.
Но такое заявление представляется столь наивным, столь неадекватным относительно истинных целей новой системы, что это делает его «храбрость» более похожей на ошибочную оценку. А также показывает полнейшую неподготовленность учителей и их беспомощность перед тем, что должно было наступить. Они в недоумении спрашивают, должны ли осуждаться «свобода преподавания и науки», а также «учет мнения других». «Да, – отвечают им, – конечно, их надо осудить и выбросить вон». Больше учителя не делают никаких попыток для спасения своей души.
А психологические и материальные мотивы, которые стоят за такой покорностью, – это уже другой вопрос. Но перед нами находятся «Законы», «Указы», журнал «Официальный вестник» и другие материалы, имеющие отношение к делу.
В 1937 году 97% всех учителей уже были членами национал-социалистического Союза Учителей, подчиняясь имперскому руководителю Фрицу Вахтлеру; и среди них было семь окружных руководителей, семьдесят восемь крейслейтеров и более двух тысяч высокопоставленных чиновников. Семьсот человек удостоились почетного партийного значка. Эти учителя – на службе у движения; они могут даже считаться его представителями и, как нацисты, стоят вне каких-либо претензий; но вопрос в том, как они выполняют свою учительскую работу.
«Информационный бюллетень» поместил фотографию герра Вахтлера: в униформе со свастикой он выглядит сумасшедшим капралом, который проснулся и обнаружил, что он – генерал на поле образования.
Шаги, предпринятые перед опубликованием инструкций герра Вахтлера, типичны.
Началось с того, что зимой 1933 года все учителя «не арийского» или еврейского происхождения были уволены.
11июля 1933 года был опубликован Указ, который приравнял всех учителей к государственным служащим, обязав их подчинять свои желания, интересы и требования общему делу, посвятить себя изучению национал-социалистической идеологии, и «предложив» им ознакомится с «Майн кампф». Через три дня всем, кто еще поддерживал связь с социал-демократической партией, «предлагалось» информировать нацистскую партию о прекращении подобных связей. Были созданы специальные комитеты для наблюдения за выполнением этих требований, и каждый, кто еще колебался, подлежал немедленному увольнению. Началась чистка.
В ноябре 1933 года сначала в Пруссии, а затем во всех немецких школах школьных учителей обязали вступить в нацистскую боевую организацию, приходить в школу в униформе, жить в лагерях, а во время экзаменов в конце учебного года сдавать нормативы военно-спортивных игр на местности – по видам военного спорта.
Все это было чрезвычайно серьезно, и учителя об этом знали. Гитлер кричал в Веймаре:
«Если в Германии сегодня еще есть люди, которые заявляют: «Мы не присоединимся к вашему обществу, мы останемся такими же, как есть», то я отвечаю: «Вы умрете, но после вас придет поколение, которое еще ничего не знает!».
Напуганные таким вердиктом, учителя помогают обучать это поколение, которое еще ничего не знает.
В журнале «Военно-воспитательная работа в школе» штудиенрат Л. Гринберг, комиссар государственной школы им. Августы в Берлине, пишет:
«Мы, немецкие воспитатели, должны освободиться от концепции, что мы являемся просто передатчиками знаний. Будущие потрясения немецкого народа определят, в какой мере немецкие учителя стали полезным фактором немецкого народа Третьего Рейха».
Вот так офицеры от образования болтают о порядке. Все зиждется на «будущем потрясении немецкого народа». И после того, как Гитлер сделал расовое сознание долгом, оно, в соответствии с «философией обороны», должно постоянно занимать мысли немецких воспитателей.
Весной 1937 года был опубликован Указ имперского руководителя и гаулейтера Вахтлера:
«Настоящим я приказываю, чтобы каждый член Национал-социалистического Союза Учителей представил специальному сотруднику политического округа, к которому он принадлежит, в трех экземплярах список своих предков, удостоверенный официальными документами или заверенными копиями, для получения сведений о единокровности. Областной эксперт по вопросам наследственности (…) должен проверить все данные и переслать список в исполком Союза учителей Рейха, оставив один экземпляр окружному управлению и возвратив третий – заявителю вместе со всеми основными документами (…) Список предков должен быть позднее размножен заявителем (…) Вперед, за работу!
Фриц Вахтлер».
Учителя сидят и «размножают». Крохотный героизм, проявленный в повседневной жизни, истощает всякую независимость или смелость, оставшуюся в них: учитель уже считается героем, если он говорит ученику «Доброе утро!» вместо «Хайль Гитлер!», или, если общается с еврейским учеником без малейшего отвращения, или, если выбирает стипендиатом действительно одаренного ученика, совершенно не способного к занятиям по физкультуре.
Несомненно заслуживает медали тот педагог, который упомянут в «Новой газете» Союза учителей как «неспособный установить контакт».
«Это крайне странно, – завершается атака, – так как он безусловно является великолепным преподавателем. Его пунктуальность и дотошное чувство долга стали притчей во языцех в кругу его коллег. Его метод преподавания часто проверялся. Результаты его преподавания удивительны. Его ученики относятся к нему как к отцу. Тем не менее (…) ему не хватает одного. Когда мы беседуем о национал-социалистической идеологии, несмотря на все его усилия понять, он проявляет странную неопределенность. И если его ученики задают ему вопросы о цели и значении национал-социалистических методов, он часто не способен дать удовлетворительного ответа….».
Имя этого сумасброда не приводится; но он-то знает, что за этим может последовать. Нацисты его хвалят, но не понимают, почему он с ними не может «установить контакт».
«Великолепный преподаватель»! Да он больше, чем преподаватель. Он – скрытый герой на этом фронте, который сегодня еще борется в одиночку. Но настанет время, когда мы услышим его в полный голос.
ИЗМЕНЕННЫЙ АКЦЕНТ
В мае 1934 года реорганизованный и «очищенный» Союз учителей начал проводить занятия в «национал-социалистическом духе». Были введены новые основополагающие правила поведения учеников и новые учебники. Шкалу ценностей по степени важности установил сам фюрер:
1. Наследственные тенденции; общая расовая картина.
2. Характер (степень преданности национал-социализму).
3. Физическая подготовка или «тело» (степень полезности в случае будущей войны).
4. (И, наконец) Знания. (Сюда входит знание объективной действительности, что считается последним рудиментом либерализма, часто наказуемым, если его нельзя счесть абсурдным или всего лишь достойным порицания).
Но что может означать знание объективной действительности? Какое место оно может занимать в системе, которая свела все науки к одной единственной новой дисциплине – к «науке обороны»? Образование во всем, что касается оружия, занимает место того образования, которое мы знаем. Вся эта концепция особенно присуща гитлеровской Германии. В наиболее откровенной форме ее изложил директор школы Ганс-Вилли Зиглер в издании «Немецкая школа» Союза учителей (июнь-июль 1935 г.):
«Образование во всем, что касается оружия, не является специальным разделом общего образования; скорее, оно является фактически самой сердцевиной всего нашего образования».
«Сердцевина» растет, проникает в политические дисциплины, в историю, в геополитику и в другие предметы, как математика и язык, которые кажутся отнюдь не политическими. Учебники показывают рост этой «сердцевины».
Толстые, тяжелые школьные учебники, которые мы помним с детства, по одному на каждый год: «География для четвертого класса», «История для второго класса» – полностью не исчезли, но утратили большую часть своего значения и заменены воинственными маленькими пропагандистскими брошюрами, которые дополняют учебник.
Такие изменения объясняются тремя факторами:
Во-первых, «знания» во всех отношениях гораздо менее важны, чем «наследственные тенденции», «характер» и «тело». Старый учебник с его балластом объективных знаний может стать помехой для физической подготовки и для владения оружием.
Во-вторых, развитие характера в нацистском понимании требует небольшого инструктажа в области объективной истины, а точнее, фальсификации или пропаганды, выгодной в данный момент. Если фюрер хочет подчеркнуть в своей «пропаганде для немцев, живущих за границей», печальное положение немцев в США, соответствующая брошюра появится и исчезнет, как только это окажется необходимым для рекламирования дружеских отношений. Например, чтобы облегчить обмен студентами. Маленькие брошюры видоизменяются в соответствии с новостями; хотя умудренных читателей не удастся обмануть таким образом.
В-третьих, наиболее содержательное объяснение относится к «политике нечистой совести». Каждый, кто посетил немецкий павильон на Парижской выставке 1937 года, заметил, что особое внимание уделено тому, чтобы исключить всякую гитлеровскую, нацистскую или военную пропаганду. Ничто не наводило на мысль, что вы видите экспозицию, представленную самой агрессивной военной диктатурой в мире. Не было ни одного портрета Гитлера, ни одного антисемитского плаката, ни одной модели бомбардировщика. Гитлер, как актер, вовсе не казался убежденным в том, что представленное на всеобщее обозрение истинное положение дел окажется популярным среди посетителей из других стран.
Как диктатор в области образования, Гитлер питает сомнения и в том, что его политика получит одобрение во внешнем мире. Поэтому он по своему обыкновению продвигается вперед, «дипломатично» окутанный тайной, и официальные учебники ограничиваются приемлемыми рамками; новый журнал «Читатель Рейха» не менее лжив, чем немецкий павильон. Этот журнал полон патриотической белиберды, ханжеских восклицаний о «Земле» и о «Крови», цитат фюрера и его соратников. Нет ни одного из тех духовных богатств, которые следовало бы включить: ни Гете, ни Лессинга, ни, разумеется, Гейне.
«Читатель Рейха» никого не испугал бы. Это – не явный скандал, от журнала, как и от павильона, попахивает скукой и дурным вкусом, но не опасностью.
А вот маленькие листовки – дело другое!
Неофициальные или полуофициальные пропагандистские брошюры, как бы случайно рассредоточенные по всему учебному плану Союза Нацистских Учителей или смежных организаций – они и есть истинный «Читатель Рейха».
Фюрер предлагает миру серию текстов, только чуточку оскорбительных, а главные брошюры глубоко запрятаны в шкафах официальных библиотек.
Первая книга, которую видит ребенок в детском саду, – Букварь; но даже и он, по желанию фюрера, пропитан духом времени. Различные буквари рассылаются в разные районы, но все они, словами и в картинках, рассказывают о жизни в военном лагере, о маршировке, о военных барабанах, о мальчиках, вырастающих для того, чтобы стать солдатами, и о девочках, которым надо будет заботиться о солдатах.
«Дети Рейха» – букварь, составленный Рихардом Сиволдом и Эвальдом Тисбургером – наиболее эффективный источник ознакомления с военной жизнью. В прошлом дети учились читать на текстах более мирных, чем:
«Слушайте, мы бьем в барабан, бум-бум-бум!
Слушайте, мы трубим в трубы, ту-ту-ту!
Выходите же из лагерей!»
Дополнительный тираж такого официально рекомендованного букваря уже достиг семидесяти тысяч экземпляров, хотя он стоит дорого.
Букварь, составленный Эльвирой Бауэр, носит название удивительное и по длине, и по содержанию:
«Не верь лисе, что она в траве пасется, не верь жиду, когда он клянется!»
На ярко-красной обложке рядом с названием нарисованы две картинки. На одной – лиса, которая злобно подкарауливает свою добычу; на другой – типичная нацистская карикатура на еврея под Звездой Давида. У еврея огромный нос, толстые губы и мутные глаза. Он приносит свою фальшивую клятву, подняв вверх жирные пальцы. Книга вышла в роскошном издании с множеством цветных иллюстраций и с двухцветным текстом. Те слова, которыми авторы хотят воздействовать на своих читателей, выделены красным шрифтом: «Дьявол», «Еврей», «Толстогубые», «Гангстер». Уровень садистской жестокости, лживости и варварства в этой книге – сердцевине всего будущего обучения – описать невозможно.
ИСТОРИЯ
Нацисты быстро изменили тон преподавания истории. В руководстве для преподавателей Карла Альнара о преподавании истории сказано, что оно
«является средством разрешения политико-исторической задачи народа (…) Целью обучения является подготовка к сражению за самоутверждение народа, т.е. политическое развитие. Всемирная история должна рассматриваться с расовой точки зрения».
А в издании «Национал-социалистическая педагогика» Фридрих Флидер в эссе под названием «История, как сущность политического образования» пишет:
«Настоящее и будущее изучения истории заключается в том факте, что его цели являются не столько научными, сколько сугубо практическими».
А далее, курсивом:
«Вершиной всего преподавания истории является ни что иное, как следование фюреру».
Они покорили эту вершину после 1933 года. Национал-социалистический Союз учителей округа Бреслау публикует серию «Эссе о цели германской реконструкции» тиражом более четырех миллионов экземпляров. Только первое издание («Адольф Гитлер, спаситель Германии») разошлось тиражом в триста сорок семь тысяч экземпляров. Саксонское отделение Союза учителей распространяет не менее важные издания, содержащие такие труды, как «Адольф Гитлер», «Ложь военной вины» и другие, о которых в газете прусских учителей в 1934 году сказано:
«Если последующие выпуски явятся столь же вдохновляющими, новый дух войдет в школы».
И этот дух вошел. Куда ни посмотри, этот дух выражен в параграфах вроде тех, которые следуют ниже, и каждый из них – усредненный, типичный пример, похожий на любое из бесчисленных высказываний.
«Немецкая история» Герберта Гебеля содержит такие истины о положении в мире в послевоенное время:
«Англия была главным победителем, так как она же была и главной побудительной силой, вызвавшей мировую войну. Из зависти она уничтожила своего соперника в области мировой экономики, Германию. Что же касается Франции, то без своих колоний она была бы сегодня только государством второго сорта; имея приблизительно 1/6 цветного населения, европейская Франция сегодня вряд ли может считаться белым народом».
Далее Гебель утверждает:
«Славяне по происхождению принадлежали к нордической расе, но немцы считали их чужеземцами, т.к. они слишком рано перемешались с монгольскими ордами настолько, что от их нордической крови почти ничего не осталось. Результатом этого смешения рас является то, что славяне никогда не создали какой-либо собственной культуры; их нечистоплотность, покорность, отсутствие лояльности и неожиданные вспышки дикости представляют собой их монгольскую наследственность».
Еще более Гебель настойчив, когда касается германоязычных соседей. О нацистском путче в Австрии 25 июля 1934 года, во время которого национал-социалисты убили австрийского канцлера Дольфуса, он пишет:
«Летом 1934 года марксисты устроили вооруженные восстания в Вене и в других частях Австрии. В ходе кровавых сражений был смертельно ранен канцлер».
Книгу Карла Рюгера настойчиво рекомендует детям младшего возраста Ганс Шлемм – министр образования Баварии, позднее погибший в авиакатастрофе. Эта книга – приложение к большому тому герра фон Фикеншера «Передовой марш немецкого народа».
Вот несколько выдержек из этого приложения:
«Просите своего отца, дядю и других рассказывать вам военные истории».
«Приносите в школу из дома все, что имеет отношение к войне».
«На следующих занятиях мы разберем предметы, принесенные в школу: осколки снарядов, патроны, части гранат и пр. – помните про запал! И поговорим об использовании их во время войны. После этого мы опишем такие эпизоды, как день в траншее, воздушный налет, черные французы, разорвавшаяся бомба, похороны товарища (не забыв про известную песню «Был у меня товарищ»), как умирающий пишет прощальное письмо, день отдыха в тылу (Евреи)».
Карл Рюгер настаивает на том, что евреи в огромных количествах развлекались в тылу, в то время как немцы писали прощальные письма и умирали. Конечно, Рюгер знает, что непропорционально огромный процент евреев погиб на войне, но он вовсе не стремится быть верным истине. Его единственная цель состоит в том, чтобы развить в детях «расовое сознание» и слепую преданность фюреру.
А вот «Солдатские письма с фронта»:
«…что же касается остального, то стреляем мы мало. В основном мы спим, едим, курим и играем в шахматы. Некоторые парни играют в карты. Мы пишем письма и читаем газеты. Вы видите, это вполне тихая жизнь. Особенно по вечерам, в нашей «гостиной», когда мы все собираемся вокруг стола, на котором горит маленькая свеча, каждый курит или уплетает сладости, присланные по полевой почте. В глубине комнаты один готовит кофе на маленькой плитке, другой сушит свои портянки, третий варит картошку, четвертый играет на губной гармошке, в то время, как остальные подпевают ему, громко и слаженно; да, это может быть невероятно уютно».
«Уютно». Такова атмосфера войны, хотя Рюгер допускает, что порой случаются «опасные вещи». Вот их перечень: гранаты, снаряды, пули, отравляющий газ, пушка, карабины, автоматы, танки, сабли, колючая проволока, осколки. И этот перечень должен помнить каждый ребенок. Он должен также выучить «Что нужно солдату» и «Все об эрзац-продуктах». Письменные упражнения даются на тему типа «Навязанный Версальский мир».
«Лучших дойных коров пришлось отдать, и поэтому осталось только несколько коров, которые давали совсем немного молока, да и то не очень хорошего; городских детей приходилось подкармливать, что до сих пор заметно среди многих из них...»
И так далее в том же духе, страница за страницей, с единственной целью внушить малышам ненависть к «врагам Германии», которые включают кроме евреев, каждого, кто не соответствует планам и методам фюрера: французов, англичан, католиков, протестантов, франкмасонов, славян вообще и русских – в частности.
Это – иллюстрация того, пишет Рюгер, как «евреи, уголовники и международные бандиты» сделали революцию в Германии, а потом в феврале 1933 года устроили пожар «нашего» Рейхстага, тем самым подав сигнал к всемирной коммунистической революции.
«И было все больше и больше людей, которые сказали: «Да, Гитлер прав». Их всегда больше, миллионы и миллионы. В конце концов, люди из старого правительства признались: «Нам стыдно. Мы должны уйти!». Они больше не нравились Президенту Рейха фон Гинденбургу. Поэтому он пошел к Гитлеру и сказал ему:
– Вы создадите правительство!
Это было 30 января 1933 года. Тогда Гитлер стал канцлером».
Но Карл Рюгер лжет, подчиняясь приказам.
Доктор Макс Стол – руководитель ведомства народного образования в Мюнхене – описал свои методы преподавания и рекомендовал их другим в предисловии к «Передовому маршу немецкого народа» так:
«Вовсе недостаточно просто соотносить события между собой; каждое соотношение должно придать форму общей картине…»
И национал-социалистический журнал «Воспитатель» публикует учебный курс по истории, где говорится, что отнюдь «не достаточно просто соотнести события между собой».
ГЕОПОЛИТИКА
Новый тип обучения истории и особенно плодотворное поле деятельности для пропаганды – курс геополитики. Учебник Генриха Шредера пропагандирует новшество, которое вскоре станет обязательным для всех.
Занятия проводятся следующим образом: ученика спрашивают, что он считает «справедливой битвой за единый Рейх», и маленькая девочка вызывается ответить: «Мое сознание говорит мне, что надо делать».
Мальчик более точен: «Мы должны помочь обеспечить хлеб для безработных и избавиться от евреев. Там, где работает сто евреев, есть работа только для двенадцати немцев».
Когда учитель предлагает классу обсудить положение фольксдойчей, живущих за границей, он получает те ответы, которые хочет услышать:
«Мы должны помогать немцам в России».
«Мы должны писать немцам за границей, чтобы они не предавали свою кровь (т.е. не смешивались с не немцами и, таким образом не стали менее немцами)».
«Прежде всего, мы должны сражаться, чтобы сделать Германию сильной, и затем мы должны придти на помощь немцам за границей».
Следующая беседа приведена дословно, и дает ключ к пониманию того, что имеют в виду Шредер и другие воспитатели, когда говорят о помощи немцам за границей.
Учитель: «У нашего народа одна кровь и один язык, но ему не хватает одной вещи».
Фриц: «У немецкого народа нет общей страны».
Руди: «Адольф Гитлер говорит, что одна кровь принадлежит к одной земле».
Аннелизе: «Мы это говорим, но мы ничего не можем для этого сделать».
Учитель: «Значит, все немцы никогда не смогут жить в одной стране?»
Марихен: «Это время должно придти».
Руди: «Но фюрер не может сделать это один. Мы все должны ему помочь».
Учитель: «Вы все ему помогаете?»
Руди: «Я помогаю, так как я член Юнгфольк и сражаюсь за Германию».
Фриц: «В коричневой рубашке я сражаюсь за Германию».
Карл: «Я написал письмо в Америку, чтобы помешать пропаганде евреев, которые обвиняют нас в разных жестокостях».
Фриц: «Я написал письма в Данциг и в Канаду, и я сражался пером, как винтовкой».
Учитель: «Это хорошо. Я полагаю, что наша конечная цель ясна для всех нас».
Фриц: «Наша цель – это единая и сильная Германия для всех немцев в мире».
Учитель: «Руди уже процитировал важнейшие слова нашего фюрера, которые мы все произносим с трепетом: «Одна кровь принадлежит к одной земле!» Давайте закончим урок песней Хорста Веселя».
ХОРСТ ВЕССЕЛЬ
Хорст Вессель, национальный герой новой Германии, был сыном северогерманского пастора, бывшего священником во время войны. Хорсту Весселю, чье имя теперь стало национальным гимном, всегда очень нравилось играть в солдат, забавляться кинжалами и револьверами; его умственное развитие несомненно было ниже нормального, и поэтому он не смог обучиться никакой гражданской профессии. Еще школьником он вступил в одну из полувоенных организаций, националистических по своему характеру, которых становилось как грибов после дождя, и они объединяли людей, надеявшихся, что войну еще можно выиграть.
Хорст Вессель стал лидером группы « Кронпринцесса», входившей в ребяческий, можно сказать, Союз Бисмарка, но вскоре примкнул к более хулиганствующей группе «Викингов», затем вступил в позорную организацию «Консул», и, наконец, в «Черный Рейхсвер».
Многие члены этих организаций вернулись с войны отчаявшимися, побежденными солдатами, совершенно не приспособленными к гражданской жизни. Одни отправились в Силезский район, другие – в Балтийский, надеясь спасти потерянные немецкие земли. А Хорст Вессель, который был еще слишком молод, чтобы идти в армию, оставался только бездельником и авантюристом. Вышеупомянутые организации уже утратили чисто националистический характер и превратились в банды хулиганов.
Национал-социалистическое движение в попытке обрести власть объединилось на развалинах этих банд и стало их наследником, а Хорст Вессель стал нацистом. Чтобы успокоить отца-пастора и также, чтобы удивить мир, он решил посещать университет, но он никогда не был так называемым «вечным студентом», так как в глаза не видел университет. Вессель поселился в одном из наиболее непристойных районов Берлина и занимался очень прибыльным делом: сын пастора жил с известной проституткой и зарабатывал деньги как сутенер. Но нацисты могли быть уверены, что он не забудет своего пристрастия к военным играм. В то время, как его любовница зарабатывала деньги, Хорст Вессель разгонял митинги и принимал участие в столь частых тогда уличных боях между рабочими и нацистскими хулиганами. Во время одной из таких стычек его убили.
За всю свою жизнь Хорст Вессель никогда не работал. Он был дегенератом, и ни разу не сделал ничего такого, что говорило бы в его пользу. Но он стал национальным героем Германии, а его песня «Выше знамя» – национальным гимном.
«Выше знамя» – одно из самых убогих сочинений, когда-либо приобретавших известность. Лишенный умения, уже не говоря уже о таланте, Вессель написал грубый, напыщенный текст, которую положили на украденную мелодию, хотя она и не подходила к тексту. По поводу украденной мелодии два высших суда в конце 1937 года вынесли удивительное решение, основанное на авторитетном заключении музыкальных экспертов.
Эксперты обнаружили сходство между двумя музыкальными произведениями и пришли к следующему заключению:
«Еще в 1900 году была популярной песня под названием «Морская прогулка в Африку» (начинавшаяся словами «Когда-то я жил в Германии милой»), чья первая строка с незначительной разницей в последовательности нот и ритме имеет точно ту же мелодию, что и первые две строчки «Хорста Веселя». Третья строчка и начало четвертой этой песни почти по тактам могут быть найдены в еще более старой песне «Рыбак и его любовь» (начинающейся словами «Я только бедный рыбак»). Завершающие такты песни Хорста Весселя совпадают с концом второй строчки народной песни «У нас в Шторндорфе» («Был человек, который хотел пойти домой»), которую опять же пели почти на ту же мелодию в Вестфалии».
Удивительно, как это нацистский суд осмелился вынести столь суровое решение относительно нацистского гимна. Однако судьи были достаточно осторожны, чтобы не назвать произведение Хорста Весселя плагиатом, а только упомянуть о некоем неопределенном «исполнителе песни Хорста Весселя». Тем не менее, они даже заявили, что: «Главным образом, автор с настоящим музыкальным вкусом и слухом почувствует необходимость отнестись к тексту более ответственно, чем это сделал автор песни «Выше знамя». Само начало показывает явное противоречие между словами и мелодией; строка «Выше знамя», казалось бы, должна означать движение вверх, в то время как мелодия идет вниз без всякой видимой необходимости. Дальнейшие разногласия между словами и музыкой содержатся в строке «/наши/ товарищи, павшие в боях с Рот-Фронтом и реакцией…», т.к. в тексте, в противоположность смыслу, слово «die» подчеркивается высокой нотой, которая совершенно беспричинно выделяется гораздо громче всего остального».
Герой и мученик гитлеровского режима умер известным сутенером.
«Национальный гимн» – не только плагиат, но и бездарное, неуклюжее сочинение.
Однако нацистские школьники знают Хорста Весселя как святого, богоподобного героя, которого ненавидят враги нацистов, и как человека, который пожертвовал свою жизнь в борьбе против зла. Его песня, – говорят они (и у них нет основания сомневаться в правильности того, чему их учат) – одно из величайших творений немецкого духа. И они неистово распевают эту песню.
МАТЕМАТИКА
Доктор Эрвин Гек в журнале «Национал-социалистическая сущность образования» пишет:
«Западная математика в том виде, в котором она развивалась за последние триста лет, является арийской духовной собственностью; выражением нордического сражающегося духа, нордической борьбы за верховенство мира вне его границ».
Слова «выражение нордического сражающегося духа» звучат, как чудовищная шутка относительно обучения. Но мы уже привыкли. По крайней мере, арифметические задачи нас теперь не удивят. Все они связаны с самолетами, бомбами, пушками и ружьями. Книжки под названием «Немецкий народный счет» или «Национал-политические проблемы арифметики» предназначены для загадочных расчетов: учиться сложению на примерах траектории полета пули. К сожалению, довольно трудно разрешить национально-политические проблемы с помощью обычного сложения, вычитания, умножения и деления в том виде, в каком они обычно преподаются в закрытых школах. В средних школах можно сделать больше. «Национал-политическая практика в преподавании арифметики» рекомендует следующие задачи:
1. В соответствии с Версальским перемирием Германии пришлось отдать все свои колонии (перечисление колоний и мандатных территорий с указанием численности населения и размеров данных районов).
А) Каковы общие потери Германии в численности населения и в территориях?
Б) Сколько территории и населения получила каждая мандатная власть?
В) Во сколько раз отданная территория превышает территорию Германии по площади?
Г) Сравните население Германии с населением потерянных территорий.
2. Бомбардировщик может нести до 35 кг взрывчатки, 3 бомбы весом по 100 кг, 4 газовых бомбы по150 кг и 200 зажигательных бомб по 1 кг.
А) Какова его общая грузоподъемность?
Б) Какой процент составляют бомбы каждого типа?
В) Сколько зажигательных бомб весом в 0.5 кг можно было бы добавить, если увеличить грузоподъемность на 50%?
3. Самолет летит со скоростью 240 км. в час к месту, находящемуся на расстоянии 210 км, чтобы сбросить бомбы. Когда он сможет вернуться, если время на бомбардировку составляет 7.5 минут?
Другой учебник – «Национал-социалистическое применение алгебры» Отто Зола – приходит к тому же финалу, что и «Практика».
«Сколько человек может укрыться в бомбоубежище длиной 5 м, шириной 4 м и высотой 2.25 м? Каждому человеку необходим 1 кв.м в час, и они остаются там в течение 3 часов».
В небольшой книге «Воздушная оборона в цифрах» Фрица Тигедера задается похожий вопрос:
«Если скорость самолета составляет 175 км/час, сколько времени ему потребуется, чтобы долететь до Москвы – 1.925 км от Берлина; Копенгагена – 481 км от Берлина; Варшавы – 817 км от Берлина?» В этой задаче 7.5 минут, которые, как каждый знает, необходимы «пассажирскому самолету», чтобы сбросить бомбы, не упоминаются.
Другая книга «Падение и рост Германии», в которой иллюстрации взяты из книги «Преподавание арифметики в начальных школах», в 1936 году разошлась тиражом 715.000 экземпляров. Здесь можно найти такую задачу:
«Евреи являются иностранцами в Германии. В 1933 году в Германском Рейхе из 66.060.000 населения было 499.682 еврея. Каков общий процент иностранцев?»
Но и это еще не все. Что можно сказать о таких изданиях, как «Математические задачи физической подготовки и знание военной науки»? Или «Математические задачи для неполной средней школы и сборник артиллеристских задач для использования в старших классах специальных школ»?
НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК
Прежде чем перейти к преподаванию немецкого языка, нужно заметить, что самого фюрера едва ли можно назвать знатоком языка. Мы сейчас говорим не о «Майн кампф», где ошибки могут не резать глаз на каждой странице. А вот каждая речь Гитлера пестрит грамматическими ошибками: сказать на правильном немецком языке хотя бы несколько предложений подряд свыше его сил.
На это можно возразить, что он не ученый, а «человек из народа», как он часто повторяет. Но он – правитель народа. И речи его убоги не из-за их чрезмерной примитивности, а из-за их напыщенной риторики, из-за тщетных попыток изъясняться на литературном немецком языке. Язык фюрера характеризует его интеллект, на что нельзя не обратить внимания иностранцев, чтобы они смогли оценить его в полной мере. О его поступках можно судить по тому, где и когда они совершаются, но убожество его стиля и языка (независимо от содержания) очевидны в ту минуту, когда он открывает рот. Язык Гитлера не поддается описанию и никаких перемен к лучшему тут не будет. Опасность же кроется в том, что его речи адресуются немецкому народу. Его желание становится желанием народа, его мнение – мнением народа, и его язык – языком народа.
Те, кто заботится о немецком языке, беспокоятся за его будущее. На их глазах немецкий язык деградирует. А прошло всего пять лет гитлеровского правления.
Газеты, журналы, учебники, вся официальная литература стала напыщенной и наполненной грубыми, солдафонскими, вульгарными выражениями, которые столь типичны для самого фюрера.
Уроки немецкого языка, как и все другие уроки, не – самоцель. Они – средство научить детей выражать мысли фюрера его же языком – и только. В предисловии к грамматике Рихарда Альшнера, недавно вышедшей в Лейпциге под высокопарным названием «Начальный учебник грамматики в Новом Духе», сказано:
«Все, что движет душой народа, в радости и скорби, в размышлении и бою, в творчестве и празднестве, звучит в унисон со всем учебным курсом и отнюдь не уменьшается в преподавании языка. Здесь это тоже является вопросом соответствия самой жизни! Близости к настоящему! Отношения к народу! По этой причине давайте также отражать в наших уроках немецкого языка важнейшие события времени! То, что наполняет сердце народа, произносится языком юности! Мощный поток кровной народной мысли, чувства и воли должен, согретый жизнью, вылиться в форму слова. Результатом будет преподавание народной культуры на родном языке, который надо сделать живым и быть бдительным к подрастающему поколению с тем, чтобы этот язык мог с помощью собственных сокровищ слов выразить новые сокровища мысли, вобрать их в себя и дать им еще больше и глубже укорениться в немецкой сущности, развившись еще сильнее в немецкий образ мысли, немецкий образ жизни и немецкое мировоззрение».
И это предисловие к грамматике! Не напоминает ли оно одну из «культурных речей» Гитлера? А примеры в книге заводят нас еще дальше:
«Пример 52. Ужасные слухи из иностранных государств утверждают, что после национал-социалистической революции евреев в Германии убивали, что у них отнимали их собственность, что их расстреливали, бросали в тюрьмы, раздевали донага и оставляли умирать с голода в концентрационных лагерях».
«Пример 53. Если немецкий народ останется объединенным, он будет непобедимым, несравнимым, неповторимым, неукротимым…»
А если манера, в которой немецкий народ поет себе хвалу, кажется более безобидной, чем непобедимой, то, видимо, это следствие того, что нет другого способа укоренить в «родном языке» немецкое мировоззрение.
В былые времена для иллюстрации грамматики пользовались нелепыми предложениями. Вам могли дать фразу «У моего дедушки есть чудесный перочинный ножик» и предложить написать множественное число от подлежащего и сказуемого, позаботившись лишь о том, чтобы не увеличить заодно и число дедушек.
Но когда перед вами фраза: «Бомбардировщик моего отечества несет разрушение», вам приходится думать только о содержании. Вы осознаете суть! А суть состоит в том, что «Бомбардировщик моего отечества несет разрушение!»
Читатели сталкиваются почти исключительно с вопросами расы, предков, общих корней, героизма, тайны германской миссии и немецкой души. Немецкие романтики, пройдя тщательную цензуру, допускаются, но остается чувство неловкости за них. Здесь нацистское сознание проявляется не вполне ясно. Журнал «Национал-социалистическая педагогика» пишет по поводу нового издания Гердера, Гримма и др.:
«До Адольфа Гитлера не было национал-социалистов. Но до него среди нашего народа были человеческие существа, поэты, ученые и пророки, которые стали стражами немецкой сущности, пробудив ее и, таким образом, помогли подготовить сырой материал, из которого Адольф Гитлер смог создать свое движение и новый Рейх».
Немецкие поэты прошлого используются извращенно для укрепления нацистского материала. Кроме того, Гердер, Гримм и другие не виноваты в том, что они оказались в одной упряжке с писателями, чьи имена в Германии будут забыты еще до того, как станут известными за границей. Например, такие имена, как Х. Фр. Бланк, Мария Кале, Х. Хальдельман, который, как сообщает журнал «Воспитатель», написал двухтомный «Роман об Иакове», «лучший роман нашего века».
Марии Кале есть, что сказать, потому что она ратует за нацистское требование «расширять территории немецкой жизни». Она пишет:
«Наш дом разорен, наш очаг осквернен,
Но, тоскуя по Родине, изнемогая в рабстве,
Вот уже тысячи лет поет ветер Прибалтики,
Ветер Судет, ветер Карпат.
Поет – о гордом германстве Востока!»
Еще яснее Кале изъясняется в прозе. В эссе «Немцы по ту сторону границ» она пишет:
«До войны мы верили, что границы германского народа начинались и кончались там, где они были обозначены на карте как границы германского государства. Сегодня мы осознаем, что союз и рост народа не зависят от его географических границ. Немец может быть гражданином иностранного государства, но, в то же время, благодаря своей крови, своей расе и свойственной ему манере и речи, он принадлежит нам».
Но суждения Марии Кале относительно безвредны, как и всякий материал, адресованный непосредственно детям, в сравнении с тем, что содержится в инструкции для учителей.
В работе, названной «Пособие для чтения немецкой хрестоматии для пятого и шестого годов обучения», публикуются точно сформулированные инструкции. В разделе, озаглавленном «Германия должна быть единой», учитель задает вопрос классу: «Является ли Южный Тироль действительно немецким?», на что ученик отвечает: «Он чисто немецкий, и население страдает от этого». Учитель спрашивает: «А Швейцария?». Ответ: «Большинство швейцарцев – это немцы, но Швейцария около трехсот лет была отдельным государством». Учитель не возражает, а спрашивает: «Знаешь ли ты другое государство, потерянное для Рейха в те времена?». «Конечно – Голландия».
Класс глубоко огорчен: так много «истинных немцев» и земель было потеряно. Вот подходящий момент, чтобы указать путь для их воссоединения с Германией.
«Какую часть немецкого народа каждый сможет распознать, несмотря на угнетение, как истинно близких немецкому народу и немецкому языку?»
И ученик гордо и вызывающе отвечает: «Немцев за границей».
«Какой союз старается поддерживать связи между немцами в стране и за границей?» – спрашивает учитель, имея в виду «Объединенный союз немцев за рубежом» – организацию, которая посвятила себя «делу мирного проникновения» во все германоязычные районы за пределами Германии до тех пор, пока, наконец, Южный Тироль, немецкая Швейцария и Судетская Германия не смогут вызвать на помощь гитлеровские войска и провести «бескровное присоединение».
«Поскольку мы знаем, – доверительно продолжает учитель, – как важно поддерживать связь с этими немцами, мы хотим начать переписку с немецкой школой за границей. Вы должны рассказывать им о том, что происходит дома, и посылать им открытки и газеты».
Переписка между нацистскими детьми и детьми, живущими за границей, играет важную роль в пропаганде Третьего Рейха. Маленькие немецкие мальчики и девочки используются для того, чтобы писать тем немецким детям, которым еще не разрешено жить под властью Гитлера. В детской газете «Помогай вместе с нами» появилась такая переписка под заголовком «Германия трудится». Первое из двух писем, датированное 20 июня 1937 года, написано маленьким французским мальчиком по имени Жан-Батист, который живет близ Парижа в Марли.
«Дорогой Курт,
В нашем саду все цветы распускаются. Папе лучше, но только он ужасно много работает, потому что теперь он – судья в гражданском суде, и все жалуются, что не могут выполнять свои контракты, потому что франк упал так низко. Землевладельцы хотят больше денег от своих арендаторов, рабочие хотят больше денег за свою работу, и папа очень устает от всего этого. Если бы у нас не было еще немного денег, нам тоже было бы очень плохо, так как папа говорит, что мы не можем прожить на его жалование из-за инфляции. Кроме того, судьи не могут выходить на улицу и участвовать в демонстрации. Они не могут устраивать сидячую забастовку в суде. Они должны радоваться, когда могут отправить уголовников в тюрьму…»
У развитого не по возрасту Жана-Батиста, видимо, много беспокойства в его прекрасной стране, но он находит время, чтобы рассказать о русском и немецком павильонах на Парижской выставке:
«…я тебе скажу мое мнение без лести. В большевистском зале есть цифры, которые выглядят так, как будто они хотят прыгнуть на Германию, чтобы ее повалить. Там внутри мало интересного, только скучные таблицы и статистика. Тогда я пошел в ваш зал. Это – совершенно другая картина! Мне было очень интересно посмотреть легкие металлы и как развивается ваше сельское хозяйство. Мне обязательно надо приехать в Германию и посмотреть все самому, когда я вырасту. Я был с дядей Батистом в Гасконии прошлой весной (…) Это чудесное место, но, несмотря на это, люди там вовсе не счастливы (…) Мне было интересно в вашем зале. Конечно, я не во все поверил, так как мы, французы, подозрительны по природе. Но я не могу выбросить из головы то, что увидел и узнал о вашей работе.
С наилучшими пожеланиями
Твой верный друг Жан-Батист».
А немецкий друг Жана-Батиста пишет ему после небольшого вступления:
«…Понимаешь, мы в Германии вовсе не богатые. Наша земля беднее, чем во Франции, у нас нет империи, и мы были сильно остановлены в развитии, истощены войной и плохими урожаями после войны. Когда фюрер пришел к власти, евреи по всему миру пытались прикончить нас, отрезав от сырьевых материалов (…) Сейчас мы трудимся изо всех сил и создаем новые изобретения, чтобы у нашего народа был хлеб и доходы…»
У Курта и Жана-Батиста одни и те же интересы, но Курт зрит в корень. Он знает, откуда исходит несчастье, маленького французского мальчика должен обучить его нацистский друг. И Курт пишет:
«Мне очень жаль, что ты, или скорее твой отец беспокоишься из-за падения франка (…) Евреи всегда приводят к инфляции (…) С другой стороны, они вынуждают рабочих всегда требовать повышения зарплаты, а сами они в это время мешают увеличению работы (…) Еврей доводит народ до сумасшествия. Все те, кому приходится жить на свои сбережения, вынуждены тратить их и терять. Еврей скупает всю собственность разорившихся семей, и в один прекрасный день у людей не остается ни гроша. Тогда Еврей или дает им деньги взаймы под ужасные проценты, или, если он думает, что получил достаточно, насылает свой страшный кровавый большевизм на массу отчаявшихся людей. Вот именно то, что он пытается сделать в вашей Франции».
Курт рисует ужасную картину, но становится ясно, что катастрофы можно было бы избежать, если бы отечество Жана – находящаяся под угрозой Франция – отдалось в последний момент Гитлеру. Курт пишет:
«Я знаю, какие у вас трудолюбивые и скромные крестьяне (…) Я не понимаю, как они допускают, что их гонят от одной инфляции к другой, заставляя терять все, в то время, как Еврей хихикает в кулак. Посмотри, мы не вывешивали никаких сумасшедших цифр в нашем зале на Парижской выставке. Мы показали только то, чего может достичь бедный народ, когда он хорошо управляется и усиленно трудится, как только избавился от евреев (…) Я был бы ужасно рад, если бы ты приехал к нам, ты должен увидеть, как мы здесь работаем и что мы добываем из земли (…) До встречи, сердечно жму твою руку. Курт».
Одним из первых нацистов в Германии был человек, которого звали Дитрих Экарт – личный друг и поклонник Гитлера, на которого он в свое время имел большое влияние. Прежде всего, в вопросах антисемитизма. Поскольку он умер еще в 1923 году, его легко можно было превратить в миф. Он стал «верным Экартом», «одним из наших величайших мертвых», «певцом партии». Он играл доминирующую роль в журнале «Немецкие читатели», хотя известна только одна его поэма. Она начинается так:
«Германия, пробудись!
К бою! К бою! К бою!
Колокола, звоните на башнях!
Бейте в набат, пока не посыпятся искры из глаз!
Иуда пришел, хочет прибрать к рукам государство,
Так звоните же, чтобы топоры обагрились кровью, –
Кругом кромешный ад, мученики, мертвецы, –
Зовите к бою, чтобы разверзлась земля
Под громом спасительной мести.
Горе народу, который сегодня еще предается грезам,
Германия, пробудись!»
В сборнике под названием «Выше знамя», в комментариях к поэме, содержится краткая биография поэта.
«Его отец хотел, чтобы сын изучал медицину (…) Неожиданно в середине занятий он тяжело заболел. Ему пришлось принимать морфий, он привык к нему и после выздоровления стал наркоманом. Его состояние было настолько серьезным, а раздражительность – настолько сильна, что он сам понял, что больше так продолжаться не может (…) Он решил найти санаторий для нервных заболеваний. В санатории вызрели его первые великие поэтические планы…»
А дальше продолжается, с чувством революционной гордости:
«Юный Экарт не позволил вовлечь себя в буржуазную профессию, его отец понял это и перестал уговаривать своего сына».
После этого, разумеется, «понятно, что еврейская пресса отвергла эту рукопись (…) Его отец умер в 1895 году и оставил ему значительное состояние (…) и Дитрих Экарт истратил его с такой щедростью, что после нескольких лет у него ничего не осталось».
Но, когда легкомысленный юноша встретил Адольфа Гитлера, «ефрейтора из того мира, который еще был ему совершенно незнаком (…), он с удивительной прозорливостью осознал великие качества вождя в этом человеке и подчинился Гитлеру без всяких условий (…) Таким Дитрих Экарт стоит перед нами (…) немецкий поэт, которого никогда не забудет его народ, потому что он не может его забыть».
Немецкий народ не забудет его и не может забыть потому, что Министерство пропаганды этого не допустит: он – часть мифа. Немецкий поэт по милости Гитлера – Дитрих Экарт, прозванный не своими врагами, а своими нацистскими идолопоклонниками расточителем, морфинистом, который не дал бы вовлечь себя в буржуазную профессию. Он писал на жалком, злобном жаргоне (…) но, благодаря тому, что он был бесполезной развалиной, его приняли в нацистскую Валгаллу, и он занял место рядом с сутенером Хорстом Весселем и с железнодорожным диверсантом Лео Шлагетером.
Что творится в головах школьников, которым ставят в пример таких героев?
РАСОВЫЕ ИНСТРУКЦИИ
После заседания партийного бюро по расовым вопросам Бернард Раст издал указ, который можно изложить так:
Инструкция по расовым вопросам должна быть доведена до сведения всех классов и из нее должны быть сделаны соответствующие выводы во всех областях общественной и личной жизни. Дух национал-социализма должен играть главенствующую роль в учебном процессе и настойчиво внедряться для того, чтобы:
1. Внушить ученикам понимание истинного характера взаимодействия, причин и следствий всех основных фактов, связанных с наукой наследственности и расы.
2. Заставить учеников проникнуться важностью науки наследственности и расы для будущего нации и для целей правительства.
3. Пробудить в учениках чувство ответственности за нацию, которая представлена как их предками, так и потомками; привить ученикам гордость за тот факт, что немецкий народ является наиболее важным представителем нордической расы и убедить их в необходимости полной нордификации немецкого народа.
Эти задачи должны быть выполнены своевременно, чтобы ни один ребенок не кончил школы, не будучи убежденным в необходимости «чистокровности».
Немецкие школы не считают, что метод, которым будет внедряться это желание фюрера, может оказаться слишком жестоким или бестактным.
Журнал «Национал-социалистическая педагогика» в эссе «Иллюстрации и картинки для использования в расовом обучении» указывает:
«Ребенку свойственно иметь острое зрение. Следовательно, будет очень легко внести в его сознание проблему единства немецкого народа, если мы показываем ему, с одной стороны, картинки расово одаренных существ, сходных по типу, а с другой стороны – различные типы существ, чуждых ему по расовой природе и по разным качествам. В отношении евреев должны быть выбраны такие типы, которые в нашем восприятии имеют наиболее отталкивающие характеристики, а не такие представители, которые уже получили определенное внешнее подобие гостеприимных людей (…) И, в не меньшей степени, акцент должен делаться на том факте, что их умственная неполноценность и тупость выражены на лице. Еврейско-большевистские политики и уголовники дают особенно разнообразный и чрезвычайно информативный материал».
Другой специалист в области воспитания, профессор Эрнст Доберс из Высшей школы по усовершенствованию преподавателей в Элбинге, в своей книге «Еврейский вопрос – материал и его использование в школах» пишет:
«Каким мы хотели бы видеть наш народ?
Мы помещаем рядом две группы картинок: с одной стороны, классифицированные нордические тела и лица, спортивные типы, олимпийские атлеты, солдаты, типичные офицеры, вожди; с другой стороны, мы представляем группу евреев, независимо от того, являются ли они обычными современниками или «вельможами» Иуды, такими, как большинство большевистских лидеров – Роза Люксембург, Эйснер, Теодор Лессинг, Ратенау или им подобные. Естественным результатом будет то, что дети почувствуют родство с одной стороной, и совершенно естественное, страстное неприятие – с другой. Это и есть вопрос учебного курса. Следовательно, объектом устного педагогического воспитания является постоянное усиление и укрепление понимания и восприятия этого сознания древней природы немецкого ребенка и полнейшей инородности всего остального».
Обращает на себя внимание тот факт, что нам не дают примеров «олимпийских атлетов» или «типичных офицеров». По-видимому, профессору Доберсу не удалось выдать Геббельса за «нордическое тело и лицо». Возможно, он помнит, что еврейский боксер-тяжеловес Макс Беэр нанес поражение «арийцу» Шмелингу, которого затем победил еще и негр Джо Луис в рекордное время, и что многими победителями на Олимпийских играх были евреи.
А вот «вельможи Иуды» – вопрос особый. Это – еще одно подтверждение полнейшего невежества нацистских воспитателей. Всех банкиров-капиталистов, редакторов буржуазных газет и либеральных ученых нацистские воспитатели считают «большевистскими лидерами». Роза Люксембург – единственная коммунистка в этом списке, хотя вместе с ней от руки нацистских убийц погибли Курт Эйснер, Теодор Лессинг и Вальтер Ратенау.
Дремучая необразованность и сознательная фальсификация – вот два нацистских качества, которые бросаются в глаза на каждом шагу: в «Протоколах сионских мудрецов» – известной фальшивке, рекомендованной для изучения в школах, и в таких книгах, как «Новые элементы расового обучения» Германа Гаука – типичной работе о новой «науке», которая откровенно заявляет:
«Мы можем выдвинуть утверждение (после детального описания нордического и не-нордического человеческого существа) на базе всей расовой науки, что не существует концепции, противопоставляющей «человеческое существо» («человека») животным, разделенным любыми физическими или психическими признаками; единственное существующее различие имеется между нордическим человеком, с одной стороны, и животным в целом, включая сюда все не-нордические человеческие существа, или недочеловеков, которые представляют собой переходные формы развития».
Герман Гаук и его теория – не исключение. Все эти трагически типичные заявления дают материал, который скармливают нацистскому ребенку.
Когда Гаук продолжает:
«…Однако не было доказано, что неарийский человек не может быть спарен с обезьянами…», он просто повторяет глубокое убеждение своего фюрера. Именно так сказал Гитлер:
«Народное государство (…) в первую очередь избавит брак от постоянного расового бесчестья и придаст ему характер священного института, миссией которого является создание подобий Бога, а не чудовищ, порождаемых человеком и обезьяной».
Более осторожный учебник «Азбука расы», горячо рекомендованный для «общего использования» Мюнхенской школой расовой политики, изображает большеносого еврея, но в свою защиту добавляет:
«Конечно, мы не должны смешивать чисто внешний вид с расой. Раса означает Душу. Поэтому есть люди, которые фактически имеют некоторые нордические черты, но они – евреи по духу».
«Азбука» очерчивает четыре основные проблемы Германии:
1. У Германии слишком маленькая территория, поскольку она потеряла свои колонии.
2. Одна треть ее населения живет в изгнании (тридцать пять миллионов австрийцев, чехов, швейцарцев, голландцев, датчан, эльзасцев и американцев, которые по крови и языку принадлежат к «Великой Германии»)
3. Угроза евреев (этой «смеси азиатской и негритянской крови с крошечной примесью европейской крови»)
4. Падение рождаемости.
«Нация без территории сразу становится нацией без народа (…) Если, однако, мы все будем сражаться под руководством нашей могучей национал-социалистической партии и под защитой новых расовых законов, славное нордическое будущее Германии будет гарантировано. Разве не сам фюрер пророчески заявил:
«Нация, которая выращивает свой самый лучший род в эпоху всеобщего расового упадка, должна стать владыкой мира».
Недавно для детей была написана песня-марш, в которой говорится, как будет выглядеть мир, когда его завоют немцы:
«Пусть полем битвы станет шар земной,
Пусть он могильной покроется травой,
А нам на это, на это наплевать!
Под знаменем нашим мы будем шагать.
Пускай все разлетится в пух и прах,
Сегодня мы – хозяева Германии,
А завтра целый мир у нас в руках!»
Германии необходимо горячо и непрестанно ненавидеть все, что стоит на ее пути к мировому господству. Даже такие невинные понятия, как «разум», «жалость» и «любовь к миру» ей угрожают. Культивируя ненависть, человека легче ненавидеть, чем идею; людей, которых вы видите во плоти, легче ненавидеть, чем тех, кто находится где-то далеко; относительно малую группу легче ненавидеть, чем большую. Поэтому ненависть к евреям нацисты считают самой подходящей и наиболее «продуктивной». Ненависть разжигают всеми способами: клеветой, псевдо–наукой и порнографией.
Один из старейших и наиболее близких друзей фюрера – гаулейтер Франконии Юлиус Штрейхер. Он – издатель и редактор еженедельного журнала «Дер Штюрмер». Хотя у Штрейхера немало злейших врагов в партии, Гитлер приблизил его к себе, так как считал его умелым пропагандистом. А еще Гитлер ценит непристойности Штрейхера как оружие в нацистской борьбе и одобряет их использование в преподавании.
Высокопоставленные иностранцы, путешествующие по Германии, убеждены, что никто из думающих людей не читает «Штюрмер», что у самого Штрейхера «хорошие намерения», хотя «иногда он заходит слишком далеко в своей смелости». Отсюда и пренебрежение внешнего мира. Фактически «Штюрмер» пишет почти исключительно о сексуальных преступлениях, о постельных историях и скандалах, но его читают в школах детям от шести до шестнадцати лет, его объявления становятся темами их домашних заданий, а их «образование» зиждется на непристойностях этого непристойного еженедельника.
Директор школы в Кёльне Макс Буркерт пишет:
«Из вашего славного боевого журнала «Штюрмер» я вырезал фотографии большого количества евреев, которым в свое время разрешали править Германией, и наклеил их на картон, как показывает прилагаемый снимок. Вооруженный этими иллюстрациями, я читаю лекции по еврейскому вопросу во всех старших классах моей школы (…) Насколько глубоко уже укоренилась ваша идея, можно увидеть из следующего случая, который был у меня с девятилетним учеником. Однажды он пришел в школу и сказал мне: «Господин директор, вчера я пошел гулять со своей матерью. Вдруг, когда мы проходили мимо еврейского магазина, моя мать вспомнила, что ей нужно несколько клубков шпагата. Она хотела дать мне денег, чтобы я зашел и купил шпагат в этом магазине. Тогда я сказал ей: «Я туда не пойду. Тебе придется это сделать самой. Но я тебе обещаю, что, если ты войдешь в этот магазин, я завтра расскажу своему учителю. Он тебя вызовет в школу, и тогда ты увидишь, что случится».
Если прилагаемая фотография вам понравится, мои дети будут очень рады, особенно, если вы опубликуете ее в «Штюрмере». Я убежден, что такие фотографии могут послужить хорошим примером.
Желаю вам стальных нервов в яростной борьбе, с наилучшими пожеланиями
Хайль Гитлер,
Макс Буркерт, директор».
Каждую неделю «Штюрмер» публикует похожие письма к редактору, что явно доказывает широкое распространение этого журнала в святилище образования.
Школьница Эрна Листинг из Гельзенкирхена пишет:
«Дорогой «Штюрмер»! Гаулейтер Штрейхер рассказал нам всю правду о евреях, так что теперь мы их ненавидим всем сердцем. В классе мы писали сочинение на тему «Наш бич – жиды». Я прошу вас напечатать мое сочинение.
«Наш бич – жиды».
К сожалению, есть еще люди, которые говорят: евреи тоже созданы Богом. Поэтому их надо уважать. Но мы говорим: паразиты – тоже живые создания, однако мы их точно так же уничтожаем. Еврей – это помесь арийцев с азиатами, неграми и монголами. У помесей всегда одерживает верх самое худшее. Единственное, что у Еврея осталось хорошего – это белая кожа (…) Когда-то Иисус сказал жидам, что «у вас отец не Бог, а Дьявол». У жидов есть гнусная книга, в которой записаны их законы. Это Талмуд. Кроме того, евреи не признают нас за людей, и так и поступают с нами. Они очень хитрые и выманивают наше имущество и деньги. В Гельзенкирхене еврей Грюнберг продал нам тухлое мясо. Им это разрешается в ихней книге законов. Евреи подстрекают разные беспорядки и втягивают нас в войну. Это они погубили Россию. А в Германии они подкупили коммунистическую партию и нанимали убийц. Мы стояли на краю бездны. В это время пришел Адольф Гитлер. Сейчас евреи живут в иностранных государствах и настраивают всех против нас. Но нас не запугаешь. Мы идем за Фюрером. Мы ничего не покупаем у жидов. Каждый пфенниг, который мы им даем, это пуля в кого-нибудь из нас. Хайль Гитлер!»
А в постскриптуме «Штюрмер» пишет:
«Вместе с нами все читатели порадуются тому, что Эрна рассказала в своем глубоко христианском школьном сочинении. «Штюрмер» вручает Эрне маленький рождественский подарок».
Другая девочка, девятилетняя Хельга Гербинг, от имени учениц четвертого класса женской школы, прислала все в тот же «Штюрмер» письмо, датированное 29 ленцингом (за пределами Германии никто понятия не имеет, что означает это нацистское слово, заменившее слово «май», кроме того, что «ленц» – средневековое название весны). Она вложила в конверт сочинение, озаглавленное «Кукушка и еврей».
«Кукушка – это еврей среди птиц, так как она похожа на него не только внешне, но и в том, что она делает. Ее загнутый клюв напоминает носатого еврея. Ее ножки – маленькие и слабые, поэтому она не может легко ходить по земле. (Примечание: как мы знаем, германский орел имеет арийский нос и марширует, как чемпион!). То же самое верно в отношении еврея, который тоже не умеет хорошо ходить. Когда эта птица кричит: «Ку-ку! Ку-ку!», она делает такие же движения, как еврейский купец, который пытается показать свою вежливость, чтобы немец у него что-нибудь купил. Оба этих еврея, как птица, так и человек – паразиты, потому что они оба хотят разбогатеть и разжиреть за счет других (…) Но мы – человеческие существа – не такие тупые, как птицы. Мы не потерпим этого и вышвырнем нахальную «кукушку» из нашей страны. Мы, дети города Рота, помогаем, как только можем , чтобы этого добиться. Многие из нашего класса часто дежурят у магазина Баера и, когда покупатели хотят войти, все дети кричат: «А вам не стыдно покупать у еврея? То-то!», и тогда каждая женщина краснеет и поворачивает назад. Хайль Гитлер!»
«Ну, как, «Штюрмер», вам это нравится, не правда ли?» – добавляет Хельга. И это нравится.
«Каков учитель, таков и ученик», – комментирует газета. «Если маленькая Хельга из четвертого класса школы города Рота близ Нюрнберга пишет такие великолепные сочинения, за это мы должны сказать спасибо ее учительнице, Хильде Пальмедо, потому что она знает, как воспитывать молодежь в духе этого нового времени».
А мы должны быть благодарны бесчисленному количеству учителей за то, что «Штюрмер» может снова и снова печатать фотографии классных комнат, на стенах которых висят эти еженедельники с текстами без купюр, включая описания преступлений и постельных скандалов, с перечислением имен тех, кто «согрешил», и тех, кого «соблазнили», и к кому надо относиться с подозрением.
Публикует «Штюрмер» и письма учителей, которые просят своих коллег использовать их письма наряду с учебниками, а также наивные письма от детей, которые подтверждают успех такого педагогического метода. Что же касается тех детей, чьи учителя осмеливаются убирать экземпляры «Штюрмера» из класса, то для этих экземпляров есть стенды, на которых «Штюрмер» вывешивается на каждом углу во всех немецких городах.
Первая страница «Нью-Йорк таймс» ежедневно гарантирует «все новости, пригодные для печати».
Мы могли бы пообещать это и для нашей книги, но порнография «Штюрмера» просто непечатная. Хватит и того, что мы упоминаем о ее существовании и значимости, а также, что гораздо важнее, ее использовании в качестве текста в немецких школах «для лучшего развития расового знания в ходе обучения, предельно приближенного к жизни» на языке Новой Германии.
РЕЛИГИЯ
Преподавание религии в Третьем Рейхе ничем не отличается от преподавания других дисциплин: оно так же, как и все другие дисциплины, сводится к занятиям по изучению национал-социализма.
Бальдур фон Ширах, руководитель Гитлерюнгеда, кричит:
«Опыт товарищества в бою, опыт единства является для нас не только политическим, но также и религиозным опытом!».
Альфред Розенберг выражается еще яснее:
«Когда штурмовик надевает свою коричневую рубашку, он перестает быть католиком, протестантом или верящим в немецкость, и остается только немцем, сражающимся за единую нацию».
Тот факт, что религия до сих пор преподается в школе, на первый взгляд кажется тактической уступкой, сделанной для того, чтобы остаться в приемлемых рамках, а также, чтобы избежать столкновения с могущественной властью церкви. На самом же деле уступка делается для того, чтобы превратить эту необходимость в добродетель, поставить простую веру, не требующую доказательств, на службу делу: «вера» должна заменить «знание». Немец должен верить в то, что на Германию возложена миссия мирового господства, и в то, что ее фюрер наделен божественной чистотой. Уроки религии дают возможность привить детям веру, которая несовместима с христианством, так как она проповедует ненависть, а не любовь; высокомерие, а не скромность; силу, а не милосердие. Тем не менее, национал-социалисты называют эту веру «позитивным христианством».
Каждый католический класс начинает занятия с приветствия: «Хайль Гитлер!», а потом уже добавляет «Да будет благословен Христос, во веки веков, аминь!» и так же заканчивает: «Да будет благословен Христос, во веки веков, аминь! Хайль Гитлер!». Такая последовательность, зажавшая все прочее между сплошными «Хайль!», введена указом от 5 января 1934 года.
Что же касается протестантской религии, то занятия по ней включают те же самые формулы, и должны подчеркивать, в соответствии с «Планом преподавания евангелической религии в общественных школах в национал-социалистическом духе», что «существование нашего народа, в его расовой особенности было благословенно Богом и что, если такие расовые ценности не учитываются или разрушаются, это – акт неверия по отношению к Богу».
Все это выглядит очень просто, если согласиться с предпосылкой, что сам Бог послал Гитлера своему народу. А раз так, то не может быть никаких угрызений совести, ибо планы Гитлера – Божьи планы, методы Гитлера – Божьи методы, а желание Гитлера – Божье желание. Все это настолько легко, что человек вроде Мартина Мушманна, рейхслейтера Саксонии, может воскликнуть:
«У нас нет иной веры, кроме передового мировоззрения Фюрера! Никто не может служить двум хозяевам! Эта теория мирового господства есть выражение желания и сознания, данных нам Богом!»
А доктор Роберт Лей, лидер Германского трудового фронта, добавляет:
«Наше единственное намерение и цель должны заключаться в том, чтобы жить в соответствии с учением Адольфа Гитлера, которое является евангелием немецкого народа».
«Наша единственная цель», говорят они, «наше единственное намерение. Наше Евангелие», утверждают они. Ничто не может быть проще.
Конечно, в начале, когда режим еще полагал, что будет оппозиция, а она так никогда и не появилась, вероятно, трудно было сочетать с уроками христианской веры «Новое Евангелие», которое спешно готовилось для обучения в школе. В те времена указы были завуалированными и сложными, лишенными той непревзойденной прямоты, которая отличает сегодня Мушманна или Лея.
Указы, адресованные преподавателям закона Божьего, можно суммировать следующим образом: обе веры, национал-социализм и христианство, черпают силу из одного источника: от Бога Вселенной. Преподаватели должны помнить, что им надо устранять расхождения во мнениях и подчеркивать связь Бога с новой Германией. Ветхий Завет должен быть тщательно переработан. Из него должны быть использованы только те части, которые трактуют биологические вопросы или которые необходимы для понимания Нового Завета, поскольку в целом Ветхий Завет отражает еврейский дух и рассказывает о падении народа, не имевшего ничего общего с Божественными вопросами.
Но и такое официальное предписание изучения Библии еще достаточно деликатно. На массовых митингах бытуют другие мнения: помощник гауляйтера Краузе во время выступления во Дворце спорта в Берлине отозвался о Ветхом Завете, как о книге «для погонщиков скота и сутенеров», и не получил за это никакого выговора.
Официально нацисты требуют признания Иисуса. Но они обращают его в бесстрашного героя, в Зигфрида нордического склада, который сражался против евреев до тех пор, пока они его не убили. Бок о бок с деликатными словами, предназначенными на экспорт, бытует огромное количество комментариев, похожих на высказывание помощника гауляйтера Краузе.
Газета «Фонтан» в номере от 2 января 1934 года заявляет:
«Как возвышаются башни Хорста Весселя над этим Иисусом из Назарета! Иисусом, который просил, чтобы его миновала горькая чаша! Как непостижимо высоко стоят все Хорсты Вессели над этим Иисусом!»
Нужно еще раз напомнить, что в Германии ничего нельзя сказать без официальной санкции. Таким образом, слова журналистов в своем роде не менее «официальны», чем правительственные заявления. Журналисты пишут то, что министры думают, но министры осторожны.
В школах у министров тоже есть помощники, снабженные «Правилами управления» и «Правилами образования». Эти помощники просвещают народ в соответствии с желаниями министров. Группа учителей из Ганновера опубликовала план изучения религии, состоящий из трех частей:
1. Бог и природа
Христианская традиция и ее объяснение. Механико-математическая концепция мира и ее конечный продукт, а именно либерализм и марксизм (во Франции, Германии, России). Современная научная концепция мира и ее религиозное значение. Биология и христианство.
2. Религия и раса.
а) Иудаизм и христианство.
б) Римское христианство.
в) Ислам, буддизм.
г) Движение германской веры.
3. Христианство и германское передовое мировоззрение.
Германская вера в Бога и в христианскую миссию. Спаситель. Идеалы монахов и рыцарей Средневековья. Парсифаль. Лютер (с дополнением соответствующих писем от Павла). Арендт (драматург-милитарист) и Шлейермахер (философ) с ретроспективным учетом пиетизма и идеализма. Государственные деятели и полководцы: Бисмарк, Гинденбург, В.Флекс. Христианство и национал-социализм. Борьба за национальную церковь в прошлом и в настоящем.
Излишне отмечать, что такой учебный курс – сплошное оскорбление христианской религии.
«Биология и христианство» – трудно найти два столь несовместимых понятия. «Гиндербург и Вальтер Флекс» – генерал и писатель на военные темы в религиозном курсе! Однако эти господа находят в своем учебном курсе место для «расы» и для «идеала рыцарства», для Арендта – в школе преподается все, что нравится нацистским вождям.
Немецкие дети учат, что Гитлер – почтенный праведник, и они должны в это верить, ибо это не подлежит доказательству. После кровавой бойни 30 июня 1934 года детям сообщили, что праведник-фюрер почтенно удалился, уединившись в своем маленьком домике в Берхтесгадене, близ Мюнхена. Там к нему пришла какая-то старушка и спросила, как он собирается выполнить свою миссию, и как он дошел до организации кровавой бани.
«Фюрер молча вытащил из кармана книгу. Это был Новый Завет».
В курсе изучения религии есть игра «Двадцать вопросов», так же как и в курсе «Геополитики» и с той же целью.
«Дети, кто в эти дни больше всех напоминает нам Иисуса своей любовью к простым людям и готовностью к самопожертвованию?»
Ответ: «Фюрер».
«Кто больше всех напоминает нам его апостолов своей верной преданностью Фюреру?»
«Генерал Геринг, доктор Геббельс и (до кровавой бани) капитан Рем».
Один из преподавателей пошел еще дальше. Учащиеся гимназии королевы Луизы в городе Ванне должны были переписать с доски следующее «кредо»:
«Я верю в Германию, другого возлюбленного Сына Божьего, Владыку своего собственного «Я», зачатого под нордическими небесами, рожденного между Альпами и морем, пострадавшего от папистов и маммонистов, оклеветанного, избитого, ограбленного, заманенного в Ад дьяволами всех видов после десятилетий бедности, возродившегося снова из национальной смерти в Мир Духа Баха и Гете, где он сидит рядом со своим братом из Назарета, по правую руку от Всемогущего Бога-Отца, откуда он придет судить живых и мертвых».
Автор этого бредового отрывка – некто Деппе. Его процитировал «Вестник евангелическо-лютеранской церкви» от 14 апреля 1937 года.
Есть лозунги, явно придуманные для немецкой молодежи. Дети должны заучивать по одному лозунгу в неделю и повторять его каждый день целую неделю. «Иуда-еврей продал Иисуса-немца евреям!». Ну, что за бред! Никто не может отличить религиозные лозунги от национал-социалистических:
Версаль был ложью, стыдом, печатью позора,
Версаль был смертью твоей, Фатерланд, –
Ты – сын Германии, так помни же о том,
Что сделали в Версале твои враги!
Но Фатерланд «сидит по правую руку от Всемогущего Бога-Отца…» Что это? Национал-социализм или религия?
Это и то и другое; так и должно быть. Слова и система взглядов – синонимы и поэтому взаимозаменяемы. В часовне алтарь украшен свастикой. Под распятием висит фотография Гитлера. Детский хор славит героев нацистского движения: взорвавшего мост Лео Шлагетера и убитого в драке Хорста Весселя. Берутся на вооружение даже такие христианские праздники, как конфирмация.
В очередном репортаже сказано:
«Сразу после того, как стемнело, школьники выстроились шеренгами на парад с горящими факелами; был зажжен главный костер, и мальчики, которые должны были пойти на конфирмацию, были приняты в первую сотню или старший класс. Директор зачитал приветствие, в котором он подчеркнул их новые обязанности в достижении тех личных идеалов чести, чистоты и смелости, которые требовала их страна. Затем он вручил каждому мальчику кортик, который те должны были теперь носить, следуя своему новому статусу первой сотни, вместе с соответствующей памяткой. Эти памятки были похожи на «Молитвы», произносимые перед началом трапезы; например: «Справедливости нужно не просить, но сражаться за нее».
Языческие празднества также возведены в высокий ранг и отмечаются повсюду. Праздник Солнцестояния пользуется особым почетом. Участники праздника прыгают через костры и произносят клятву вечной верности национал-социализму, «который продолжает свое движение, как солнце». А нацисты радостно приветствуют «славный обычай».
Журнал «Политическое образование», орган саксонского Союза учителей, пишет:
«То, что пострадало наиболее всего в ходе последнего тысячелетия нашей истории, было связано с религиозным сокровищем наших предков, которое, однако, не может быть совершенно забыто. Это легко понять – несмотря на методы силы, использованные в христианстве наших предков, которые привели к сознательному и упорному унижению так называемого языческого поклонения идолам, однако, воспоминания об этих празднованиях не могут быть совершенно вычеркнуты из памяти народа».
Чтобы сохранить уважение внешнего мира, нацисты избрали самый легкий путь: поместили слова «так называемого» перед словом «языческого» и упомянули о «религиозном сокровище наших предков».
Вытекающая отсюда неразбериха не поддается описанию. Верующие всех религиозных конфессий в Германии яростно отстаивают свою веру и, благодаря внешнему давлению, только у них есть в стране организации, которые не были вынуждены уйти в подполье. Немногие члены этих организаций еще протестуют. Они-то и заслуживают нашего искреннего уважения и симпатии. В их организациях относительно небольшое количество людей, которые, в силу своих моральных качеств и «страха перед Богом», недостойны того, чтобы принять участие в «завоевании мира нацистами». Их преследуют, как и евреев, прибегая к любого рода клевете, к псевдо науке и к явной порнографии. Нацисты стараются, чтобы школьники усвоили, какие злодеи священники, которые заключены в тюрьму за свою веру, какие они «моральные уголовники» и «соблазнители молодежи».
Особая забота уделяется тому, чтобы «просветить» и «информировать» немецких детей в этой области.
Передо мной лежит газета, которую я выбрала наугад. Это «Фрайбургер цайтунг» от июня 1937 года. Две страницы убористого текста отведены только отчетам об «аморальных» процессах на территории Рейха. Даже если материал внушает отвращение редакторам, у них нет выбора: это – официальный отчет, и он должен быть опубликован. Вот что мы в нем читаем:
«Монахи грешат с калеками (…) С дрожащами конечностями, физически изуродованные, эти бедные жертвы стояли, заикающиеся и плачущие, перед судьей, чтобы повторить, с ужасными жестами, свои отчаянные обвинения против скотских уголовников (…) Все виды противоестественного разврата (…) Распутство в невиданных масштабах (…) Ужасные гомосексуальные преступления (…) 13-летний бедный искалеченный ребенок подвергся отвратительному посягательству в келье монастыря (…) Ребенок изнасилован, и его матери послан букет роз! Омерзительное бесстыдство уголовника в рясе священника…»
Страница за страницей, в трех тысячах других немецких газет то же самое, что и в «Фрайбургер», день за днем, неделя за неделей. А вердикты «Не виновен», которые снова и снова выносят судьи, по специальному указу печатаются в самом низу мелким шрифтом.
В одном из серьезных обзоров утверждается, что ученики подвержены патологическим сексуальным отклонениям благодаря чтению газетных отчетов об уголовных преступлениях. Обычно школы ничего не делают для того, чтобы излечить это заболевание, наоборот, школы содействуют его распространению. Дети толпятся перед стендами «Штюрмера», возбужденно обсуждая прочитанное. Сексуальный психоз уже настолько распространился, что врачам в школах даже сейчас разрешается осматривать школьниц только в присутствии учителя. Огромный процент населения охвачен настоящим кошмаром, который используется в политических целях: «католическая церковь должна быть объявлена возмутительной и разрушена».
Сексуальный бум помог Гитлеру осуществить его затею. Вскоре после «аморальных» процессов католическим священникам запретили преподавать основы религии в немецких школах, чем лишили церковь одной из ее старейших привилегий и отдали нацистам последнюю сферу влияния.
Что же происходило на самом деле? Где были «тысячи сексуальных преступлений», упомянутые Геббельсом во Дворце спорта и в его нападках на кардинала Манделейна из Чикаго?
Из тридцати тысяч ста семидесяти девяти католических священников и монахов в Германии нацисты обвинили сто двадцать человек, нашли виновными шестьдесят восемь и еще пятьдесят два ожидают процесса. Иными словами, по собственному признанию нацистов, обвинение было предъявлено только 0.39% священников, и, справедливо или нет, в данном случае важно, что, несмотря на всю мощь правящей диктатуры, после открытого общественного обличения нацисты смогли обвинить только одну треть одного процента всего католического духовенства, а осудить – не более, чем одну шестую одного процента.
В Риме католическая церковь знает, что против нее ведется война. Для Ватикана не секрет, сколько насилия совершается в необъявленных войнах, и в редакционной статье, напечатанной в газете «Обсерваторе Романо» от 14 сентября 1937 года, говорится:
«Доказательствами этой тайной и явной войны против церкви и прав, гарантированных церкви торжественным конкордатом, являются постоянные кампании со стороны неумеренной и, по меньшей мере, непристойной прессы и недавние указы, направленные на то, чтобы изъять преподавание Закона Божьего из рук компетентных властей, т.е. духовенства, или требующие, чтобы духовенство изменило катехизис в национал-социалистическом смысле, который подразумевает отрицание фундаментальных догматов христианской веры.
Более того, Нюрнбергский Съезд показал, что проникновение нордического язычества в нацистское движение постоянно прогрессирует, и официальные представители нацистской партии не только не противостоят этому проникновению, но и поощряют его. Ранее Папский престол получил повторное заверение в письменной и устной форме, что работы Розенберга были его личным делом, за которое правительство Рейха не несет никакой ответственности. Но официальная пропаганда идеологии Розенберга принимает огромный размах. Его идеи стали основой всех курсов для учителей, зависящих от государства и нацистской партии, и проникли в школы, в результате чего заявления и заверения немецкого правительства утеряли свою ценность».
Фанатическая война национал-социализма против церкви ведется на столь широком поле боя, что история любой одиночной битвы – не более, чем разорванный эпос побед, которые вовсе и не победы, явных отступлений, предложений о мире, уступок, позднее взятых обратно. Ясно одно: военные трофеи – это души детей. Обе стороны сражаются за их будущее.
«Если в нашем поколении еще есть люди, которые верят, что они не могут больше измениться, тогда мы возьмем их детей и научим их быть тем, что необходимо для немецкого народа», – Адольф Гитлер.
СРЕДНЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ
Занятия продолжаются так же, как они начались. Арифметические задачи, связанные с подсчетами населения, оборачиваются, как мы видели, алгеброй бомбардировок. История, геополитика, немецкий язык и расовое обучение пропитаны одним и тем же духом.
«Эпоха «чистого разума», «объективной и свободной науки» подошла к концу», – пишет доктор Эрнст Крик, штурмбанфюрер и ректор Гейдельбергского университета, беря в кавычки цитируемые термины в надежде доказать, что они никогда реально и не существовали.
Теперь эпоха, о которой говорит штурмбанфюрер Крик, распространилась по всей Германии. Начальные школы делают все, что в их силах, для формирования молодого поколения; и как только дети выходят из классов, они попадают в соответствующие организации: Гитлерюгенд, Юнгфольк, Союз немецких девушек и тому подобные организации. В старших классах дети встречаются со сложностями, точнее, с расширением мифических аксиом нацистской Германии, которые они уже изучали ранее.
ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК
Учащийся английского колледжа, который по обмену студентами провел несколько недель в Германии, пишет в газете «Манчестер ивнинг кроникл»:
«Преподавание оказалось неэффективным. Уроки французского языка состояли просто из перевода речей Вождя, опубликованных во французских газетах, обратно на немецкий язык. Так как большинство учеников знало речи Вождя наизусть, это было легким делом».
Но такое преподавание нельзя назвать «неэффективным»: оно служит определенной цели. Ученики изучают не французский язык, а язык национал-социализма.
Большое внимание уделяется английскому языку, в основном из-за того, что он будет полезен в достижении великой цели завоевания мира нацистами. Обучение школьника английскому языку начинается рано. Этот предмет быстро распространяется и сейчас он – один из основных курсов, потому что нацистская пропаганда в англо-саксонских странах отдает ему должное.
ФИЗИКА
Поскольку все обучение находится в руках нацистов, то и все предметы становятся нацистскими. Физика – нацистская физика, и она направлена на оборонные цели. Профессор Ленард, Нобелевский лауреат, старый Гейдельбергский ученый, один из немногих, чьими достижениями нацисты могли бы гордиться, написал новую «Германскую физику», посвященную министру внутренних дел Пруссии Фрику. «Германская физика» начинается так:
«Германская физика? Эти слова вызовут удивление, однако я точно так же мог бы сказать: арийская физика или физика нордического человека, или физика тех, кто проник в глубины реальности. Но, ответят мне, наука есть и остается международной. Вот это – ошибка. Наука есть и остается, как и все остальное, созданное человеческим разумом, обусловленной расой и кровью».
Здесь снова звучат знакомые ноты, которые ясно показывают, что установка на тоталитарность, на всеобщую идеологическую уравниловку удалась.
Эрик Гюнтер в предисловии к своему учебнику оборонной физики говорит:
«Оборонная физика, естественно, будет играть важную роль в обучении немецкой молодежи ношению оружия. Трансформация физики в преподавании национал-социализма имеет целью «пробуждение не только способности носить оружие, но и желания это делать и, более того, показать пути и технические средства принятия решения служить в армии».
В первой главе учебника Гюнтера для того, чтобы «наблюдать, измерять расстояния и приводить в исполнение», собраны все физические законы, связанные с вычислением расстояния, уточнением линии огня и определением военных целей. Пример:
«Береговое артиллеристское орудие ведет огонь по кораблю, идущему со скоростью 30 узлов по диагонали к той точке, где находится орудие. Насколько велико приближение? Средняя скорость снаряда должна быть 600 м/сек».
Тема «Звук и измерение звука» рассматривается под углом зрения противовоздушной обороны. Каждая глава об «Атмосферных явлениях» и о «Началах механики» включает разделы, посвященные войне, а техника трансмиссии разбирается под углом зрения ее использования в случае войны.
Министерский указ от 17 февраля 1934 года обязал все школы «в дальнейшем приучать молодежь к идее воздушных учений» и имел огромное воздействие на преподавателей физики. В дополнение к обычным учебникам появились две брошюры профессора К. Шютта. Одна называется «Элементы аэронавтики», другая – «Аэронавтика в период нового немецкого языка». Изучение, конечно, играет чрезвычайно важную роль почти в каждом предмете: преподавание математики в старших классах почти целиком строится на основе «Аэронавтики», то есть в тех случаях, когда это не заменяется статистическими расчетами в интересах расового обучения или нацистских колониальных притязаний.
В 1937 году, в апрельском выпуске газеты «Национал-социалистическая педагогика» Рудольф Кригер заявил:
«Самое важное состоит в том, чтобы воспитатель объективно, с помощью историй, связанных с оружием, и статей, написанных об оружии, проводил национал-социалистическую точку зрения и сделал ее привлекательной для своих учеников на базе исторических или современных фактов, которые откроют ему (ученику) глаза на такие вопросы и сформируют его мнение в здоровую позицию по отношению к политике оружия».
ХИМИЯ
Все науки предоставляют возможность преподавателю, который хочет сделать «оборонную науку» привлекательной для своих учеников.
«Школьные эксперименты в химии горючих материалов» – книга экспериментов по защите против отравляющего газа и воздушного налета. Она «обучает молодежь, как пользоваться средствами ведения химической войны и защищаться от нее». Автор этой книги Вальтер Кинтофф очень подробно объясняет, что оборонять страну в случае войны должны будут те, кому от пятнадцати до восемнадцати лет и кто еще достаточно молод для ношения оружия.
Следовательно, необходимо обучить этих подростков всем приемам обороны. В таком деле ничего не может быть важнее обучения практической стороне ведения химической войны. Герр Кинтофф сожалеет о том, что это обучение не лишено некоторых трудностей, поскольку:
«Создание той или иной обстановки во время урока связано с возможностью происшествия, не всегда свободного от опасности». Тем не менее, он описывает в первой главе эксперименты с «воспламеняющимися материалами», такими как термит, используемый для зажигательных бомб. И он размышляет:
«Огонь имеет двойное назначение в вопросах, связанных с войной: с одной стороны, он предназначен для нанесения значительного ущерба, а с другой стороны, для морального подавления населения, т.е. устранения его сопротивления (…) Именно современная химия выводит поджог на новые рубежи».
Другие главы описывают «Газовое оружие»: слезоточивый газ, а также газы, вызывающие удушье или кожные ожоги.
Лаборатории по всей Германии заполнены школьниками, весело играющими со смертью и увечьями!
РИСОВАНИЕ
В желании дорваться до своей цели нацисты бесконечно выкрикивают на все лады лозунги, чтобы вдолбить их ученикам в каждом классе. Даже урок рисования, который обычно был самым любимым, превратился в кошмар.
Любой номер журнала «Искусство и молодежь» приводит картину нацистского урока рисования. Майский номер 1937 года начинается с «Фамильного Древа Преподавателей». Редакционная статья представляет собой эссе с многочисленными иллюстрациями, которое называется «Воздушная оборона в классе рисования». Йозеф Штухлер пишет:
«Первым требованием, которое мы должны предъявлять к уроку, является его ценность в терминах национальной готовности. Характеристикой нашей эпохи является то, что оборонные инстинкты нашей молодежи стимулируются с помощью пробуждения ее желания носить оружие. В этом смысле занятия по воздушной обороне в классе рисования сочетаются с нашей целью образования».
Оставаясь в рамках своей темы «Воздушной обороны», Штухлер переходит к средней классической школе. Он начинает с шестого класса (в немецких школах девять классов, с девятого по первый), и пишет о десятилетних детях:
«Все, что движется, то есть является необычным, может быть объектом изображения. Например, воздушный налет, зенитные орудия, прожектор, парашютный десант, взрывы, горящие дома, пожарная команда в действии, работа врачей, странное появление людей в противогазах, и ко всему этому мы, конечно, добавляем элемент цвета. Недвижимые формы, такие как, например, городские дома, есть ни что иное, как бессмысленная декорация, и, как таковые, часто могут быть вообще пропущены».
Перед пятым классом ставятся более честолюбивые задачи:
«Мы продолжаем изучение движения и изображаем акт «сдачи в плен» с поднятыми руками (…) Также мы можем изобразить «падение навзничь без сознания», нарисовав застывшее без движение тело: это легко изобразить. А сейчас мы наблюдаем врачей за работой. Простое передвижение врачей и санитаров, когда они переносят раненого на носилках, так же, как и простая поза коленопреклоненного, не составят большой трудности ученикам, менее одаренным талантом рисования».
Четвертый класс должен нарисовать бомбоубежище, но выразить не столько пассивную подавленность людей, находящихся в нем, сколько жуткий взрыв бомбы, упавшей рядом с бомбоубежищем. «Таким образом, учитель может пробудить в ребенке спящее воображение и использовать его на благо нашей темы».
Третий класс должен нарисовать воздушный налет на завод.
«Для того, чтобы связать это с изучением курса химии, давайте остановимся на методе Хабера-Боша (забывая, что Хабер был евреем и умер в изгнании), на величайшем из всех химических заводов – Баденской фабрике по производству анилина и соды (…) Этот завод является памятником германской индустрии и немецкого интеллекта, вызывает изумление у всего мира и приносит колоссальные прибыли германской индустрии. Этот завод будет возбуждать зависть наших врагов до тех пор, пока он продолжает существовать. Могучие бомбардировщики наших врагов могли бы легко разрушить его, на это потребовалось бы только несколько минут! Пусть каждый ученик сам изобразит для себя горе, страдания и ужасные разрушения, которые остались бы после такого налета».
Вот так приучают детей к войне, к ее ужасам, зверствам и скрытым врагам.
Бомбоубежище, предназначенное для рисования во втором классе, описывается более подробно:
«Ночь. Тусклого света едва хватает для того, чтобы принять меры, необходимые для обороны, но читать при этом свете невозможно. Только что на носилках внесли раненого. Его рот и нос замотаны бинтами, и кажется, что он спит. Врач делает для него самое необходимое. Рядом, на соседних носилках, лежит другой раненый. Он с головой накрыт простыней. Возможно, что он уснул навечно. Другой мужчина пытается утихомирить женщин, которые всегда стараются вмешиваться в дела занятых мужчин. Нет конца их постоянным вопросам о том, как обстоят дела (…) В углу спит ребенок, держа в руке деревянную лошадку. Наверное, он самый счастливый из них всех».
Старший класс должен сосредоточиться на противогазах.
Они «крайне удобны для изображения, так как упрощают наиболее трудную форму человеческой головы. Естественно, форма черепа ясно воспринимается как эллипсоидная. Тогда мы концентрируем наше внимание на сменных фильтрах и кислородной маске. Здесь более зримой является одна из частей, предназначенная для защиты носа. Весь костюм добровольца, сделанный таким образом, чтобы защитить его от разъедающих газов, очень хорошо подходит для наших целей, будучи столь простым (…) Чуткому разуму молодого человека дается замечательная возможность зафиксировать весь ряд возможных движений, начиная с нервозной спешки тех, кто оказывает помощь, далее – бессилие некой бедной жертвы, в чьем слабом теле еще теплится жизнь, и, наконец, озноб смерти. Мы не можем и не хотим готовить художников, как мы не хотим и не пытаемся готовить поэтов на уроках немецкого языка. Существует только одно необходимое требование к сочинению по немецкому языку: оно должно отражать признание духовных сил разума, воли и эмоций, скрытых в человеке; и то же самое мы требуем во время уроков рисования. А именно, чувства красоты и прямодушной точки зрения в отношении всего, что является фальшивым – вот эти постоянные ценности, данные молодежи на ее жизненном пути».
Этот финал вряд ли может показаться возможным даже человеку, знакомому с методами национал-социализма. Этот крутой поворот, этот удар кнутом, в конце коридора пыточных подвалов! Так обстоят дела в Германии. И «народ» с его покорностью был брошен в эту машину и раздавлен.
УЧЕНИКИ
Школы основывают свою власть на бесконечной, гипнотизирующей пропаганде; и радио, и кино находятся на службе у той же самой машины. Голоса учителей поддерживаются школьным радио. Темы следующие: «Германия – земля красоты», «Народ без территории», «Искусство народа вырастает на своей почве», «Германский дух единства и желания жертвоприношения», «Чудо веры, которое спасло Германию», «День партии в Нюрнберге», «Рейх, германская идея государства», «Единство крови в немецком народе», «Бдительность в Германии». Эти девять передач были подготовлены для учебного 1937-38 года лейпцигским радио Рейха. Десятая, завершающая передача: «Жизнь – это труд, труд – это счастье».
Но труд детей – трагедия для их разума и для их души, угрожающая трагедия, которая омрачает будущее.
Школы, с их новыми правилами и установками, с новыми учебниками подобны раковине улитки. В действительности жизнь учеников – это школа. Теперь, в 1938 году, все ученики почти без исключения – «арийцы». Поступить в школу новым ученикам – «не арийцам» невозможно, и маленькие гетто еврейских школ разрастаются, чтобы принять новых учеников, а еврейским детям, которые уже учатся в нацистских школах, разрешено остаться и терпеть унизительную пытку и болезненную изоляцию.
В 1937 году на Дне партии Бернард Раст заявил:
«Организация национал-социалистического школьного общества, основанного на реализации идей образования, извлеченных из концепции немецкой народности, возможна только в случае введения четкого разделения в соответствии с расовым происхождением для всех учеников во всех типах немецких школ. Так называемые «евреи на одну четверть», у которых есть только один еврейский дедушка или бабушка, не будут зачислены в отдельные школы. Отдельная еврейская начальная школа должна быть организована в любой общине, где есть достаточное количество еврейских детей, или в пределах одного городского или сельского учебного округа. В этом случае необходимо будет помещать детей различного школьного возраста в один класс, поскольку для организации отдельных еврейских школ двадцать школьников должно считаться достаточным количеством».
Разумеется, нацисты не выделяют никаких средств на организацию таких школ, и часто из-за отсутствия денег «дети чуждой крови» терпят все муки нацистского обучения. В нацистских школах они обречены на те же издевательства, что и вне школьных стен. Они служат живым примером «расовой науки».
Учитель вызывает к доске еврейскую девочку, она стоит на возвышении, беззащитная и дрожащая, перед своими соучениками, которым запрещено с ней играть, а учитель демонстрирует на ней «отличительные черты еврейской расы». «Что вы видите в этом лице?» – спрашивает он учеников, и, независимо от того, как выглядит лицо девочки, выставленной напоказ, дети отвечают то, чему они научились из «Штюрмера»:
«Огромный нос, негроидные губы, паршивые курчавые волосы».
Слезы стоят в темных глазах девочки, душа изранена – залечить ее невозможно.
«Что еще вы видите?» – спрашивает учитель, и когда ученики молчат, чувствуя, что это граничит с жестокостью, учитель сам добавляет: «Вы видите еще трусость и предательское выражение лица».
«Арийские» ученики учатся на живых примерах, и их обучают не только «расовым характеристикам», но и тому, как обращаться с представителями этой расы.
Известный итальянский литератор и государственный деятель, граф Карло Сфорца рассказал в швейцарской газете:
«Прошлым летом моя кузина отдыхала в замке около Вюртемберга и, так как она из дворянской семьи и к тому же приехала в гости, она была вне подозрений и смогла посетить школы, которые ее интересовали. Вот что она увидела: во время утренней перемены все дети выстроились у двери в столовую за чашкой молока и куском хлеба. Когда подошла очередь маленькой еврейской девочки, дежурный учитель задержал чашку и крикнул: «Еврейка, отойди! Следующий!». И это повторялось ежедневно. Маленькие еврейские дети были вынуждены выстаивать всю очередь за чашкой молока, которую им никогда не давали. Христианские дети должны были ежедневно быть свидетелями этой сцены, чтобы научиться тому, как обращаться с голодным еврейским ребенком».
На жизни еврейских детей лежит страшная печать такого образования. Но оно ужасно и для «немецких» детей, ибо в то время как еврейские дети испытывают только душевные муки, «арийские» дети совершенно развращаются. Некоторые из наиболее сильных «не арийцев» могут, пройдя через это испытание, выйти из детства с железными нервами. Но «арийцы» находятся в худшем положении потому, что у них украли чувство справедливости и человечности. И если они не попадут под другое влияние, то утратят чувство истины – чувство, которое удерживает нас в равновесии и позволяет идти по жизни.
Мы сосредоточили внимание на обучении мальчиков потому, что роль девочек в стране Гитлера считается второстепенной и маловажной.
В «Майн кампф» Гитлер пишет:
«В ходе женского обучения основное усилие должно быть уделено тренировке тела и после этого – развитию характера и, в последнюю очередь, интеллекта. Но главной целью женского образования должно быть воспитание будущей матери».
Такая же последовательность приоритетов в обучении сохраняется и для мальчиков, но они допущены к наукам – в той мере, в какой науки необходимы для ведения войны, а девочкам отказано даже в этом. Они должны стать матерями и только.
Гауляйтер Тшерниг в газете «Немецкий воспитатель» от 5 июля 1937 года пишет:
«В конце концов, концепция немецкого национал-социализма является синонимом материнства. Однако в материнстве нет ничего сентиментального, ничего мягкого. Материнство – это нечто такое же твердое, как сталь. Национал-социалистическая женщина готова носить оружие и детей (…) Есть женщины, которые уже осознали это значение материнства в своей жизни. Но гораздо большее количество еще не нашло своего пути к этому. Для нас, воспитателей, вопрос состоит в том, собираются ли такие женщины жить в Германии?»
Будет ли Германия населена мужчинами, которые не знают ничего, кроме войны, и железными женщинами, которые ничего не умеют, кроме пополнения мира новыми воинами? Какими вы будете, маленькие немецкие девочки с еще не сложившимся характером, обожающие униформу, одевающие в нее своих кукол? Будет ли ваш голос голосом протеста? Или вы будете слишком далеки от всякой борьбы, слишком равнодушны, чтобы понять, что рождение детей будет поставлено на службу тиранам?
Нацистские лидеры еще не завершили перестройки немецких методов обучения. Но их смутный страх перед тем, что высшие школы и университеты могут еще породить тени того, что нацисты стремятся разрушить, приводит к созданию школы нового типа, «курса обучения» для «элиты немецкого народа».
В газете «Национал-социалистический воспитатель» Георг Молловиц пишет:
«Враг еще верит, что у него есть одна последняя возможность воздействия, а именно, в области духа. Здесь национал-социализм официально еще не объявил своего призыва к оружию. Здесь прежний либеральный дух еще продолжает расширять свое влияние. И наши противники стараются всеми возможными средствами удержать его, чтобы объявить необходимым; они говорят, что вопросы духа, наук являются по природе своей «неполитическими» и должны излагаться в «объективной» манере; что они стоят на высшем уровне, выше «просто политических», экономико-социальных и других вопросов ежедневной жизни (…) И поэтому есть еще такие, которые надеются таким окольным путем оказать влияние на те могучие изменения, которые произошли в Германии (…) Но это – ошибочная идея. В самом деле, национал-социализм еще не дал сигнала к атаке на этом фронте. Но первые бойцы уже задолго готовы к такому сигналу, и Генеральный штаб напряженно работает; фактически, все, что необходимо, это – сигнал; и тогда здесь тоже, как и в других мероприятиях национал-социализма, будет проведена обычная расовая чистка и установлен новый порядок. Может быть, наши противники услышат это предупреждение; здесь они тоже находятся на территории, которая для них уже полностью потеряна!»
Вероятно, герр Молловиц хорошо знает, что его пророчество скоро сбудется, поскольку оно основано на Указе от 20 марта 1937 года «Об унификации высших учебных заведений». Указ изобилует «переходными мерами» вторичной важности, каждая из которых направлена на искоренение гуманистического идеала образования. Но Указ также походя устанавливает, что гимназии «могут остаться как подчиненные единицы генерального школьного плана…»
В таком случае, какой же должна быть школьная структура? Где элита получит образование? 18 января 1937 года Гитлер ответил на этот вопрос предельно кратко:
«В соответствии с отчетом управляющего делами национал-социалистической партии Рейха и руководителя молодежи Рейха я согласен, чтобы реорганизованные национал-социалистические школы, которые также должны быть подготовительными школами для национал-социалистического Рыцарского Ордена, носили мое имя».
Указ был дополнен заявлениями лидера молодежи Рейха Бальдуха фон Шираха и лидера Трудового фронта Роберта Лея. Оба объявили, что мальчики, отличившиеся в Юнгфольк или в Гитлерюгенд, будут приняты, начиная с двенадцати лет, в одну из «школ Адольфа Гитлера».
Через шесть лет они должны будут выполнить «Добровольную трудовую повинность» и затем отслужить в армии. Сразу же после армии лучшие из них – а мы знаем, что у нацистов означает «лучшие» – принимаются в национал-социалистический Рыцарский Орден.
Рыцарские Ордена времен Средневековья – духовные предки новых школ; и характерный атавизм здесь открыто признается. Да, «Рыцари Ордена» были набожными, что верно, то верно. Но при этом их обычаи были жестокими, и они жили для войны. Набожность отличала их от остальных, а их жестокость и отсутствие культуры теперь соответствует тем временам.
Сегодня «юнкера» – разумеется, они названы «юнкерами» – живут в замках, экспроприированных у хозяев этих замков. Юнкера не грабят, как разбойники с большой дороги, они проводят «изменения» и «реорганизации». Их «Орден» – национал-социализм, а их «Рыцарские Ордена», расположенные в прекрасных горных и лесных районах, были «изменены» государством, которое сейчас обеспечивает их необходимыми средствами. Ученики платят за обучение пропорционально годовому доходу их родителей, и даже самые бедные из них имеют привилегии «юнкеров». Гитлер установил, что никакое социальное положение не должно быть помехой на пути руководителя, чьи качества проявляются в других доблестях.
«Schulpforta» (в прошлом средневековый монастырь – прим. пер.), одно из наиболее уважаемых учебных заведений в Германии, которое за четыреста лет прославилось своей строгостью и дисциплиной обучения молодых людей высшему типу духовной ответственности, было «реорганизовано». Собственность отняли, учителей уволили, ученики вынуждены были уйти, и в школу двинулась армия «самых лучших и перспективных национал-социалистических лидеров».
Эту армию снабдили униформой за счет государства; трудно избавиться от подозрений, что сам генерал Геринг приложил к этому руку, так как у каждого мальчика теперь должно быть, по меньшей мере, девять комплектов униформы. На двух мальчиков выдается мотоцикл, а у старших даже есть автомашины. Ни в оружии, ни в снаряжении нет недостатка. Сейчас в Германии насчитывается двенадцать национал-социалистических Рыцарских Орденов, но, разумеется, это только начало.
Д.В. Тэйт пишет в газете «Лондон монинг пост»:
«Жизнь в этих школах характеризуется сильно выраженным политическим мотивом и широким использованием военных форм. Есть специальная униформа, а различные школы отличаются только цветом погон. Эта униформа, которую носят мальчики старше 15-ти лет и их учителя, состоит из фуражки защитного цвета, кителя, бриджей, ботинок и кортика. Мальчики младшего возраста носят рубашку защитного цвета навыпуск, шорты и фуражки.
Школьные занятия, включая гимнастику, ограничены утренними часами. И, кроме полуторачасовых приготовлений, весь день и вечер посвящены насыщенной программе из разных видов спорта, среди которых главные – плаванье, бокс, стрельба и ручной мяч. Старшие мальчики еще обучаются верховой езде, а также вождению мотоцикла и автомобиля. Все направлено на воспитание физически подготовленного национал-социалиста.
Маршировка – не просто средство перехода мальчиков от одной деятельности к другой, а еще и одна из школьных игр. По меньшей мере, два раза в неделю выделяется время для военно-спортивных игр на местности. Кстати, источником этих «игр» были попытки патриотов поддерживать некоторую форму военной подготовки во время полного разоружения по Версальскому договору. В армейской фразеологии это называется «тактическим упражнением без оружия».
Два или три раза в год проводятся «маневры», длящиеся около недели, когда школа совершает переход из одного места в другое. Старшие мальчики иногда проходят свыше тридцати километров в день, а потом ребята устанавливают палатки из тех брезентовых накидок, которые каждый несет с собой. Их сопровождает грузовик и полевая кухня. В сентябре прошлого года все двенадцать школ в первый раз совместно участвовали в операциях…»
Мы не можем выяснить, насколько удалены родители «юнкеров» в соответствии с правилами обучения, так как мальчики тоже «экспроприированы», и их родители не имеют права возражать или проявлять какие-либо чувства, кроме молчаливого смирения.
Сведения о протестах в отношении школ все же нашли путь во внешний мир из различных районов Германии. Особенно, из католических районов. Население не переставало бунтовать, когда нацисты убрали распятия из религиозных школ и заменили их фотографиями Гитлера и свастикой. В мюнстерском епископате состоялась историческая демонстрация крестьян, ужасающая своей монотонной настойчивостью. Никто не проронил ни слова. Никто не выкрикивал лозунгов. Они стояли несколько часов и беспрерывно бормотали только одно: «Кресты, кресты, кресты…»
Это был единственный случай, когда нацисты сдались: вернули кресты епархии. Во всех остальных местах нацисты были победителями: они почти нигде не встретили сопротивления.
Итак, немецкие школы, столь уважаемые во всем мире до 1933 года за высокий уровень преподавания и за прогрессивность, эти немецкие школы, на которые возлагалось столько надежд на будущее, сегодня не идут ни в какое сравнение по качеству преподавания ни с какими другими учебными заведениями. Выпускники гимназий привыкли получать образование, которое ставило их на один уровень со студентами-второкурсниками или первокурсниками американского колледжа, сегодня они находятся ниже интеллектуального уровня молодых американцев, которые только что прошли вступительные экзамены в колледж. Поэтому не удивительно, что выпускники французских лицеев или швейцарских средних классических школ с презрением относятся к немецким студентам, которые ничего не умеют, кроме как маршировать.
Удивительно, что еще раздаются отдельные голоса сожаления, пусть даже осторожные и завуалированные. Штудиенрат (директор гимназии – прим. пер.) по фамилии Нассхофен открыто выражает свое разочарование в «Национал-социалистическом воспитателе»:
«К глубокому сожалению, школьный материал, особенно в выпускных классах, и работа высшей школы (…) никоим образом не совпадают с требованиями, предъявляемыми к образованию тех, кто выбран в качестве будущих руководителей. В интересах нашего народа это не должно продолжаться (…) Во многих случаях никто не осмеливается действовать с необходимой энергией и делать очевидные выводы».
Мы знаем, почему никто не осмеливается: всякий плохой ученик, наказанный хорошим учителем, может обвинить последнего в самом страшном преступлении – в «оскорблении национал-социалистического духа» или в «унижении фюрера». Ни один хороший учитель не осмеливается, потому что попытка выполнить свой профессиональный долг может стоить ему потери не только заработка, но и жизни.
Штудиенрат требует тоном, который можно оценить только как безрассудно-храбрый:
«Имейте смелость отчислять явно непригодных учеников!»
До установления нацистского режима мы даже не могли себе представить школу, которая не осмеливалась бы требовать определенных знаний от своих учеников и отчислять неуспевающих, или заменила бы смелость наглой ложью и проповедью бесчеловечности, как главного достоинства, с одной-единственной целью: выпускать солдат вместо людей и граждан. Сегодня эти школы немыслимы как источники немецкого образования. Раны, которые фюрер нанес немецкому народу, ужасны, их рубцы будут еще долго видны на каждом лбу, как каинова печать.
Но придет время, и все героические черты характера и духа, которые в прошлом завоевали уважение и симпатию к немецкому народу, вернутся снова.
ГОСУДАРСТВЕННАЯ МОЛОДЕЖЬ
В центре трех концентрических кругов находится немецкий ребенок, которому некуда бежать и который зависит от Власти предержащей. Ближайший круг – семья. Но ее влияние сведено до минимума. Ребенок может разрушить этот круг очень рано, а, разрушив, почувствовать себя солдатом.
Потом он входит во второй круг: в школу. Все следы уединения – дома было хоть какое-то уединение – здесь исчезают, уступая место серьезным вопросам официальной пропаганды.
Государственная власть пребывает прямо в классе: в углу стоит бюст фюрера; его слова ежедневно повторяют учителя, и ребенок в равной мере получает как похвалу, так и наказание во имя фюрера.
Единственная оставшаяся в школе лазейка – час, который дети проводят со старомодным учителем географии. Путешественник, он был в Китае и в Африке, говорит на странных языках и рассказывает истории о чужеземцах, как о своих хороших друзьях. С ним время проходит хорошо, и никто не думает о фюрере. Даже, когда в конце урока, перед тем, как они пойдут в класс химии, старый учитель бормочет «Хайль Гитлер!» и неловко поднимает руку, это не зачеркивает того часа, который они провели, изучая географию и радуясь. Это накладывает на них отпечаток, который сохраняется, даже когда воинствующий молодой преподаватель химии возвращает их назад к действительности тоталитарного режима, к вопросам крови, расы, и к фанатичному повиновению.
Школа – это нацистский круг, внутри которого ничто не противоречит нацистскому духу. Но, несмотря на все насилие, которое применяют к ученым, как и к науке, есть еще люди, которые знали Германию до того, как Гитлер ее изменил, и они еще работают. И в глазах детей невозможно извратить некоторые истины, даже если завтра фюрер захочет постановить, что дважды два пять.
Но вот третий круг – гитлеровская молодежная организация, самая всеобъемлющая, самая важная и намного более мощная по воздействию на ребенка. Ничего не остается от уединения, которое возможно только дома. Никакого «до Гитлера» или «кроме Гитлера», как в школе. Здесь нет ничего, что хоть в малейшей степени отличалось бы от того, что требует Гитлер. Только в силу неизбежности он разрешает существовать семье и школе, но сердцем он с молодежными союзами, их-то он и посещает, и одобряет. Они должны принимать участие в Нюрнбергских Днях партии; к ним он обращается в своих речах, а их руководитель Бальдур фон Ширах подчинен непосредственно самому фюреру.
Третий круг – наиболее удаленный; вне Государственной молодежи для немецкого ребенка в Третьем Рейхе невозможна никакая жизнь.
Кто здесь правит? По каким законам? Что происходит в этом третьем круге?
Адольфа Гитлера, которому принадлежит немецкий ребенок, нельзя назвать ни эрудитом, ни смельчаком.
Необразованный, с непредсказуемыми выходками, физически слабый, он потребовал от молодежи страны раньше всего физической тренировки. А уж потом, во вторую и третью очередь, закалки характера и умственного развития.
Сам же Гитлер, узкоплечий, с широкими бедрами, никогда не сможет достичь физического развития. В детстве он страдал неврозом. Мать называла его «чокнутым», и в «Майн кампф» он пишет, что был трудновоспитуемым ребенком. В возрасте тринадцати лет у него было воспаление легких, а на войне он на какое-то время ослеп, возможно, на почве частых приступов истерии. На фронте у него почти не было ранений. А в 1923 году, во время путча, едва заслышав выстрелы, он бросился на мостовую и разбил себе плечо. Потом, хоть он и поклялся покончить с собой, если путч провалится, он незаметно сбежал.
Муссолини водит автомобиль, пилотирует собственный самолет и великолепно ездит верхом; Гитлер же не может даже усидеть на лошади, чтобы принять парад. Неудивительно, что он требует от «своей» молодежи ловкости и отваги, которых нет у него. Он дает молодежи «преимущества», которых у него не было, и они должны завоевать мир.
Поэтому руководители государственной молодежи должны обеспечить ей условия, чтобы научиться воевать. А для этого молодежь должна уметь маршировать, стрелять, ездить верхом, летать, и психологически готовить себя к войне во славу фюрера, а также святой земли Германии и обожествления одной единственной нордической расы.
Молодежь должна управлять молодежью: это гарантирует ей, что никто из старших, как было раньше, не имеет права голоса. Двенадцатилетние pimpfе (юниоры) терпят любую жестокость или несправедливость от своего четырнадцатилетнего начальника до тех пор, пока через два года они сами не начнут запугивать новый набор подчиненных.
Широко распространено убеждение, будто каждому, кто годен для вступления в немецкие молодежные организации, членство в них предписано законом. И дети, и родители в это верят. И действительно, существует правительственный закон о Гитлерюгенде от 1 декабря 1936 года, который гласит:
«Будущее немецкого народа зависит от его молодежи. Следовательно, вся немецкая молодежь должна быть готова для исполнения своих будущих обязанностей.
Закон вводится в действие настоящим указом.
1. Вся молодежь Германии в пределах Рейха объединяется в Гитлерюгенд.
2. Вся немецкая молодежь должна получить воспитание – отдельно от получаемого дома и в школе – физическое, психическое и моральное в духе национал-социализма, чтобы служить народу и стать частью народа (…)
3. Задача воспитания всей немецкой молодежи в Гитлеровском Союзе молодежи поручается имперскому руководителю молодежи национал-социалистической партии, который таким образом становится «Руководителем Имперской Молодежи». Он является официальным лицом, находящимся в Берлине и подчиняющимся прямо и непосредственно фюреру.
4. Директивы, необходимые для выполнения этого закона, так же как и основные инструкции для администрации, будут введены фюрером».
Но эти инструкции никогда не были введены по достаточно веской причине: закон противоречит конкордату с Папским престолом, по которому немецкой молодежи разрешено выбирать между католическими и государственными организациями. Нацистская тактика состояла в том, чтобы нарушить конкордат с помощью закона, который фактически так и не стал законом, но своей цели он достиг, благодаря психологическому воздействию. Позднее было заявлено, что конкордат остается в силе, и при этом католические организации уничтожают одну за другой. Их собственность конфискуется, вокруг них разгораются скандалы и начинают судебные процессы. Немецкой молодежи и ее родителям дают понять, что находиться вне Гитлерюгенд крайне опасно и противозаконно. При том, что видимость добровольного членства сохраняется.
4 марта 1937 года Бальдур фон Ширах опубликовал следующий указ:
«Вся молодежь для фюрера!
Запись в члены Юнгфольк на 1937 год. Призывы руководителя имперской молодежи Бальдура фон Шираха:
Руководитель имперской молодежи Бальдур фон Ширах издал следующие призывы для записи в члены Юнгфольк:
Немецкие родители, немецкая молодежь!
Снова приближается день, в который новое поколение текущего года должно поступить на службу фюреру. Как и каждый год, в этом году я снова призываю молодежь страны по случаю дня рождения Адольфа Гитлера пополнить ряды великих организаций немецкой молодежи, принять участие в бескорыстной службе и работе на благо фюрера, и выполнить свой долг. В прошлом году результатом моих призывов было то, что около 100% всех немецких мальчиков и девочек, достигших 10-ти лет, добровольно вступили в наши ряды. Я уверен, что нынешнее поколение воспримет этот призыв как вопрос направления и поддержит его.
Сила и богатство германского Рейха заключается в том факте, что его молодежь насчитывает миллионы. Никто не должен остаться в стороне, когда речь идет о том, чтобы сделать Германию сильнее и счастливее. Нет большей чести, чем служить этому Рейху.
Немецкие родители, немецкая молодежь, осознайте важность обращения, которое направлено вам.
ВСЯ МОЛОДЕЖЬ ДЛЯ ФЮРЕРА!»
(«Фолькишер Беобахтер», 4 марта 1937).
Рефрен «Вся молодежь для фюрера!» в конце и в начале обращения Ширах употребляет во всех своих заявлениях. Дети знают все варианты формулы. Например, «Вы тоже принадлежите фюреру»; «Немецкая молодежь принадлежит фюреру»; «Немецкая молодежь, ваша жизнь принадлежит фюреру».
А после Дня партии 1937 года появилась новая клятва, написанная самим Ширахом:
«Я приношу эту клятву перед Богом. Я всегда буду верным и покорным своему фюреру, Адольфу Гитлеру. Как член партии, я хочу выполнить свой долг на благо немецкого народа, с ясным осознанием и готовностью к любой жертве, ради величия и чести немецкой нации: да поможет мне Бог».
Слово «Бог» в Третьем Рейхе – своеобразный орнамент к слову «фюрер». Автор клятвы привел десятки тысяч молодых людей на День партии для принесения этой клятвы верности, которая вверяет души молодежи фюреру, всегда облагороженному словом «Бог».
ОРГАНИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ МОЛОДЕЖИ
Государственная молодежь организована наподобие армии. У нее есть корпуса, дивизии, бригады, полки, батальоны, роты, эскадроны и офицеры. Гитлеровская молодежь разделена на пять корпусов, двадцать две дивизии, восемьдесят два полка и триста двадцать восемь батальонов. Союз Немецких Девушек (СНД) состоит из пяти областных организаций, двадцати двух районных и трехсот тридцати низовых.
И, наконец, Юнгфольк разделен на пятьсот восемьдесят отрядов мальчиков и на такое же количество отрядов девочек.
Юнгфольк (включая Юнгмадельс – отряды девочек) состоит из мальчиков от десяти до четырнадцати лет; Гитлерюгенд – из подростков от четырнадцати до восемнадцати лет; Союз немецких девушек (СНД) – из девушек от четырнадцати лет до двадцати одного года.
Для этой молодежи придумано множество званий – всего в этих организациях насчитывается тридцать два офицера в разных званиях, не считая их руководителя.
Командует этой громадной и хорошо налаженной армией сам Ширах – хилый, вялый молодой человек, отмеченный смесью жестокости и тяги к изящным искусствам, характерной и для его фюрера, и для героя-сутенера Хорста Веселя, и для немецкой Государственной молодежи. Ширах–главнокомандующий не только распоряжается ночными маршрутами и маневрами, но еще и пишет поэмы, читает их своим подчиненным и затем публикует в молодежных изданиях. Заглавия всегда высокопарные: «Барабаны Немецкой Молодежи», «Воля и Власть», «Помогите Хорошей Работой», «Государственная молодежь – Боевой Орган Немецкой Молодежи».
Некоторые из этих произведений, украшенные иллюстрациями, появляются под покровительством национал-социалистического Союза учителей, который публикует относительно читабельные поэмы, такие как «Помогите хорошей работой». Большинство этих произведений выходит под покровительством «молодежного» отдела немецкого молодежного издательства, которое, в свою очередь, входит в Отдел школ, культурной работы, пропаганды и печати Государственной Молодежи Шираха.
Специальные подразделения Государственной Молодежи дополнительно включают «Отдел регистрации, организации и образования», «Бюро личного состава», «Отдел по работе с молодежью за пределами Рейха и по колониальной работе» (подчиненный «Центральной группе Немецкой молодежи в Европе»); и, такие более мелкие отделы этой внушительной организации, как «Подготовительные школы для летчиков», а также «Подготовительная школа для вождения планера, автомобиля и верховой езды».
Существуют тридцать четыре специальные школы для воспитания руководителей Гитлеровской молодежи и четыре рейхшколы. В Потсдаме и в Мелене – для мальчиков, а в Потсдаме же и в Гётеборге – для девочек.
После того, как немецким детям исполнится десять лет, они должны пройти курс физической подготовки, который руководители этого курса считают «мирным» и «спортивным», но называется он «Оборонительный спорт».
Джон У. Тейлор пишет об этом виде спорта в книге, выражая благодарность германским властям за «ценную помощь», оказанную ему в написании этого фундаментального и объективного труда. Он сообщает, что организация Гитлерюгенд «никогда не издавала официального справочника для этого типа подготовки. Писатель провел много часов в беседах с членами руководства молодежью Рейха и посещениях тренировочных школ Гитлерюгенда. В книжных магазинах Германии есть немало различных публикаций в виде справочников для занятий по оборонительному спорту, и директора тренировочных школ выбирают свои собственные учебники».
Здесь мы снова сталкиваемся с отсутствием официального правительственного материала, но не случайно, а по сугубо тактическим соображениям: чтобы придать Германии приличный вид в глазах внешнего мира. Сборники инструкций стали гораздо важнее школьных учебников, заполнив этот пробел «различными публикациями», которые удовлетворяют потребности Государственной Молодежи.
Джон У. Тейлор продолжает:
«Во время посещения такого лагеря автор встретился с его начальником, лейтенантом полиции И. Ремолдом. Нижеследующее описание того, что преподавалось в этом лагере, по большей части взято из брошюры, написанной лейтенантом и названной «Справочник Гитлерюгенда» (Мюнхен, 1933).
А. Маневры и подготовка к ним.
1. Обучение в классе.
2. Чтение карт (масштаб 1:25.000 и 1:100.000). Определение направления с компасом и без него.
3. Описание различных участков земли (топография поверхности и характеристика ландшафта).
4. Проверка зрения. Оценка расстояния.
5. Приготовление укрытий, маскировка и нанесение фальшивых следов.
6. Разведка, отчет и зарисовка.
7. Обучение на открытой местности.
8. Защита маршевой колонны.
9. Установка палаток и использование саперных лопаток
10. Ориентирование на местности ночью и днем.
11. Простые игры на открытой местности.
Б. Физическое воспитание.
1. Разминка.
2. Акробатика и гимнастика.
3. Бокс.
4. Спортивные игры.
5. Игры с мячом.
6. Упражнения с предметом.
7. Плаванье.
8. Кросс и бег на выносливость.
9. Метание на точность индейской дубинки.
10. Игры с построением.
11. Марш с полной выкладкой.
В. Стрелковые занятия с мелкокалиберным оружием.
1. Изучение огнестрельного оружия: сборка-разборка и уход за оружием.
2. Обучение стрельбе.
3. Поведение во время стрельбы.
4. Действия записывающего результаты и проходящего испытания.
5. Действия наблюдателя за стрелковыми занятиями.
6. Нажатие курка, занятие на треугольной мишени.
7. Позиции до–, во время и после стрельбы.
8. Огневые позиции: лежа, сидя, с колена и стоя».
Джон У. Тейлор не делает комментариев к этому «обзору», и, действительно, любой комментарий был бы излишним. Пункты А и В также вероятно относятся к мирному спорту, как метание бомб. Военную картину завершают приведенные ниже сведения о марше с полной выкладкой:
Тейлор продолжает:
«Гитлеровская молодежь с удовольствием занимается верховой ездой, вождением автомобиля, изучением использования сигналов, ориентированием на местности, оказанием первой помощи и музыкой. Они также проходят специальную подготовку в авиа-клубах и учатся управлению планерами».
«Занимается оказанием первой помощи и музыкой».
Что это – цитата из какого-то нацистского документа или последовательность мистера Тейлора? Это – последовательность Гитлера, который мог с восхищением слушать «Лоэнгрина» в то время как его бомбы разрушали Париж; и это – в духе Государственной Молодежи.
Далее нам рассказывается о том, что тринадцатилетние подростки должны проходить за день 17.6 километров; пятнадцатилетние проходят 21.6 километров, неся груз весом 11 кг. Эта тяжелая тренировка приносит сомнительную пользу. Результаты, сказавшиеся на состоянии здоровья детей, были засвидетельствованы самими нацистами в «Франкфуртер цайтунг» от 27 мая 1937 года, где в редакционной статье говорилось:
«Самые последние наборы позволили обнаружить удивительный факт, что чрезвычайно выросло заболевание, известное как «плоскостопие». Например, из каждых 100 человек набора 1936 года 37 или 38 страдали от этого дефекта».
От тридцати семи до тридцати восьми юных «арийцев», готовых для военной службы, страдают плоскостопием, иными словами, той самой приметой, которая, помимо больших носов и губ, наиболее часто используется в их антисемитских карикатурах. Газета не одинока в своем упоминании этого удивительного наблюдения. «Мюнхенская Медицинская газета» № 14 от 2 апреля 1937 года обсуждает лекцию магдебургского ортопеда проф. А. Бленке по вопросу «Плоскостопие среди наших товарищей и его влияние на их способность к труду и обороне», и пишет:
«Он замечает, что такие тревожные симптомы, которые ранее имелись в основном у взрослых молодых людей, в настоящее время часто наблюдаются у школьников в том возрасте, в котором они никогда обычно не проявлялись. В соответствии с утверждением лектора, причиной этого являются слишком большие нагрузки на ноги тех мальчиков и девочек, которым приходится проходить по трудным дорогам, неся тяжелые грузы. Другими словами, предъявленные к ним требования находятся гораздо выше их сил. Важность профилактических мер против этого доказана нашим военным обследованием, которое установило, что тревожно высокое число призывников оказалось непригодным к военной службе из-за плоскостопия».
Проф. Шеде из Лейпцига по случаю «Дня благосостояния инвалидов» сообщил, что в ходе его обследования Юнгфольк более 50% тех, кто должен нести трудовую и воинскую повинность, страдают плоскостопием, поэтому у большинства из них ослаблен позвоночник.
Но, возможно, профессор Шеде придирается? Что на самом деле требуется от этих детей? Что они сами говорят обо всем этом в своей пропаганде? Вот полная история из журнала «Юнгфольк» (июнь 1934) – периодического издания, выпускаемого детьми и для детей в возрасте от десяти до четырнадцати лет:
«Последние пять километров.
Мы сидим на обочине дороги.
Кто-то хочет есть, другие жалуются на трудности и эти постоянные марши.
Мы уже несколько дней в пути. Вначале мы так наедались, что с трудом двигались. Сейчас, когда у нас кончились деньги и еда, многие находят разные неудобства. Жалуются все малыши, кроме Хейни, который весь день бодро жует кусок крекера. «Все вы – дураки, только и можете, что мясо лопать!», Хейни кривится и сплевывает. Все молчат, только кто-то ворчит: «Хватит болтать о еде».
Наш вожак Ганс встает и резко командует: «Пошли!». Мы выступаем: 20-24-29 километров. У всех ноги в мозолях.
Еще пять километров. Хейни едва держиться на ногах. «Пошли», – повторяет Ганс. У Петера с подбородка текут капли пота.
Ганс берет рюкзак.
«Кто понесет рюкзак Хейни?» – спрашивает он.
Ни одного добровольца. Хейни кусает губы.
«Хорошо, давайте его мне, – предлагаю я, – на 1.5 километра, а потом пусть его возьмет кто-нибудь еще».
Сразу же несколько голосов бормочут: «Только не я».
После 1.5 километров Ганс забирает у меня рюкзак и отдает одному из недовольных. Тот не хочет нести.
«Это так-то ты видишь идею товарищества!» – голос Ганса становится резким. Нюг берет рюкзак. Еще 400 метров. Тогда тот, кто раньше отказался, берет рюкзак, и теперь он несет два рюкзака и насвистывает. Это песня о товариществе.
Еще 400 метров. «Пошли, – говорит он, – я к нему уже привык».
Нам приходится отобрать у него рюкзак почти насильно. Следующий, кто его получает, вообще не жалуется.
Последние пять километров нам кажутся длиннее, чем первые двадцать.
Наконец, мы подходим к деревне у моря и валимся в сено почти замертво.
С самого утра Нюг открывает походную аптечку, чтобы оказать помощь тем, кто сбил или натер ноги.
Хейни был первым на очереди. Тот факт, что он продержался на ногах весь предыдущий день, сделал его популярным. Несмотря ни на что, у всех ребят было хорошее настроение. Ни ссор, ни недовольства. Каждый сделал вид, что еда была прекрасной (хотя, на самом деле, еда была худшей частью марша).
После дня отдыха поход продолжился. Конечно, медленно, так как теперь мы были на побережье. Настроение осталось хорошим следующие две недели. И если кто-то слишком открывал рот, Хейни толкал его или даже бил в челюсть.
После этого прошло три недели. Вечер. Мы сидели дома и говорили о социализме. И о товариществе.
Один из нас сказал: «В этом великом походе мы узнали, что такое товарищество!».
Ганс Блюм, Альтона».
Этот рассказ написан, чтобы убедить каждого в пользе Юнгфолька и его «великих походов». По сравнению с этим рассказом бледнеет любая статистика. И это – наиболее привлекательная сторона, которая акцентируется в беллетристике! Было ли тут некоторое преувеличение эмоций из страха, что дети находились под слишком сильным давлением? «Хватит болтать о еде» и «толкал или даже бил в челюсть»! – как боятся начальники, как они изображают власть, хотя они только на два года старше остальных! Ганс-вожак просто берет рюкзак у одного маленького мальчика и отдает другому, который уже пожаловался на свой груз. В конце концов, мальчик берет оба рюкзака, так как голос вожака стал «резким».
После всего описанного даже автору этого рассказа кажется невероятным, что хорошее настроение может сохраняться. А вечером, в домашней беседе, веселая нота в конце рассказа напоминает солдат, собравшихся поговорить и вспомнить былое в послевоенные годы.
«Это было прекрасное время, – говорят они, которым отшибло память, – …те дни … лицом к лицу с врагом, все вместе!»
У Государственной Молодежи есть вечера патриотической музыки, военной поэзии и грубых шуток. Как еще можно назвать вечера этих жестоких и обреченных детей, если не привалом на отдых в прифронтовой полосе?
ГДЕ ВРАГ?
Военно-патриотическая литература.
Гитлер сумел распространить, как важный фактор своей государственной политики, ощущение, что война близка. Немецкий народ вообще считает, что война уже идет.
Можно заставить народ терпеть голод, отсутствие свободы и произвол, приносить жертвы, можно поднять людей на сверхчеловеческие свершения, убедив их, что они живут в исключительных обстоятельствах. Можно конфисковать их собственность и ввести военное положение – но только в том случае, если люди убеждены, что существует военное положение и жизнь зависит от их желания сражаться, воевать и умирать за свою землю. Люди, стоящие у власти, были иллюзионистами, создавшими в Германии именно такую атмосферу и убедившими, особенно молодежь, в полной серьезности того, что сражение уже идет.
Но где же враг?
Никто не знает. Фюрер приказывает – народ подчиняется.
Он – главнокомандующий армии в фантастической войне с невидимым врагом. Гитлер, которому Германия и Австрия сдались без малейшего признака борьбы – человек необразованный, но поклонник Вагнера, любитель кроваво-красных флагов и тайной полуночных клятв. Вечером тридцатого июня, в тот день, когда он убил своих лучших друзей, он слушал музыку, которая так волновала его, что он испытывал почти сладостное чувство при мысли о том, сколько крови было пролито. Он – идеальный полководец такой не существующей, а лишь «желаемой войны». Две натуры уживаются и взаимодействуют в нем: романтическая, одержимая мистической кровожадной фантазией, и расчетливая, осторожная, одержимая бычьим упорством, которая держит свою жертву за горло мертвой хваткой.
Но если даже существующая только в мечтах война станет реальностью и Гитлеру нужно будет защитить себя от зримого врага, окончательный исход такой войны может зависеть от того, какая из его натур возобладает, натура затворника или хитрого, твердолобого упрямца.
Периодические издания оказали Гитлеру неоценимую услугу: они-то и помогли сплотить его Государственную Молодежь, приучить ее к голоду, к усиленным маршам, к тяготам вымышленной фюрером войны.
Один из наиболее важных молодежных журналов – Г. М., боевой орган Гитлерюгенда, пишет:
«Гитлеровская Молодежь! Вы стоите в центре сражения! Вооружайте себя чтением Г.М.!» Это – постоянный лозунг журнала, почти все содержание которого – эссе, поэмы, рассказы, воспоминания – акцентирует мысль о «сражении».
Но Государственная Молодежь – официальная организация всемогущественного правительства, которое ни с кем не сражается. Какое сражение возможно внутри государства? Какое сражение тут прославляют?
Годы борьбы перед тем, как Гитлер захватил власть, отражены в этих журналах. Редакторы должны ухватиться за эту соломинку, за этот штрих истории, в которой сегодняшняя Государственная Молодежь действительно за что-то «воевала». Были «битвы в залах», когда юные нацисты разгоняли мирные митинги, и «уличные бои», во время которых республиканская полиция арестовывала гитлеровских молодчиков за их поведение. Но это, по крайней мере, была борьба! Были великие дни, когда одни юные нацисты стояли на страже, пока другие рисовали свастику или развешивали нелегальные плакаты; демократическое правительство можно было обмануть сотней способов. «Нелегальные плакаты» пестрят почти в каждом номере нацистских молодежных журналов; даже наиболее умеренный журнал «Помогай вместе с нами» не может не упомянуть об этой фазе «боевых лет».
Некий Петер Остен рассказывает о прошлом опыте, «печальном и радостном». Он пишет:
«Мы были только небольшим отрядом гитлеровских мальчиков и девочек и помогали готовить плакаты и газетную пропаганду. «Атаку» и «Сигнал» (нацистские газеты) разбирали по пачкам с утра до позднего вечера. Примерно после часа ночи мы полностью заканчивали нашу работу. Но после этого большинство из нас не могло идти домой так поздно, так как наши родители думали, что мы ушли вместе с безвредными бойскаутами, и мы продолжали заниматься пропагандой. Как-то раз мы решили рисовать плакаты. Для этого было самое подходящее время. Нам не хватало только одного: краски и двух кистей. Но неожиданно появилось и то и другое. Лулу, один из наших лучших и наиболее активных членов, «организовал» их откуда-то. После этого мы занялись разведкой нашего района. Впереди шли плакатчики, а за ними, как будущая защита от полиции, несколько «обычных прохожих».
А немного раньше, в этом же тексте, описывая экспедицию в автомашинах, которые члены Гитлерюгенда совершали по стране в больших количествах, Остен пишет:
«Вначале все шло своим чередом, и некоторые из нас были немного разочарованы, что не случилось ничего нового. Несколько рабочих-коммунистов прошли мимо нас и вызывающе прокричали нам свое приветствие «Рот-Фронт». Конечно, мы рассмеялись в ответ. Но затем решили поразвлечься, они стали нашими жертвами. Автомобиль остановился, и несколько наших ребят сделали работу быстро и чисто».
Петер Остен вспоминает и другой эпизод из жизни «нелегальных плакатчиков»:
«…Ганс надвинул на лицо фуражку, крепко зажал подмышкой портфель и быстро зашагал к назначенному месту. Голубая банка из-под кофе торчала из его кармана, придавая ему вид молодого рабочего. С бешеной скоростью Герхард примчался к месту встречи на велосипеде. Они весело поздоровались, и оба согласились, что на самом деле удачно замаскировались. Дальше они пошли вместе и, в конце концов, присоединились к другим, за садами на окраине города. Все они громко смеялись. В центре группы стояла девушка, которая бойко заигрывала с трубачом Вернером: «Просто для практики», – сказала она, или, точнее, сказал он, ибо это был никто иной, как Траго, чья гладкая кожа как нельзя лучше подходила для его роли (…) «Тихо! – скомандовал Герхард, – сейчас мы прежде всего заберем инвентарь». Тут же появились две большие банки с краской, две новые кисти и немного клея. «За краску и кисти вы можете благодарить меня», – гордо объявил Вернер. Вскоре все было готово. «Если кто-нибудь из нас попадется полиции, он не имеет права ничего говорить про остальных», – сказал Герхард, руководитель группы, как последнее предупреждение.
Два мальчика на велосипедах поехали на разведку окрестностей, чтобы избавить группу от неприятных сюрпризов. Перед мальчиками, которые должны были писать объявления, взад и вперед разгуливала парочка влюбленных. В их небольшой дорожной сумке были все необходимые инструменты (…) И вот художники надели перчатки (…) и выбрали симпатичный черный забор, как свое первое поле деятельности. Влюбленные тоже не стояли без дела, а взяли одну из банок с краской и начали бесстыдно мазать асфальт…»
Когда, в конце концов, появилась полиция, юные гангстеры без труда направили ее по ложному следу:
«И полиция, ничего не подозревая, пустилась на поиски преступников, которые нарушили ночной покой. «Порядок, – сказал Ганс, – те липовые влюбленные были хорошей идеей».
На рассвете мальчики разошлись по домам, продолжая возбужденно разговаривать».
У этой героической истории есть все приметы «боевых времен»: тут и часовые, и краденые инструменты, и трюк, проделанный с полицией, и маскировка Траго. История мальчика с гладкой кожей, переодетого девушкой, «бойко заигрывавшей с Вернером» – еще один пикантный момент, который вполне типичен. Капитан Рем не был единственным гомосексуалистом в рядах нацистов, и организация Бальдура фон Шираха по-прежнему верна традиции Рема.
Сам Ширах – редактор журнала «Нацистская Девушка», который позволяет ему по-братски и очень чутко интересоваться такими вопросами, как «духовное положение женщины в Германии» и «ее великая миссия», и «всеми специфическими женскими задачами». А Гитлерюгенд – «подчеркнуто мужской союз по стилю униформы и еще по двум признакам: по жестокости и грозному виду». Обратите внимание на слово «жестокость», которое носит почти хвалебный оттенок, делая это качество желательным.
Есть целый набор слов, которыми нацисты пользуются, полностью искажая их общепринятый смысл и вкладывая в них благородный смысл. Например, такие слова, как «фанатизм», «жестокость», «безжалостность», и даже «варварство».
Хоровые песни и пьески нацистской молодежи остаются варварскими в том значении этого слова, в котором оно употребляется за пределами Германии. Их тексты можно найти в журналах, в брошюрах, в любом номере особо рекомендованных изданий, а иногда их распространяет администрация Гитлерюгенда. В одной из брошюр вы найдете такую песню:
«Пошли нам Господь, Моисея опять,
Чтоб он еще раз увел свое племя
В обетованную землю.
Пусть Красное море расступится снова
На два огромных столба,
Прочных как скалы.
А, когда толпы евреев
Окажутся между ними,
Тогда, Господи, захлопни эту ловушку,
И пусть они все там утихнут».
Другой песенник под названием «Трум-Трум» с подзаголовком «Песни для Юнгфолька», предназначен, как гласит подзаголовок, для детей от десяти до четырнадцати лет. Туда входят такие песни, как, например, такая:
«Бойцы-штурмовики, юные и старые,
Беритесь за оружие,
Потому что жиды обнаглели
И хозяйничают в германском отечестве».
Или такая:
«Пулеметная лента крест-накрест,
В ней сто десять патронов,
Пулемет заряжен,
В кулаке – ручная граната,
А ну-ка, сунься, большевик!»
Всем этим воинствующим песням, наполненным ненавистью, обучаются дети. И все эти песни отличаются той же эмоциональной неразберихой, которая типична для Гитлера и его соратников: смесью жестокости со штампами романтизма.
«Юный барабанщик, бей в барабан!
Мы на Москву пойдем,
Мы в Москву войдем!
Большевики узнают нашу силу.
Дикие розы расцветут у дороги,
Когда гитлеровцы двинутся на Россию».
Или еще такая:
«Разворачивайте омытые кровью знамена,
Трус тот, кто думает о своей шкуре…
И, когда придет день отмщения,
Мы понесем нашу свастику
От победы к победе.
Тогда пойдем мы на заре, на заре
Под стягом Фюрера на смерть».
Дикие розы и утренняя заря – старые штампы в немецких военных песнях, а не в детских. И в тех старых песнях развевался флаг отечества, а не гитлеровский флаг, во славу которого будет начат поход на Россию.
Все песенники для детей на один манер. У них даже обложки одинаковые: гитлеровские дети, флаги, барабаны, свастика. Такие же песни есть и для девочек. Например, такая:
Кругом – враги, защищайся!
Возьми свой автомат,
Возьми свой автомат.
Стой на посту, на Западе и на Востоке,
Пусть враги почувствуют твою непреклонность,
Больше врагов – больше славы!
Коричневая армия, вперед!
Вперед, за Гитлером!
Он сохранит мир
Он победит ненавистного врага,
Мы идем за ним!
Песни, стихи, альманахи и «детские игры» – все они пропитаны воинствующим духом. Если спросить, как мальчики проводят вечера дома, любой из них, скромно потупив глаза, расскажет вам, как хорошо ему живется, как он только что участвовал в спектакле под названием «Франкмасонский цирк». Он не знает, что такое франкмасон, но расскажет о противном волшебнике и об ужасном еврее Амшеле Ротшильде – директоре цирка. Есть также «черный брат», очень слабый, смешной, в церковном одеянии, и «красный медведь» с русским акцентом, и кроткий дурак с «ангельскими» чертами лица.
– У меня была хорошая роль, – говорит мальчик. – Меня загримировали под Марианну и с ног до головы обрызгали духами. Я должен был изображать Францию, понимаете? Это была политическая пьеса.
О, политическая пьеса! Это хорошо. А что в ней происходит?
– Вы сами хорошо знаете, что происходит! – говорит он с хитроватой улыбкой и подозрительно смотрит, не веря, что вопрос без подвоха. Он ведет свою линию медленно, как хороший актер, и доходит до апофеоза:
– Немец Михель побивает их всех.
Ну, разумеется, он побивает…
– Хотите, я вам все изображу? – спрашивает он. – Мы репетировали тысячу раз до того, как показали спектакль на областном митинге. Я знаю каждый акт наизусть, в любом месте.
– Хочу. Например, что Марианна говорит красному медведю?
Он изображает Марианну, имитируя ее развязную походку проститутки и покачивающиеся бедра. Делает он это довольно успешно. А медведь угрожающе поднимает лапу.
– О, какая красотка! – рычит он.
– О, милый красный медведь, – щебечет он в ответ фальцетом, покачивая бедрами, и затем, с поднятым вверх кулаком (дуэт, – объясняет он):
– Давай заключим брачный союз.
Против Михеля, нерушимый союз, – расчетливо прикидывает Марианна, но медведь знает, что ему нужно, и продолжает грубо и алчно:
– Я хочу тебя, моя радость, я съем тебя, любимая в один присест!
Просто замечательно! Маленький мальчик так любезен и такой хороший актер!
– И что же на это отвечает Михель?
Он хмурится, выпрямляется и начинает говорить хриплым, монотонным голосом:
– На Женевском озере стоит дом, и много людей входит и выходит, и они говорят, говорят и говорят!
– О! – перебивает он себя. – Меня сейчас стошнит от разоружения! Мне надо выйти из комнаты. Убирайте тут без меня!
Он корчит рожу, трясет головой с отвращением и в ярости высовывает язык и сплевывает. Спектакль окончен, он выходит из роли.
Играл он очень мило и даже убедительно, но без малейшего понимания.
– Все они такие, – говорит он бесцеремонно, – все они.
Он знает и другие пьесы, знает, где их найти. Вышеупомянутая пьеса была опубликована в сборнике «Игры германской молодежи», который издает департамент культуры Молодежи Рейха, а есть еще сборник «Лагерный цирк», в котором собраны игры и шарады – вопросы и ответы.
– Вы эту книжку знаете? – спрашивает он.
– Не знаю. А что это за книжка?
Он широко, как только может, открывает рот, и откидывает назад голову с копной мягких белокурых волос.
– Сдаваться? Они остолбенели, когда увидели, что Рейнские земли снова оккупированы.
Совсем неплохо.
– А еще?
Он выдергивает из своей чудесной шевелюры волос и размахивает им.
– Видите это? Вот на таком волоске висит Лига Наций!
Затем в игре выходит другой мальчик и говорит:
– Мысли о Лиге Наций вызовут у вас зубную боль. Мы ее вылечим. Мы вырвем больной зуб.
– Зуб? – спрашиваю я.
– Я не знаю, зуб или Лигу, – отвечает он равнодушно, – но это все равно.
Это – единственное мнение, которое он высказывает, повторяя заученные слова без всяких эмоций. Игры его не волнуют. Он вынужден в них играть, и они вошли у него в привычку, которая со временем обернется равнодушием.
Но сейчас ему надо идти. Завтра у него экзамен.
– Конечно, иди домой, – говорю я, – и садись за учебники…
– Учебники, – повторяет он в присущей ему задиристой, небрежной манере, а на лице написано удивление. – Мне учебники не нужны. Это – экзамен по обороне, но в этот раз он очень трудный. Я просто не могу его провалить. Он – самый важный из всех двадцати двух предметов. Пора идти, у меня еще час тренировки. Хайль Гитлер!
ЭКЗАМЕНЫ И МУНДИРЫ
Экзаменов бесчисленное множество. Например, можно спросить маленького мальчика, собирается ли он сдавать экзамены, чтобы стать санитаром. После успешно сданного экзамена ему присваивается звание «санитара, который несет носилки», а за ним следует «военфельдшер». Военфельдшер имеет право носить значок Красного Креста, и на митингах, учениях или на маршах может оказать первую помощь тем, кому не повезло во время полетов или на занятиях по стрельбе, или тем, кто карабкался на гору с полной выкладкой.
Правила ношения формы соблюдаются под строгим надзором стражей закона и уставов, затрудняющих положение некоторым детям из бедных семей. В газете «Пирмасенсер Цайтунг» от 18 мая 1937 года руководители округов сообщили:
«Гитлеровская молодежь обязана точно соблюдать правила ношения летней формы. Однако пришлось обратить основное внимание на тот факт, что все члены Гитлерюгенда, включая его подразделения, должны носить предписанные шнурованные ботинки, а не bundschuh (сабо – крестьянская обувь, термин был в ходу во время Крестьянских войн), которые многие носят повсюду до сих пор. Любому члену Гитлерюгенда запрещено ношение bundschuh. Летняя форма для всех мальчиков должна включать служебную фуражку, известную как летняя фуражка. Далее необходимо напомнить еще раз, что можно носить только черные брюки, а имеющиеся в настоящее время коричневые брюки должны быть перекрашены. Мы особенно просим родителей обратить внимание на эти вопросы и проследить за тем, чтобы летняя форма их детей полностью соответствовала уставу. Скаутская служба будет наблюдать за ношением предписанной летней формы всеми мальчиками в нашем районе».
Если такое объявление может показаться сумасбродным, то оно уравновешивается публикацией на следующей странице той же газеты:
«Во время повторного расследования было установлено, что мертвых хоронят в дорогостоящей одежде, иногда даже совершенно новой. Я считаю долгом каждого гражданина исключить любую роскошь на похоронах. Мэр».
НЕМЕЦКИЕ ДЕВУШКИ
Союз Немецких Девушек (СНД)) включает всех немецких девушек в возрасте от четырнадцати лет до двадцати одного года. Те же, кому от десяти до четырнадцати лет, принадлежат к Юнгмадельс (Отделению девочек). Обе организации предназначены готовить девушек для двух профессий: для национал-социалистического материнства и для военной карьеры – либо в качестве сестер милосердия на поле боя, либо «защитников отечества». Их обучают всему, что связано с расой и с материнством, а также тому, как быстро приготовить обед, как использовать эрзац-жир или остатки вчерашней пищи, как оказать первую помощь и пожертвовать собственной жизнью для общего дела.
«Девушки, занимайтесь спортом!»
Так герр фон Ширах обращается к немецким девушкам.
9 мая 1937 года он обнародовал обращение, отличавшееся, как обычно, путаницей в отношении добровольного членства:
«Немецкая молодежь принадлежит фюреру! Закон, в соответствии с которым были организованы Гитлерюгенд и СНД, в настоящее время становится законом, управляющим всей немецкой молодежью. Готовность пожертвовать собственной жизнью, подготовка и самоограничение вдохновляют сегодня всех немецких юношей и девушек. Поэтому мы рассчитываем на вас, немецкие девушки в возрасте от семнадцати лет до двадцати одного года, на тех из вас, кто не принадлежат к СНД. Мы хотим воспитывать молодых и здоровых людей. И поэтому обязанность СНД по физической подготовке является необходимой также и для вас. Занимайтесь спортом, тренируйте свое тело, растите здоровыми, уверенными в себе, готовыми к сопротивлению и к тому, чтобы пожертвовать своей жизнью. Выполняйте ваши спортивные обязанности!
Руководитель имперской молодежи
Подпись: фон Ширах
Заместитель руководителя молодежи по физической подготовке немецкой молодежи
Подпись: фон Шаммер».
Это было напечатано в газете «Фолькишер Беобахтер», и Агентство новостей Рейха добавило следующее:
«Настоящим делается заключительный шаг для того, чтобы поставить всю немецкую молодежь на службу общему благу. Каждый юноша, не входящий в Гитлерюгенд, должен принять участие в деятельности Трудового фронта или пройти военную службу в войсках Вермахта. Но до сих пор не было принято мер для вовлечения девушек этого возраста, если они не входят в СНД. Не существовало организации для их подготовки к выполнению будущих обязанностей по отношению к народу и государству или для того, чтобы обучить их готовности пожертвовать собой.
Первое, что необходимо для этой практической способности пожертвовать собственной жизнью, это – физическая подготовка девушек и, кроме того, умение оказать первую помощь при несчастных случаях, ухаживать за больными, обороняться от воздушных налетов и отравляющих газов и, что не менее важно, вести домашнее хозяйство. Все это преподается на курсах, находящихся в ведении Красного Креста, Союза германского Рейха по воздушной обороне и молодежного отдела германского Трудового фронта. Физическая подготовка девушек, родившихся между 1916 и 1920 гг., проверяется в Союзе германского Рейха по физической подготовке.
И в этом случае членство девушек – совершенно добровольное. Девушки становятся индивидуальными членами Союза Германского Рейха по физической подготовке через любую организацию, которую они могут выбрать. Каждую неделю проводятся ежевечерние двухчасовые занятия по физической подготовке, включая уход за телом, легкую атлетику, гимнастику, плаванье, народные танцы. Кроме того, особо одаренные девушки объединяются в особые группы и готовятся в соответствии со своими способностями.
Конечно, СНД, как единственная немецкая организация для девушек, принимает активное участие в обучении молодежи. С настоящего времени будет осуществляться тесное сотрудничество между Союзом по физической подготовке и СНД. Как подчеркнул руководитель Рейх-спорта, СНД должен быть образцовой организацией для физической подготовки немецких девушек и женщин. Первой целью членов ново организованных классов должно быть завоевание медалей (I и II) СНД, так же, как германских спортивных медалей. Кроме этого, назначены специальные ответственные за физическую подготовку для выполнения этой новой задачи. Они будут выполнять обязанности руководителя данного округа.
И, таким образом, генеральная линия активности, которая всегда была решающей для спортивного отдела СНД, будет решающей с настоящего момента для целого поколения немецких девушек. Цель всей спортивной работы в СНД., заключающаяся в воспитании здоровых женщин, владеющих своим телом, готовых пожертвовать свою жизнь и способных оказать сопротивление, сейчас достигнута, благодаря включению всех девушек в возрасте от семнадцати лет до двадцати одного года».
Наконец-то, в этом шедевре словесной путаницы точно сформулировано значение СНД и его целей. Но девушки знают и о первой цели СНД, которая не упоминается. Они изучают эту цель на всех курсах по биологии, в том числе на курсе о расе и наследственности. Они постоянно читают о ней во всех книгах и журналах.
Прежде всего, они – будущие матери. Они знают, что эту обязанность нельзя начинать выполнять слишком рано и вовсе необязательно быть замужем, чтобы эту важную обязанность выполнять на благо фюреру и государству. В периодическом издании «Раса» в марте 1937 года появилось заявление:
«Каждый здоровый ребенок каждой немецкой матери означает еще одно выигранное сражение в борьбе за существование немецкого народа. И, таким образом, в этическом смысле нельзя лишать незамужнюю немецкую женщину права стать матерью».
Адольф Розенберг в своей работе «Миф XX века» безапелляционно заявляет:
«В будущем германский Рейх будет считать бездетную женщину – независимо от того, замужем она или нет – несовершенным членом общества».
Требование рожать детей повторяется в самых различных вариациях, и смысл его предельно ясен. Фюрер потребовал от немецких женщин только одного: его евангельское послание должно быть выполнено без всяких условий.
Например, властей абсолютно не интересует, любит ли женщина мужчину и появляется ли у нее каждый год другой мужчина, если только они «расово чистые» и обладают «удовлетворительным здоровьем».
Любовь и преданность утратили свое значение, как и свобода, справедливость и разум. Об этом незачем упоминать фон Шираху и фон Шаммеру. Есть и дополнительные публикации.
Профессор Эрнст Бергманн из Лейпцига в своем эссе под названием «Знание и дух материнства» пишет следующее:
«Продолжительная моногамия порочна и вредна для нашей расы. Если бы этот институт насаждался в законном порядке, а, к счастью, этого почти никогда не бывает, раса должна прийти в упадок. Каждое разумно устроенное государство будет считать позорной ту женщину, которая не родила ребенка. Есть множество желающих и подготовленных молодых людей, готовых соединиться с имеющимися девушками и женщинами. К счастью, один юноша хорошей расы может удовлетворить двадцать девушек. И девушки, со своей стороны, должны с радостью выполнять требование деторождения, а не следовать бессмысленной, так называемой цивилизованной, идее моногамного постоянного брака, идее, находящейся в полном противоречии со всеми природными факторами».
Немецких девушек пичкают этой племенной литературой пять лет, чтобы они читали и запоминали, не имея ни возможности, ни надежды учиться, обреченные работать только неквалифицированными рабочими, или находиться в военном резерве. Безнадежность их положения отражена в университетской статистике, которая насчитывала 19.400 женщин, зачисленных в немецкие университеты в 1931 году и 9.000 – в гитлеровскую зиму 1935/1936 годов (уменьшение на 50%). Более показательно, что в 1933 году в Тюбингене изучало право 14 женщин, в 1934 году – четыре женщины и зимой 1936 года – одна женщина.
Возможность стать матерью очень велика, как только девушке исполнится четырнадцать лет. Государственная Молодежь умножает и поощряет эти возможности во время пирушек или выездов за город с ночевками на сеновалах. Родители беспомощно наблюдают за своими дочерьми, они могли бы выразить свое неодобрение, но кому? Характер Бальдура фон Шираха известен. Есть только один человек, более могущественный, чем он. Количество внебрачных беременностей и родов среди членов Государственной Молодежи огромно.
ОДИН РАЗГОВОР
Девушке пятнадцать лет. Она довольно миловидна, хотя сразу это не бросается в глаза. У нее хорошая фигура, но ее ноги чересчур мускулисты. Ее светлые волосы были бы волнистыми, если за ними ухаживать, а не заплетать на скорую руку в две тяжелые косы; складки, идущие от ноздрей к уголкам рта, скрадывают выражение ее лица, так что, когда она говорит, ее миловидность должна пробиваться через напряженность и пренебрежение. Она носит белую блузку, темно-синюю юбку и черные чулки – форму СНД, которая не очень ей идет.
С ней разговаривает иностранец, он тоже молод и обескуражен ее безразличным, командным тоном и резкими замечаниями, которые она делает, когда берет у него предложенную сигарету. Она рывком наклоняется к спичке, которую он ей поднес.
Он смущен: беседа не клеится.
– Кем вы хотели бы стать? – спрашивает он, глядя на ее склоненную голову.
– Матерью! – чеканит она, выпрямляется и медленно выпускает дым: первая сигарета очень вкусная. – Нет, в самом деле, – продолжает она, – а кем я еще могу стать? Хорошая работа есть только для мужчин, а вы знаете, где место женщины; или, если она не дома, а на работе, можете не сомневаться, что это плохая работа!
– Но ваш отец – профессор! – говорит юноша с облегчением, так как сейчас она, по крайней мере, разговаривает, – разве вы не хотите учиться в колледже?
– Ничего себе выход из положения! – отвечает она. – Туда и поступить безумно трудно, а еще труднее потом куда-нибудь устроится.
– А медицинская школа – вы могли бы стать врачом, не так ли?
– Сейчас женщинам запретили работать врачами в государственных больницах, а именно там работают после окончания медицинских школ. Во всяком случае, девяносто процентов медицинских учреждений принадлежат государству, и нам это официально запрещено, если мы замужем, и неофициально – если нет.
– Но ведь еще можно преподавать, не так ли? – предлагает он.
– Конечно, – отвечает она, – В таком случае мне пришлось бы пойти в педагогическое училище, и я могла бы это сделать. Но сейчас приказано временно прекратить прием девушек, так что мне просто не повезло.
– Как жаль, – говорит юный иностранец, делает небольшую паузу и пытается придумать что-нибудь утешительное. – Но у вас есть СНД, не так ли? Наверно, это чудесно, вам это должно нравиться – спорт, и компания других девушек, и сельская жизнь, и праздники, и...
Она останавливает его твердым насмешливым взглядом.
– Конечно, мне нравится СНД, – говорит она, – мы почти так же хорошо проводим время, как парни, почти столько же маршируем, затем много занимаемся военной подготовкой и слушаем почти столько же выступлений, сколько они. Да, почти столько же.
Она собирается идти, но с тем же выражением необходимости на лице, которое было у маленького мальчика, когда он заговорил о своих экзаменах.
– Мне надо идти в регистратуру, – говорит она, – моя подруга выходит замуж.
– Ваша подруга? Она такая же молодая, как… я хочу сказать, что ей тоже пятнадцать лет? – спрашивает удивленный юноша.
– Шестнадцать, – отвечает гитлеровская девушка, – а ее жениху – восемнадцать. Но у нее должен быть ребенок, и поэтому они женятся. Их родители не дадут им денег до тех пор, пока они не поженятся, и это – единственная причина.
Молодой человек смущен. Он не очень искушен в житейских делах, и ему не все понятно.
– А им разрешают? – спрашивает он. – Ведь они оба несовершеннолетние…
– «Разрешают», – повторяет она. – Конечно, разрешают. Государству нужны дети, и если есть еще старый закон, вводится новый, и все в порядке.
Юноша немного колеблется.
– Я только имею в виду, что молодым людям, считающимся несовершеннолетними до двадцати одного года, не разрешено жениться.
Он ведет себя, как ребенок. Он должен привыкнуть к переменам и не вести себя, как круглый дурак. «Я должен быстрее приспособиться к этим переменам», – думает он и протягивает руку за бумагой, которую она ему дает.
– Сейчас их признают совершеннолетними, – говорит девушка, – и это делается по закону. Вот что они принесли мне в подарок из регистратуры. Они решили, что это – хорошая шутка.
Она наблюдает за ним оценивающим, насмешливым взглядом, пока он читает.
УДОСТОВЕРЕНИЕ №397/21
Берлин-Лизтенберг______________19_______________
Окружной суд, 6-й Округ
Перед: А.Г.Р.______________________________ в качестве судьи
Предстали
1.___________________
2.___________________ (его отец)
3.___________________ (его мать)
все личности удостоверены документами.
Вышеупомянутый 1 заявил:
Я обращаюсь к вам за признанием меня совершеннолетним. Я был помолвлен с _____________ по______________ с такой-то, стольких-то лет, которая такого-то числа родила ребенка, чьим отцом я являюсь (или которая находится на таком-то месяце беременности от меня). Я хочу вступить в брак со своей невестой, прилежной, трудолюбивой девушкой и хорошей хозяйкой, чтобы иметь возможность лучше позаботиться о ней и о ребенке, чем это возможно для меня в настоящих условиях. Я зарабатываю столько-то марок в неделю и, следовательно, могу обеспечить семью. У нас есть постоянное местожительство (или у нас будет постоянное местожительство). Я понимаю смысл брака.
Вышеупомянутые 2 и 3 заявили:
Я _____________ Мы __________ даем наше согласие на признание совершеннолетним моего _____________ нашего ____________ сына. Мы можем подтвердить его заявление. Наш сын – серьезный человек и достаточно зрелый для того, чтобы самостоятельно решать свои дела. Признание его совершеннолетия пойдет ему на пользу.
Вышеупомянутым было сообщено, что их просьба удовлетворена, и решение вступает в силу с настоящего дня.
Они заявили:
Мы отказываемся от всех прав оспаривать законность данного решения.
Вышеупомянутый 1 запросил копии решения с приложением его свидетельства о рождении. Свидетельство о рождении (…) родословная (…) были ему возвращены.
Молодой человек возвращает бланк № 397/21 с благодарностью. Это не исключительное, но достаточно сложное положение, требующее печатных бланков и судебных решений; один из вопросов, обычных для ежедневной нацистской жизни. «Наш сын – серьезный человек и достаточно зрелый», – шутит девушка и смеется, как ребенок, но молодой иностранец не знает, что ответить; он отводит глаза в сторону.
РАЗЫСКИВАЮТСЯ ВРАГИ.
Все существование германской молодежи проходит под знаком оборонительного сражения. Мы должны установить путем честного поиска, есть ли где-нибудь, в каком-нибудь уголке противник, который примет вызов.
Жизнь немецкой молодежи наполнена ненавистью. Против кого?
Против будущих врагов нации. Мы слышим об этом в песнях, в пьесах против вражеского мира, а также против всего слабого, против всего побежденного в Германии. В поисках реального врага Германии приходится вытаскивать из могил мертвецов – Ратенау, Эйснера, Эрцбергера, – чтобы снова их убить, на сей раз более решительно, «законно», по приказу государства.
Институции, против которых сражается Государственная Молодежь, фактически полумертвы, призрачны, с едва заметными признаками жизни, однако, они вполне достаточны для создания воображаемого врага, без которого нацистское движение, особенно молодежное, не могло бы существовать.
Конечно, евреи играют свою роль, но в этой области Государственной Молодежи уже почти нечего делать. Евреи давно отработаны, как группа, тут едва ли еще есть даже предсмертные судороги
Государственная Молодежь знает, как знают жестокие дети, поймавшие лягушку, что можно оторвать у нее все лапки и наблюдать, как тело пытается прыгать, затем воткнуть иголку в живот и наблюдать резкую болевую судорогу, а потом бить лягушку по голове до тех пор, пока она не перестанет дергаться. Но вскоре после этого лягушка рожает лягушонка, и он доставляет еще больше развлечений.
Еврейский враг исключен из школ и молодежных организаций. После запрещения останавливаться в гостиницах или купаться в озерах, или играть на спортивных площадках он становится немного скучным.
Масоны, которые предложены детям, как враги, оказались неудачной затеей. Они могут быть такими же отвратительными, как «Доктор Масон» в пьесе, и, разумеется, они – враги, но как они выглядят? «Вы сами когда-нибудь видели хоть одного?» – спрашивает немецкий ребенок.
Нужны живые враги, необходимо поддерживать видимость вечной борьбы с противником, с которым можно встретиться лицом к лицу и который может оказать сопротивление. В поисках такого врага люди, контролирующие третий круг немецких детей, из которого нет выхода, обращаются к двум другим авторитетам, которые, по утверждению правителей, существуют только благодаря их благожелательности, авторитетам, окружающим детей и объявленных теперь врагами – школе и семье.
Школа представляет собой терпимого врага, слабого, безоружного, которому некуда деться (так же, как и церкви). Этот враг еще жив и не так скучен, как мертвый.
«У нашего учителя тонкий, бледный нос. Кончик носа отвисает, потому что в конце каждого предложения он дергает его правой рукой. Он очень много говорит. Вчера он рассказывал о летнем солнцестоянии. Вот так: «21 июня солнце достигло своего апогея. Апогей означает самую высшую точку. Апогей означает кульминацию. Слово «кульминация» происходит от латинского «culminare... ».
В этот момент Фред, который сидит рядом со мной, вытащил из портфеля книжку, которую он не дочитал вчера, и начал искать место, на котором остановился, в то время как у доски учитель продолжал говорить о падежах (…) Фред, должно быть, проглотил муху, потому что он вдруг начал ужасно кашлять. Но это было как раз хорошо, потому что иначе я продолжал бы думать еще не меньше получаса, – а ничего хорошего не получится, если думать больше пяти минут непрерывно. Особенно для мальчика…»
Так журнал «Юнгфольк» (№ 6 за 1934 год) высмеивает школу, учителей и сам процесс мышления, не придавая никакого значения неуважительному тону. Если бы это был частный детский журнал, издаваемый детьми, еще куда ни шло. Но это – официальное издание, которое выпускают руководители Государственной Молодежи или их подчиненные, и это высмеивание – только перестрелка в войне Шираха против школы.
В каждом номере подобных периодических изданий – а все они официальные – есть, по крайней мере, две или три статьи, ставящие перед собой одну и ту же цель: издевательство. В том же номере «Юнгфолька» одно эссе озаглавлено «Прекрасный воспитатель!». На сей раз «оборонительное сражение» ведется против явно здравомыслящего педагога, предложившего редакторам песню. Начинается эссе так:
«Больше всего нас задевает, когда люди вмешиваются в наши дела, когда они пытаются всучить нам свои старомодные вирши, которые будто бы нужны нам сейчас».
Прилагаемая песенка едва ли отличается от других, напечатанных в «Юнгфольке». Возмущение автора можно объяснить только ненавистью к «людям» и, особенно, к учителям, которые «вмешиваются» в нацистские дела. Литературный уровень публикаций, в том числе и поэзии, вряд ли позволяет редакторам критиковать литературные качества произведений других авторов.
Песня написана как задорная и маршевая. Она начинается в традиционной мягкой манере.
Когда кукушка поет в зеленом лесу –
Кукушка – о-ля-ля –
Я слышу голос тысячи ручьев –
Кукушка – о-ля-ля.
А следующие строфы как раз относятся к тем, которые «считаются нужными нам сейчас».
Как и ты, понесу я свой груз,
Когда долг призовет, смелым буду я.
Твое «ку-ку», звонкое и радостное,
Укрепит меня и направит на верный путь.
С ясным взором, полным веры,
Я смотрю вперед и вокруг –
Как Зигфрид, я поднимусь ввысь
И отворю златые врата Германии.
Стихи слабые, убогие и даже не кровожадные. Но взгляните, что пишет редакция:
«Автор называет себя ученым. Он должен знать, что национал-социалистическая молодежь выполняет свой долг с огромной ответственностью, и незачем всякой кукушке напоминать ей об этом. Такому «воспитателю молодежи» мы можем посоветовать только одно: «Руки прочь от руководства молодежью!»
Вот так и находится повод для ссоры. В надежде, что жертва будет дергаться!
Дергаться она не будет. Школа – неподходящий враг: она не способна ни на сопротивление, ни на контрнаступление.
А церковь, священники, преподаватели Закона Божьего, бывшие руководители религиозных союзов? Как обстоит дело с ними?
С ними все-таки получше. Есть и сопротивление, и протест.
Борьба длилась долго и была полна тайных арестов, преследований, публичной клеветы, подавления мнений, разгрома организаций и церковных институций, настойчивого подстрекательства молодежи против церкви. Вершиной был процесс пастора Нимюллера; и протест армейских капелланов, бывших частью армии, был особо важным.
Один корреспондент написал:
«Протест, высказанный фюреру протестантскими военными капелланами в ноябре 1937 года, который показал их истинными «протестантами», был выражением бунтарского противоречия. Он произвел сильное впечатление своей резкой прямотой и проявил больше признаков жизни, чем нацисты когда либо ожидали от своего «врага». Капелланы возражали против упоминания в качестве трех основных врагов национал-социализма и, следовательно, Германии, вероучений Иудаизма, Масонства и Христианства. После 1934 года около 1.300 из 18.000 священников Рейха было брошено в тюрьмы и в концентрационные лагеря. Один из крупных функционеров партии, выступая на недавнем партийном митинге в Галле, отозвался об Иисусе Христе, как об «этой свинье». Школьные учителя прямо в классах постоянно называют Иисуса «еврейским бродягой». Молодые преподаватели обратились к своим пастырям за помощью, потому что им не разрешалось говорить об Иисусе в духе Священного Писания, даже когда они вели урок Закона Божьего. Военные священники зашли настолько далеко, что выразили сомнение в нацистской святая святых, а именно, успехе в грядущей войне, конечно, в том случае, если нацисты будут продолжать свою антихристианскую кампанию. Для истинных христиан представляется невозможным оказать поддержку, необходимую для достижения успеха, любому человеку, который систематически оскорблял Христа, называя его «свиньей и бродягой». И, безусловно, большая часть немецкого народа останется глуха ко всей военной пропаганде, так как не поверит ни единому слову после этого сраженья с церковью».
Да, этот враг еще жив!
Одна деревенская девочка должна была пройти конфирмацию. Ее учитель, деревенский пастор, написал следующие слова в детский альбом:
«Отечеству, а не партии!
Служба Отечеству делает каждого сильным и свободным;
Служба Партии делает каждого ограниченным и жалким, лживым и несправедливым.
Отечеству нужны сильные характеры; Партия боится их и мешает им.
И насколько больше значит для тебя Отечество, чем Партия, настолько больше значит для тебя твой соотечественник, чем соратник по Партии.
На память о д-ре Мюллере, пасторе, Нидердонделебен».
Печатный орган СС «Черный корпус» от 2 сентября 1937 года «случайно» обратил внимание на упомянутый альбом стихов, привел оттуда цитату и добавил:
«В настоящее время д-р Мюллер находится под арестом и готовится стать мучеником».
Далее говорится, что отцам не мешало бы заглядывать в альбомы своих впечатлительных дочерей, чтобы убедится, что они не найдут там каких-нибудь «сопливых пасторских стишков».
На мушке снова первый круг, самый узкий и менее всего атакованный – семья. Но родители, которые, со своей стороны, находятся под влиянием Гитлерюгенда, должны подчиниться. Их желания и насущные интересы игнорируются; а родители тоже притворяются, так что их нельзя назвать реальным врагом.
«Нью-Йорк Таймс» от 30 января 1937 года рассказывает историю драконовского наказания, столь характерного для системы наказаний, установленных в Рейхе. В данном случае родители были членами общества по изучению Библии в Вальденберге, в Силезии. Их обоих обвинили в том, что они заразили детей пацифистскими идеалами и настроили их против нацистского режима. Отец заявил на суде, что не оказывал на своих детей никакого влияния, и в ответ ему было сказано, что, независимо от того, правдиво его заявление или нет, сама атмосфера в доме людей, изучающих Библию, была для детей отравляющей. Никто не смог бы жить в ней, не став врагом государства. Отец признал тот факт, что ему не удалось послать своих детей на один из национал-социалистических школьных фестивалей. Он заверил суд, что дети сами не захотели ехать на фестиваль. Но суд остался при своем мнении: тот факт, что дети не хотели ехать, доказывает вредные последствия родительского влияния. Суд вынес следующий вердикт:
«Закон на службе расовых и национальных интересов доверяет родителям заботу о детях только при определенных обязательствах. А именно: если дети воспитываются так, как указывает нация и государство. Самое важное – просвещать детей так, чтобы они осознали, что и они тоже составляют часть могущественной нации, чьи граждане нераздельно связаны вместе единством мнения по всем решающим вопросам. Всякий, кто прививает детям взгляды, способные поставить их в оппозицию расовому и национальному народному единству, неспособен выполнить те условия, при которых ему было доверено воспитание его детей. По причинам всеобщего благополучия таким людям должно быть запрещено продолжать воспитание их детей. Единственная возможность исправления этого положения заключается в полном отделении детей от родителей».
Так детей отобрали у родителей не за преступление, доказанное или совершенное, или хотя бы задуманное, и даже не за высказанное мнение, а только за то, что атмосфера такого дома не могла внушить детям этих людей, изучавших Библию, обязанность чтить государство. И этот проступок, древний и тривиальный, был воскрешен и обращен против семьи.
Несомненно одно: человеку, находящемуся у власти, всегда нужен пример. Нужно предостеречь всех родителей: каждый, у кого есть дети, отшатнется от групп по изучению Библии и пацифистских идей.
В крайности этих мер как раз и проявляется степень страха нацистов, которые наносят удары вслепую против «скрытого» противника, боясь даже малейших остатков тех институций, которые они разрушили.
Нацисты разрушили или подорвали:
а) Семью и личную жизнь немцев;
б) Общепринятое мнение о немцах, как о «нации поэтов и философов»: их любовь к истине, к науке и к объективному мышлению;
в) Власть церкви в Германии.
Нацисты разрушили все, что столетиями было священным для немецких граждан.
Режим Адольфа Гитлера знает, что определенная категория людей может быть только врагами. К этой категории относятся члены семьи, верующие католики или протестанты, ученые и все группы отверженных и лишенных всех прав, а также и неприкосновенной собственности.
Режим знает, что его единственная надежда – молодежь, не осознающая силы разрушения, не знающая новостей до тех пор, пока кто-нибудь, точнее, один из врагов, не расскажет ей обо всем, что происходит.
Режим знает, что, будучи привязанными к своим родителям и посещая школу, дети все еще подвержены подозрительному влиянию семьи и школы. У них есть религиозная подготовка. И есть еще поколение врагов, которые до сих пор живут в стране и позднее обеспечат этих детей работой и возможностью учиться.
Режим напуган, несмотря на помпу и рукоплескания. Он предпринимает необходимые меры против своих врагов.
«Франкфуртер Цайтунг» от 26 июня 1937 года пишет:
«Недавно нам сообщили, что Министр образования Рейха издал приказ, по которому все характеристики на выпускников школ и их аттестаты должны исключать всякое упоминание об активности ученика в национал-социалистической партии и в ее подразделениях».
В соответствии с неким официальным указанием это сообщение не предназначалось для печати, так как нуждалось в предварительном объяснении. В который раз активность учеников в разных организациях сочли наносящей вред их академической успеваемости, и упоминание об этом могло ухудшить их будущие шансы на успех. Но Рудольф Гесс, представитель фюрера, вынудил Министра образования потребовать, чтобы не было ни единого упоминания о Партии или ее организациях. Под организациями школьников подразумеваются Юнгфольк, Юнгмадельс, Гитлерюгенд и Союз Немецких Девушек.
Секретный приказ, опубликованный по ошибке, превзошел сам себя. Разве не достаточно было издать указ о запрещении нежелательных характеристик, губительных для учителей, которые их писали, принимая во внимание статус школы? Достаточно или не достаточно – никаких характеристик вообще! Тому есть серьезная причина. Обычно успеваемость школьника находится в обратной зависимости по отношению к его активности в организации Государственной Молодежи, которая отнимает много времени и сил. Так что, если предприниматель находит кандидата с хорошей характеристикой и с хорошими отметками, он не поверит хорошим отметкам; или не захочет, чтобы у него работал явный правительственный агент, если не правительственный шпион. А юноша, потерпев неудачу у нескольких предпринимателей, задумается над своей характеристикой с высокими отметками и свалит вину за свою неудачу на упоминание в характеристике о том, что он был звеньевым своего отряда. Сколько было таких случаев до того, как указ был издан за спиной герра фон Шираха! И как должны были быть сбиты с толку сами выпускники, которым было приказано держать в секрете их гордое звание, определяющее их позицию в государстве!
Такая политика, продиктованная, мягко говоря, глупостью, направлена сейчас не против врагов, а против наиболее многообещающих членов нового государства на благо народа, который гордится полной сплоченностью.
Вот так обстоят дела. Гитлеровский режим понимает: в Германии у него есть враги, много врагов, и нужно только молиться Богу, что они, как и в прошлом, испугаются нас больше, чем мы их. Но на нашей стороне – молодежь. Это делает нас сильными. Кроме того, у нас есть оружие.
У нацистов действительно есть оружие, и это делает их сильными. А молодежь? Даже при том насилии над миллионами, вынужденными быть преданными нацистами, молодые люди, студенты университетов, первыми проявляют разочарование и отвращение. Они протестуют, оставляя пустые скамьи перед партийными руководителями, замаскированными под профессоров, и переполняют аудитории на лекциях тех немногих преподавателей, которые мало знакомы с нацистским миром. А ведь эти студенты были вчера Государственной Молодежью.
Кроме того, голоса молодых рабочих, студентов, людей глубоко религиозных доходят до внешнего мира. Они выражают гнев и надежду. Сегодня Германия представляет собой страну политически неграмотную, одурманенную романтическим национализмом и шарлатаном, который объявил себя спасителем. Страну, чьи моральные и духовные ресурсы загнаны в подполье. Но эти силы еще есть. В прошлом они взрастили величие Германии. И теперь они выживут; их не смогут вырвать из души народа; в конечном счете, они и составляют высшую ценность человеческой жизни, и, в конце концов, они возродятся и восторжествуют.
ЭПИЛОГ
В Нью-Йорке я живу в маленьком отеле в Ист-Сайд. Это уютный отель, реклама называет его «континентальным». Мне же он нравится своими американскими шкафами и душами. В этой стране, конечно, нет роскоши, но меня это очень радует.
Я накупила массу печенья, леденцов и маленьких белых кубиков, которые называются «алтейный корень». Они сладкие, упругие и тягучие, как резина. Я попробовала один, и никто не смог бы заставить меня съесть еще один. Но сладости – не для меня: я жду гостей. Двух мальчиков. Для них я и накупила сладости. Оба мальчика ходят в школу в Коннектикуте, а уик-энд проводят с тетей в Нью-Йорке. Одному – семь лет, другому – восемь. Они приехали одни из Германии восемь недель назад.
Младшего я видела в Германии, когда ему было два года. Я знаю, что его зовут Тиль и что его мать молится на него. Старший мальчик был очень красивым, крепким и смуглым. Его назвали Рене по имени его французского дяди: их мать – француженка. До того, как она вышла замуж за немецкого адвоката, она уже была один раз замужем. И для адвоката это был не первый брак. Оба они хорошо знали жизнь и были крайне обеспокоены будущим своих сыновей.
Когда я уезжала из Германии, мать мальчиков сказала мне:
– Я так хотела бы, чтобы вы взяли с собой нас, или, по крайней мере, наших детей.
И сейчас мальчики здесь. Их родители решили расстаться с ними и принести эту огромную жертву нацистским властям за разрешение послать своих сыновей в Америку. «Так больше не могло продолжаться, – говорилось в том последнем письме, которое я получила от их матери, – я этого не могла больше видеть (…) Присмотрите немного за детьми. Тиль еще такой маленький! И попросите Рене рассказать вам обо всем, он умный и не по возрасту взрослый».
Понравиться ли ему алтейный корень?
Звонит телефон, и детский голос спрашивает по-английски: «Мы можем подняться?». Должно быть, это Тиль, и я отвечаю по-немецки: «Да, конечно. Поднимайтесь».
Первый, наверно, Рене; за ним – неузнаваемый, маленький Тиль; и за ними медленно входит третий мальчик. Он без головного убора, у него темные вьющиеся волосы, с нежного лица смотрят глубокие голубые глаза, у него смуглая кожа и здоровый вид. Он широкоплеч, хотя конечно, немного худощав, и держится чуть напряженно. Пока я смотрю на него, Тиль протягивает мне руку, и я понимаю, что мальчик, которого я приняла за Рене, вовсе не Рене, а их друг. Он – американец и носит скаутскую форму, в руках он вертит пилотку; руки в царапинах, как у мальчишек, которые играют в индейцев; он выглядит, как сын Линдберга.
Тиль очень мал для своих семи лет, ему можно было бы дать лет пять, если бы не его хитрые глазенки. У него мягкие, шелковистые волосы, они наполовину прикрывают уши, делая его похожим на маленького пажа. Поблескивающие из-под челки яркие глаза придают его лицу некоторое сходство со славянами, и при широких скулах с большим, красивой формы ртом его можно принять за русского или даже за финна, хотя он родился от немца из Северной Германии и француженки. Среди нас он – светский человек и представляет мне маленького американца.
– Это – Брюс Финдли, – говорит он мне, глядя на него с обожанием, – а это – говорит он Брюсу по-английски, – леди, которая, мы надеемся, собирается сегодня сводить нас в кино.
Брюс подталкивает его, и он оборачивается к Рене, который прошел по комнате и остановился перед моим столом. Он пристально смотрит на портрет своей матери, на которую он очень похож, и, не отводя глаз от портрета, говорит:
– Когда завыла сирена, всем пришлось уйти с корабля. Мама стояла внизу в толпе, и я спрятался за мачтой. Но мы еще долго не отплывали.
У него сиплый голос.
– Я махал, – перебивает Тиль. – Я не плакал…
Он развернул алтейный корень.
– Расставаться всегда грустно, – говорю я Рене и кладу руку ему на плечо. – Давайте лучше займемся шоколадом.
Брюс охотно соглашается. Он кивает и быстро барабанит «Schnitzelbank, Gruss Gott, Heidelberg, gemutlich, auf Wiedersehen!».
– Это его немецкий язык, – объясняет Тиль. – Он знает только семь слов.
Тиль и Брюс сосредотачиваются на леденцах, пока я готовлю горячий шоколад. Рене осматривает комнату.
– У вас только американские книги? – спрашивает он. – Разве вы больше не читаете немецких книг?
Я рассказываю ему, как люблю читать по-немецки, но сейчас для меня очень важно читать американские книги. Тиль соглашается молча: у него рот набит сладостями. Покончив с леденцами, он говорит:
– Я читаю только американские книги.
Рене смеется:
– Он больше не может говорить по-немецки! – объясняет он с удивительной смесью осуждения и зависти в голосе. – Представляете, так быстро забыть язык!
Но Тиль не желает промолчать. Он решительно оборачивается.
– Рене таскает с собой свой гитлеровский кинжал, – говорит он обвиняющим тоном, – и еще у него есть нарукавная повязка!
Я смотрю на склоненную голову Рене.
– Почему ты ее носишь? – спрашиваю я. – Тебе так нравится Юнгфольк?
В ответ он резко качает головой.
– Что вы! Это не его кинжал – вмешивается Брюс, объясняя за него и пытаясь толкнуть Тиля. – Это кинжал Герта–Феликса и повязка тоже его.
– Да, – подтверждает Рене, – Он умер. Доктор сказал, что он, должно быть, умер через одну–две минуты после выстрела!
Я начинаю вспоминать историю, рассказанную их матерью, о несчастном случае во время ночных учений.
– Это было почти настоящее убийство, – продолжает Рене, – неважно, что было сказано в газете.
Брюс обнимает его за плечи; трудно поверить, что такой исцарапанный крепыш может быть таким заботливым.
– Каждому полагалось принести карабины или пистолеты, – говорит Рене, – но у нас с Гертом ничего не было, и мы принесли электрические фонари. Наш руководитель занимался стрельбой в темноте. Мы должны были держать электрические фонари, а он старался в них попасть. Он был отличный стрелок, и в начале все шло хорошо. Потом он промахнулся и ранил Августа в колено. Август не закричал, когда упал, может, это была просто царапина. Мы перевязали его нашими нарукавными повязками.
– И что сказал руководитель? – спросила я.
Брюс прислушался к немецкой версии этой истории, которую он, вероятно, знал наизусть по-английски не хуже, чем как какую-нибудь из историй Дикого Запада.
– Конечно, он ругался. Ведь Август держал свой фонарь слишком низко. Теперь была очередь Герта. Он был напуган и поэтому поднял свой фонарь так высоко, как только мог. Мне кажется, руководитель тоже был немного напуган. Он стрельнул левее и попал Герту прямо в лоб. Свет не погас. Герт даже не пошевелился. Но звук был такой, как будто пуля попала в дерево. Герт начал оседать.
Тиль продолжал историю, как будто наступила его очередь.
– Потом он упал. Вначале они положили на рану носовые платки, и когда все пропиталось кровью, они попытались приложить к ране мох. Герт не произнес ни слова и больше не стонал; военный врач сказал, что это хороший признак.
– Тебя там не было, – говорит Рене, как будто тот, кто этого не видел, ничего не знает о жизни и не должен открывать рта. – Это была очень маленькая дырочка, – говорит он, – и крови почти не было, только немного на глазу; мы не думали, что это конец. Но Герт умер.
– А знаете, что случилось с этим руководителем? – обратился Брюс ко мне. – Его просто перевели в другую группу! А как вы думаете, что сделали с отцом Герта? Они его арестовали, потому что он жаловался, а потом посадили в один из своих концлагерей.
– В газетах написали, что это был несчастный случай: «Наш дорогой сын пал жертвой несчастного случая на службе нашему Отечеству» – говорит Рене и кладет ржавый нож на стол. Мы все смотрим на нож, на белую полоску материи на рукоятке, с красной свастикой.
– Ты держишь этот нож потому, что это – гитлеровская штука? – спрашивает Тиль, отводя глаза в сторону.
– Потому что он напоминает мне о моем друге, и я собираюсь носить его вечно!
Тиль вполне удовлетворен этим ответом и медленно кладет в рот последний кусок алтейного корня.
Небоскребы вытянулись на фоне высокого бледного неба. Я хочу отвлечь детей от их мыслей и предлагаю пойти в кино. За углом идет фильм «Белый снег».
– Это немецкая история, – говорю я Рене, пытаясь ответить на его вопрос о немецких книгах, – и ты поймешь, как американцы видят это сейчас.
Но Брюс уже видел этот фильм, а Тиль занят тем, что вращает глобус, проводя пальцем по границам.
– «Франция», «Швейцария», «Германия», «Австрия» – читает он.
– Австрия, – повторяет Рене, – тебе придется купить новый глобус.
– Соединенные Штаты Америки, – читает Тиль.
– Хотите быть американцами? – спрашивает Брюс.
Тиль водит пальцем по Мексике.
– Да, я очень хотел бы, – отвечает Рене, – но я не очень-то могу себе это представить. Ведь, несмотря ни на что, я еще немец. Я так думаю.
Тиль упирается в Южные моря:
– Конечно, я собираюсь быть американцем!
Брюс радушно отвешивает ему небольшой поклон и награждает его благороднейшей улыбкой, как будто он наделен властью давать гражданство.
– Мы будем вам рады, – говорит он.
– Что ты имеешь в виду под этим «мы»? – спрашивает Рене, прислонившись к подоконнику рядом с Брюсом, на полголовы выше американского мальчика, но тоньше и худее его, – кто это «мы»?
– Мы, американцы, – отвечает Брюс, – мы, народ.
– А что ваше правительство?
– Американское правительство делает то, чего мы хотим, – отвечает Брюс. – А если не делает, долой его!
Тиль восхищен. Но Рене несколько удивлен такой смелостью.
Довольный собой, Брюс с пафосом произносит:
– Наше правительство существует для того, чтобы служить нам. Мы сами выбираем его и подчиняемся ему потому, что думаем, это справедливо, а не потому, что мы боимся. Оно должно делать нас счастливыми, богатыми и мирными людьми. Мы не хотим, чтобы кто-нибудь напал на нас, мы не хотим войны. И мы никогда не поддержим никакой несправедливости, – он останавливается и смущенно уточняет, – то есть слишком большой несправедливости. Поэтому, если бы я тебя застрелил, меня бы судили. Но я никак не мог бы этого сделать, потому что у нас нет ночных учений и нет таких руководителей, а, кроме того, у меня нет карабина!
Рене не улыбается. Он принимает заверения друга.
Мы пошлем семье несколько строк прежде, чем они уйдут.
– Вначале пишите вы, – говорю я им. Свой длинный и подробный отчет я напишу позднее.
Тиль пишет по-английски, смешивая немецкие буквы и латинские, которым он здесь научился. Заканчивает словами: «С любовью от твоего дорогого сына Тиля». К столу садится Рене. Он пишет минут пятнадцать, пока мы слушаем патефон. Наконец, я читаю:
«Дорогая мамочка!
Сегодня был чудесный день. Я думаю, здесь я привыкну, но, пожалуйста, приезжай, как только сможешь. Здесь все совсем иначе. Я не могу это даже объяснить. Мы много занимаемся, но не теорией мира, а еще меньше войной. Школа мне очень нравится. Здесь я больше никогда не боюсь. У меня есть друг, вот почему сейчас я должен быстро учить английский. На улице уже темно, и можно видеть звезды над небоскребами, но они еще бледные.
Пожалуйста, приезжай скорее к своему сыну, Рене».
А перед тем как наступила очередь Брюса, разыгралась неожиданная сцена. На столе рядом с кинжалом лежала нарукавная повязка, и американец ее надел. Он вскидывает вверх руку. «Хайль Гитлер!»», – кричит он. Все замирают.
Рене вначале краснеет, потом бледнеет.
– Прекрати! – кричит он. – Сними ее, пожалуйста, Брюс, сними это!
Брюс без всяких слов срывает повязку и садится за стол. Рене извиняется за свою вспышку:
– Не знаю почему, но я не могу на это смотреть. Это так похоже на Герта и на те ночные учения, и этот крик «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!»
Он очень бледен и весь дрожит.
– Я не хочу, не хочу опять видеть свастику!
Резким движением он хватает нарукавную повязку и рвет ее на куски.
Наступила тишина. Не слышно ничего, кроме звука разрываемой ткани.
– Ну, успокойся, успокойся, – говорю я из другого конца комнаты, – ну, правда, успокойся!
Но Тиль на его стороне. Он радостно швыряет обрывки в мусорную корзину. Брюс возвращается к столу. Успокоившись, Рене кладет перед ним кинжал на листки дописанного письма.
– Вот, он твой! – говорит он мягко.
Брюс смотрит на кинжал, забыв поблагодарить; он смотрит на кинжал так, как будто перед ним лежит невероятно красивая, редкая и хрупкая вещь.
– Я знаю, – смеется Тиль и говорит своим чирикающим голосом, – я знаю, что ты пишешь! Schnitzelbank, Gruss Gott, Heidelberg, gemutlich, auf Wiedersehen.
Брюс закончил писать. Рядом с завитушкой ребяческой подписи Рене он поставил свое имя, а ниже, в скобках, чтобы объяснить матери, которая так далеко и ждет письма, и не знает, что значит «Брюс», он написал:
«Американский друг Рене, навсегда!»
|